Литмир - Электронная Библиотека

Я им не верю, хотелось мне ответить, но вместо этого я говорила:

– Ты просто необъективен.

– Возможно. И что в этом плохого?

Ты уж мне поверь, мужчины находят тебя весьма привлекательной.

Я взглянула на Кристи и молча мотнула головой.

– В один прекрасный день ты наконец начнешь нравиться себе, – продолжала она… – И тогда, возможно, решишься наложить на лицо хоть немного макияжа и перестанешь одеваться, будто лесник в Скалистых горах.

– Может, у меня такой стиль.

– Может, хватит уже тебе зажиматься и бояться всего на свете. Я хочу сказать, Джейн… да что ж такое, блин, это же последние наши годы в универе. Нам полагается напиваться вусмерть, одеваться как шикарным интеллектуальным сукам и спать с разнузданными и совершенно нам неподходящими мужиками.

– Хотелось бы мне иметь такой вот эпикурейский подход к жизни, как у тебя, – вздохнула я.

– Эпикурейский? Я всего лишь сноб и нимфоманка. Хотя знаешь, что-то мне подсказывает, что парень-то у тебя как раз имеется. Где ты его прячешь?

Я отрицательно покачала головой.

– Почему это мне не верится? – протянула Кристи.

– Не знаю, – ответила я.

– Наверное, потому, что – первое – я просто чую, что есть, есть у тебя тайный любовник, но – второе – ты, черт возьми, так крепко держишь себя в руках, что ни разу его не выдала, потому что – третье – ты по какой-то причине не хочешь, чтобы хоть кто-то узнал его имя.

Я, насколько могла, постаралась сделать непроницаемое лицо, как при игре в покер, и скрыть, что обмираю от ужаса при мысли о том, что подруга, возможно, как-то догадалась про нас с Дэвидом.

– У тебя очень богатая фантазия, – хмыкнула я.

– Ты тайно встречаешься с кем-то на стороне.

– Почему бы нет, ведь я же не замужем…

– Потому что это ты – та, с кем встречаются на стороне, дорогуша.

– Повторюсь, твое воображение меня просто приводит в восторг, но…

– Ну, хватит, Джейн, друг я тебе или нет? И, как твой друг, заслуживаю того, чтобы мне поведали все непристойные подробности… точно так же, как ты знаешь все обо мне.

– Боюсь, мне не в чем отчитываться, нет никаких непристойных подробностей…

– Ты невозможна.

– Да, мне говорили…

Мне и правда много раз говорила об этом мама, когда, будучи подростком, я отказывалась откровенничать с ней о своей личной жизни. Поскольку собственной жизни – помимо нашей общей – у мамы практически не было, ее больно задевало то, что я не хотела делиться с ней переживаниями и предпочитала помалкивать о своих делах. Отчасти это было реакцией на ее потребность быть в курсе всего и везде совать нос – до такой степени, что это становилось невыносимым. Сейчас, разумеется, я вижу, что таким образом проявлялось ее глубокое отчаяние, одиночество и ощущение брошенности, которое возникло у нее после ухода отца. Оставшись без мужа, мама обратила всю свою энергию на меня, вообразив меня Главным Делом Своей Жизни и решив приложить все силы, чтобы я достигла всего, чего не сумела добиться она. Именно поэтому каждая моя отметка в школе, каждое домашнее задание, любая книга, которую я читала, фильм, который я посмотрела, и каждый мальчик, хоть раз пригласивший меня погулять (таких было немного), стали объектом ее пристального интереса.

Меня это тяготило. Мать, с ее мелочной опекой и навязчивым желанием помочь мне избежать любых потенциальных провалов и ошибок, превратилась для меня в сущего надсмотрщика. Ко времени поступления в колледж я совсем замкнулась и настолько тщательно оберегала свою личную территорию, что доверительные отношения между нами были утрачены безвозвратно. Мама стала меньше вторгаться в мою жизнь и тщательно следила за собой, стараясь не быть мне в тягость. Внешне наши отношения наладились, и я, со своей стороны, тоже сделала шаг навстречу – вводила ее в курс основных, поверхностных событий. Но обе мы понимали, что прежнюю близость не восстановить.

Я ужасно переживала тогда, ведь для мамы это стало новым доказательством того, что она «ни на что не способна».

А самый, пожалуй, показательный разговор на эту тему произошел у нас после моего разрыва с Томом. Было Рождество. Я приехала домой, в Коннектикут, и еще ни слова не сказала маме о телефонном разговоре, состоявшемся у нас с Томом перед Днем благодарения. Разумеется, в первый же вечер она поинтересовалась, как поживает ее «будущий зять» и приедет ли он 26 декабря (как всегда делал в прежние годы).

– Боюсь, Том проведет Рождество со своими будущими тещей и тестем в Ирландии.

Мама уставилась на меня непонимающе, как будто я вдруг заговорила на сербскохорватском:

– Что ты сказала?

– Том встретил Ирландии девушку… студентку с медицинского. Так что у них там бурный роман… а у нас с ним нет.

– А когда это произошло?

Я ответила. Она побелела:

– Долго же ты ждала, чтобы мне рассказать.

– Мне нужно было время.

– Время для чего, Джейн? Если ты еще не забыла, я твоя мать, и хотя ты со мной давно перестала считаться…

– Я звоню тебе по два-три раза в неделю, приезжаю на все праздники…

– И скрываешь от меня любые серьезные события в своей жизни.

Пауза. Потом я буркнула:

– Ничего не поделаешь, так уж я устроена.

– Но почему? Почему же?

Мы редко откровенно говорим людям, какого мы на самом деле о них мнения, и не только потому, что не хотим причинить им боль, но еще и потому, чтобы не причинять боль самим себе. Щадящую ложь мы часто предпочитает обличительной правде. Поэтому в ответ на патетическое «Но почему? Почему же?» я просто посмотрела в ее встревоженные глаза и сказала:

– Это моя проблема, мама… а не твоя.

– Ты так говоришь только для того, чтобы заткнуть мне рот, а себя оправдать, убедить, что ни в чем не виновата.

– Убедить, что не виновата? В чем?

– В том, что ты закрытая книга. Точно такая же, как твой папочка.

Папочка. Как хотела я заслужить его одобрение, вызвать его интерес… А он всегда ускользал, оставался далеким, недостижимым. Теперь вот вообще поселился в Южной Америке, из наших редких телефонных разговоров я знала, что он живет с женщиной много моложе себя, – и практически никакой информации больше. И вот, оказывается, несмотря ни на что, я копировала его стиль общения с миром, стиль «закрытой книги». Не исключено, что подсознательно я таким образом пыталась ему угодить: «Видишь, папочка, я могу быть точно такой, как ты…» Но главное, дистанция между мной и другими людьми, которую я усиленно сохраняла, позволяла как-то управляться с окружающей неразберихой, защищала от посягательств на вторжение в мой мир, ограждала от назойливых глаз и даже, как сейчас, от учиненного любимой подругой допроса с пристрастием.

– Ты невозможна, – заявила Кристи Нэйлор.

– Да, мне говорили.

– Знаешь, в чем главное различие между нами?

– Просвети-ка меня.

– Я вся нараспашку, а ты закрыта.

– Секрет остается секретом ровно до того момента, как им с кем-то делятся. С этого мгновения он из тайны превращается во всеобщее достояние.

– Если ты не будешь доверять совсем никому, не рискуешь ли ты остаться в полном одиночестве?

Ух ты! Это было прямое попадание – настоящий нокаут. Но я постаралась не показать своего потрясения, сказала только:

– За все приходится платить.

Но у конспирации есть и свои преимущества. Ни один человек на свете не догадывался о нашей связи с Дэвидом Генри, и мы были вместе четыре года. Может, мы были бы вместе и дольше – на самом деле я уверена, что мы были бы вместе до сего дня, – если бы он не умер.

Глава третья

Четыре года с Дэвидом Генри…

Сегодня мне кажется, что они пролетели с головокружительной скоростью. Так уж хитро устроено время. Когда просто живешь день за днем, может показаться, что оно едва ползет – рутина затягивает, заставляя поверить в то, что понедельник очень далеко отстоит от выходных, а время томительно тянется. Но, если оглянуться на прошлое, те же дни непременно покажутся наполненными событиями. Щелкнешь пальцами – и вот уже закончилось детство, ты пытаешься справиться с подростковыми проблемами. Еще щелчок – ты уже в колледже, строишь из себя взрослую, но при этом страшно комплексуешь из-за неуверенности в себе. Щелчок – ты работаешь над диссертацией и три раза в неделю встречаешься со своим профессором, и вы с ним занимаетесь любовью в твоей квартире. Щелчок – и проходит четыре года, сорок восемь месяцев. Щелчок – и Дэвид погибает. Неожиданно, внезапно, без предупреждения. Мужчина пятидесяти шести лет, без всяких, как принято говорить, медицинских проблем, выходит покататься на велосипеде – и вот…

9
{"b":"169972","o":1}