Я нажала на кнопку отбоя, пнула корзинку для бумаг, так что она пролетела через всю комнату, и прижала ладони к глазам, пытаясь отгородиться от обоих своих родителей.

Мама перезвонила через три минуты:

– Нас разъединили?

– Нет, я положила трубку.

– О… – сказала она, – я что-то не то ляпнула?

– Поговорим на следующей неделе, мам.

– Ты не принимай моих слов всерьез, Джейн.

Но я так не могу, я принимаю их всерьез. Потому что ты сказала ровно то, что хотела сказать.

Я вернулась в Гарвардскую библиотеку и снова с головой зарылась в книгу. Спустя несколько недель – в 10:47 вечера в пятницу – я напечатала последнюю фразу. Я откинулась на спинку стула и потянулась, испытывая ту же смесь восторга и подавленности, что и все писатели, о которых я только читала, когда они выводят наконец последнее слово… и осознают, что главные хлопоты с книгой, финал которой только что был написан, у них еще впереди. Но тут ко мне подошел охранник и сообщил, что библиотека закрывается через несколько минут и меня просят поторопиться и освободить помещение. Я втиснула все свои материалы в пару необъятных мешков и, пошатываясь, выбралась в университетский двор, стараясь уравновесить поклажу. Когда, выйдя на улицу, я остановила такси, меня посетила неожиданная мысль: Больше со мной этого не будет, я никогда не закончу работу над еще одной книгой, потому что вообще не хочу больше писать книг.

Оказавшись дома, я, пока распечатывала рукопись, осушила бутылку красного вина. Потом, около часу ночи, подошли к концу еще три четверти литра ядовитого красного пойла, и я, как истинная ирландка и жительница Бостона, ударилась в пьяные слезы, думая: Ты на этом свете одна-одинешенька. Мама моя, разумеется, оспорила бы это утверждение, но я-то знала, что это истинная правда. Мне не на кого было рассчитывать, не на кого положиться, кроме себя самой. Кроме единственной подруги в Орегоне, за три тысячи миль, кто еще был у меня в жизни? После смерти Дэвида я жила совершенно замкнуто, отошла от всех, полностью прекратила общение со всеми знакомыми. А уж после того, как обошелся со мной папаша…

В общем, уверена, что хороший фрейдист мог бы многое сказать по поводу всех этих слез, которые я проливала, оплакивая свое одиночество.

Но наступило утро, и я твердо пообещала себе две вещи: не пить больше дешевого красного вина… и не жалеть себя. Лучше уж противостоять душевным невзгодам типично американским способом: отправиться за покупками.

Я так и сделала и купила себе машину. Ничего экстравагантного или супермодного. Мне всегда было непонятно, к чему переплачивать безумные деньги за четыре колеса и мотор. Но, учитывая, что в банке у меня лежала на счету кругленькая сумма, я решила, что могу позволить себе небольшое транжирство и просадила девятнадцать тысяч на «мазду-миата». Я всегда втайне мечтала о спортивной машине – но неброской, потому что мне не хотелось выглядеть жертвой потребительской лихорадки. «Мазда» была элегантна, но достаточно практична (вы только меня послушайте, вечно я перед кем-то оправдываюсь). Она была приглушенного темно-зеленого цвета, с крышей, которую можно открывать и закрывать рукой. Я влюбилась в нее в тот момент, когда мы с продавцом выехали на шоссе и я проверила, действительно ли она за восемь секунд набирает скорость девяносто миль в час.

– И вы всегда так водите? – спросил продавец, слегка ошарашенный тем, как резко я надавила на педаль, – и машина рванула.

– А что такого, это же тест-драйв, – возразила я.

Я настояла на том, чтобы проехать на машине до Провиденса, потом дальше, до Род-Айленда, и обратно. Я гнала, безнаказанно превышала скорость, прекрасно понимая, что у меня не будет другого шанса вести себя за рулем столь беспечно, изображая скверную девчонку (но что такого, это же тест-драйв). Когда мы вернулись в салон, я бешено торговалась, требуя скостить заявленную цену на две тысячи.

– Моя дистрибьюторская наценка слишком мала, она не позволяет таких скидок.

– Все продавцы так говорят. – Я поднялась со стула и поблагодарила за уделенное мне время.

– Я еще мог бы скинуть тысячу…

– Две тысячи, или сделка не состоится… – не поддавалась я на его уговоры и добавила: – Зато я заплачу вам наличными в понедельник утром.

– Полторы.

– Еще раз спасибо за тест-драйв, – отрезала я и вышла.

Он нагнал меня через пять секунд:

– Хорошо. Хорошо. Девятнадцать тысяч, и машина ваша.

Позднее, когда мы оформляли документы, он заметил:

– Ох, и жестко же вы торгуетесь. Мне стало интересно, уж не директор ли вы хедж-фонда?

– Нет, я собираюсь преподавать английский и литературу.

– Мне жаль ваших учеников.

В тот же понедельник днем я выехала из представительства «Мазды» на первой в своей жизни собственной машине.

Вечером, когда я сидела дома, обдумывая, каким должен быть мой следующий шаг, раздался телефонный звонок. Это был агент Эймс. Он попросил разрешения заехать ко мне ненадолго на следующее утро.

На другой день он прибыл точно в одиннадцать. Когда я открыла дверь и впустила его внутрь, от меня не укрылось, что он внимательно осматривает мою аспирантскую квартирку – и явно удивлен скромностью обстановки.

– Я ожидал, учитывая ваши доходы в фонде, чего-то более пышного, – заметил Эймс, давая понять, что знает, сколько я зарабатывала.

– Я была всего лишь стажером, сэр, и к тому же я откладывала основную часть того, что заработала во «Фридом Мьючуал».

– Весьма похвально. Как я понимаю, вам рано пришлось научиться экономии, верно? Хотя машину вы купили довольно броскую.

Сдержанно улыбнувшись, я перешла к делу:

– Чем могу быть вам полезна, агент Эймс?

– Вот ваш паспорт, – сказал он, вынимая документ из папки и протягивая мне. – С вас сняты подозрения, по крайней мере со стороны Бюро, но если отец вдруг с вами свяжется…

– Я обещаю, вы узнаете об этом первым.

– Приятно слышать. Каковы ваши ближайшие планы?

– Корплю в Гарвардской библиотеке, пытаясь превратить свою диссертацию в книгу.

– Это очень похвально, мисс Говард. Другой бы на вашем месте смотался бы в Мексику, прихватив выходное пособие из «Фридом Мьючуал».

– Вы не оставили мне такой возможности, забрав паспорт.

– Совершенно справедливо. А теперь мы вам его возвратили, и не только потому, что убедились в том, что вы не имеете отношения к преступлениям отца. Мы знаем и другое: вы не замешаны в аферах с ценными бумагами, которые, согласно нашим данным, прокручивали в последние четыре года во «Фридом Мьючуал».

– Мне об этом ничего не известно.

– Как я уже сказал, я вам верю. Но если вы не возражаете, мои коллеги из КЦБ все же хотели бы переговорить с вами.

– Я честно и откровенно говорю вам, что ничего не знаю, сэр.

– Предоставьте КБЦ судить об этом.

– Я была простым стажером.

– Но я убежден, вы видели и слышали то, что может оказаться полезным в их расследовании.

Тяни время, соображай и тяни время.

– Мне необходимо проконсультироваться с моим адвокатом по этому поводу.

– Люди консультируются со своими адвокатами, только если чувствуют себя виноватыми.

– Я ни в чем не виновата, сэр.

– Тогда вам не о чем беседовать с вашим адвокатом.

Я выдержала его испытующий взгляд:

– И все же сначала я переговорю с адвокатом, сэр.

– Дело может окончиться тем, что вас вызовут в суд повесткой, мисс Говард.

Не успел Эймс выйти за дверь, я бросилась звонить Дуайту Хэйлу.

– Вы все сделали правильно, – произнес Хэйл, выслушав мой отчет о разговоре с фэбээровцем. – Вам ничего не известно, и я позабочусь о том, чтобы вас оставили в покое.

– Как вы можете это гарантировать?

– У меня есть свои способы. Главное, теперь это не ваша проблема. Наоборот, теперь она стала моей, и я ее решу.

– Но что, если он снова ко мне обратится?

– Не обратится.

– А он сказал, что…