Молодая женщина хотела пойти молиться о выздоровлении своего супруга. Такая естественная и благочестивая мысль должна была возникнуть в душе той, для которой провидение уже так много сделало и которая не ждала дня испытания, чтобы иметь твердую веру в него.

Выходя из своего дома, углубленная в свои религиозные размышления, Вишенка не заметила человека, стоявшего напротив ее дома.

Господин Мино приходил два раза накануне, госпожа Дальбон его не приняла, а во второй раз слуга сказал ему довольно сухо, что ему незачем более приходить. Не успев сделать в этот день то, что ему было поручено, господин Мино сказал себе: «У меня есть еще завтра времени до десяти с половиною часов… я найду другой способ». И назавтра, с шести часов утра, он занял место перед домом Вишенки; собака его была с ним.

В семь с половиною часов, увидев, что из дома напротив вышла прекрасно одетая дама, он сказал собаке:

— Смотри, Гриньдон!

И пошел следом за молодой женщиной, но скоро собака убежала вперед, и, наконец, Гриньдон, бросившись в ноги молодой женщине, начал на нее прыгать, желая тем самым выразить свою радость. Вишенка прогоняла пристававшую к ней собаку, не обращая, однако же, на нее никакого внимания, и ускорила шаги. Господин Мино видел довольно: он уверился, что Гриньдон узнал старую знакомую, и отозвал его назад, чтобы не возбудить подозрений особы, за которой он следил. Видя, что Вишенка вошла в церковь, господин Мино, из предосторожности, отвел пока свою собаку в лавку к продавцу вина, а сам пошел в церковь и сел так, что мог видеть Вишенку, не будучи ею замечен.

Минут через десять молодая женщина, окончив свою молитву, вышла из храма, раздав щедрую милостыню, а господин Мино, потирая руки, отправился за своей собакой, говоря себе: «Дело сделано, это она, я это провел довольно ловко… и без труда… Я был уверен, что добьюсь своего!

В десять с половиною часов я отправлюсь к этому господину Фромону и получу еще денег… и…

А пока я пойду и хорошенько позавтракаю, что со мной давно не случалось».

В десять часов с четвертью господин Мино заплатил по счету трактирщику, посмотрел на себя, улыбаясь, в зеркало, провел рукою по волосам и, воткнув зубочистку в рот, отправился в путь с Гриньдоном, думая: «В половине десятого я буду на улице Сены у господина Фромона. Право, нельзя быть более исполнительным… мне следовало бы занимать важную государственную должность… но никогда не ищут достоинства там, где они есть».

Мино пришел к господину Фромону в назначенный час и спросил у привратника, дома ли он. Как-то странно посмотрев на Мино, привратник отвечал ему, качая головою:

— Господин Фромон у себя, но если хотите его видеть, то поспешите, потому что не думаю, чтобы он долго здесь остался.

— Как, что вы имеете в виду?

— Я говорю, что господин Фромон дрался сегодня утром на дуэли, его принесли сюда минут двадцать тому назад, и хирург, который только сейчас ушел от него, сказал мне, что он не проживет этой ночи, что с ним все кончено.

— Что вы говорите? Боже мой! Только бы он успел заплатить мне мои сорок франков…

И господин Мино взлетел по лестнице, ведущей в квартиру Фромона.

— Я знаю, вашему господину очень плохо, — сказал он окрывшему ему слуге, — но надо, чтобы он меня видел; он сам этого желает. Доложите ему, что пришел господин Мино.

Слуга удалился и скоро возвратился с Ламбурло, который мрачно произнес:

— Вас ожидали, идите. Фромон не долго проживет, а у него есть к вам поручения.

Мино последовал за Ламбурло, который ввел его в комнату умирающего. Фромон лежал на постели бледный, с почти угасшим взглядом; раненый знал, что он умрет, но, желая, насколько возможно, поддержать свои силы, он требовал, чтобы Ламбурло беспрестанно подавал ему стакан с водкой, в которой он мочил свои губы, рискуя этим ускорить минуту смерти.

При виде Мино свирепая радость оживила его черты.

— Кажется, милейший мой господин Фромон, вам не посчастливилось на дуэли?

— Нет, дурной удар, удар опасный, когда он не удается. Но поспешим. — Умирающий сделал знак Ламбурло, который подал ему стакан с водкой. На этот раз он выпил целый глоток и заговорил голосом более твердым: — К счастью, я заранее написал этой госпоже де Фиервиль, я как будто предчувствовал несчастье. Что же вы мне скажете об этой госпоже Дальбон?

— Это Вишенка. О, я ее отлично узнал, и Гриньдон тоже.

— Я был уверен! Вы подтвердите это особе, которой вы вручите вот это письмо; надо его отнести сегодня же, адрес стоит на конверте.

— Хорошо, я отнесу, как пойду отсюда.

— Постойте… Ламбурло… дай ему…

Ламбурло отсчитал Мино сорок франков, которые он взял, так же как и письмо. Фромон, силы которого все ослабевали, сказал упавшим голосом:

— Дама, которой вы отдадите письмо, наградит вас.

— Я приму все, что захотят мне дать.

— Да, пойдите к ней и подтвердите ей все, что вы знаете о Вишенке. Я хочу, умирая, отмстить ей… за ее презрение…

— Конечно, вы имеете право получить себе удовлетворение. Я исполню ваши поручения и приду рассказать вам о последствиях.

Но Фромон ничего ему уж не отвечал. Он упал навзничь, ничего более не видя и не слыша.

— Не утруждайтесь приходить, — сказал Мино Ламбурло, провожая его, — я думаю, что через четверть часа все будет кончено, если уж не кончилось теперь.

— Вы полагаете? Удар был, стало быть, очень нехорош!

— Да. В этот раз пришлось ему иметь дело с таким же молодцом, как и он сам, и потому, не знаю, что такое с ним было сегодня утром… но мне казалось, что он дрожал.

— Это бывает. Я раз тоже струсил, я, который имел пятьдесят девять дуэлей. Это иногда зависит от пищеварения. Честь имею вам кланяться, милостивый государь.

На другой день бала у госпожи де Фиервиль господин Дюмарсель пришел к госпоже Дальбон, узнать, не имело ли последствий ее вчерашнее нездоровье; ему сказали, что новое несчастье обрушилось на молодых супругов, что Леон Дальбон дрался в это утро на дуэли и опасно ранен. Расспросив у слуги о состоянии здоровья больного и получив удостоверение от самого доктора, что Леон оправится от своей раны, господин Дюмарсель поспешил пойти к госпоже де Фиервиль.

Эта госпожа ждала к себе не господина Дюмарселя, а Фромона, к которому, как мы видели, она написала записку, прося его приехать к ней и объяснить причину его дуэли с ее племянником.

Увидев входившего к ней господина Дюмарселя, с бледным взволнованным лицом, тетка Леона содрогнулась, но, пересилив свое смущение, стараясь даже улыбнуться, сказала ему:

— Как! Это вы, милостивый государь? Я не надеялась так скоро вас видеть у себя!

— Действительно, сударыня, — отвечал господин Дюмарсель, остановившись перед ней и испепеляя ее взглядом, — действительно, я думал, что ноги моей не будет больше у вас, с тех пор как я был свидетелем позорной западни, устроенной вами молодой женщине, которую вы осыпали притворными ласками, чтобы лучше скрыть свои намерения.

— Милостивый государь, кто вам сказал?..

— Дайте мне говорить, сударыня, не перебивайте меня. Мне никто ничего не говорил, самому можно было догадаться. Человек, которого вы никогда бы не впустили к себе, если бы он не мог служить орудием вашей ненависти и злобы, был принят у вас, приглашен вами. Вы знали, что человек этот мог быть знакомым с женою вашего племянника, и вы постарались свести их вместе! Вероятно, он говорил что-нибудь оскорбительное госпоже Дальбон, потому что, слушая его, она дрожала, бледнела и, если бы не я, упала бы в обморок на глазах у этого негодяя, продолжавшего ее терзать. Затем он, должно быть, повторил свои слова вашему племяннику, который вызвал его на дуэль, чтобы отомстить за жену и наказать наглеца. Вот последствия вечера, устроенного вами. Племянник ваш лежит теперь опасно раненный, умирающий, а жена его в отчаянии. Ах, поступки ваши бесчестны, ужасны! Неужели правда, что та, у которой нет сердца матери, способна сделать самые подлые, самые отвратительная вещи! Я прежде только подозревал это, а теперь получил тому доказательства.