На другой день после отъезда Сабреташа госпожа де Фиервиль, все высматривавшая, чтобы ей остаться наедине с племянником, увидела, наконец, что он ходит один по саду. Она тотчас же отправилась к нему и, настигнув его, любезно заговорила с ним:

— Вы прогуливаетесь один, Леон? Что же это жена ваша вас оставила?

— Нет, тетушка, жена меня не оставляла, она играет на фортепьяно, потому что знает, что мне будет очень приятно, если она станет хорошей музыкантшей.

— Действительно… она должна радоваться учиться чему-нибудь… и она хочет утешать вас музыкой, чтобы вы не скучали о вашем друге, это очень любезно с ее стороны.

— Я сожалею, что Гастон так скоро от нас уехал, но я не скучаю и никогда не буду скучать, когда со мной Агата, И я не знаю, почему она долж — на утешать меня, не ее вина, если Гастон так поспешно нас оставил.

— Вы так думаете, Леон?

— Конечно, а вы думаете иначе?

— Да, я думаю иначе.

— Это меня не удивляет. Мы с вами никогда не сходимся ни в мыслях, ни в чувствах.

— Действительно, нет…. вы так еще простодушны в некоторых вещах… что весьма для меня удивительно. Молодой человек, знакомый со светом…

— Не знаю, к чему клонятся все ваши речи, и не хочу их разгадывать. Что касается Гастона, он уехал в Париж потому, что у него есть там дела. Ясно, что жена моя тут ни при чем.

— Дела? И вы этому поверили, Леон? Действительно, вы очень простодушны!

— Поверил… Боже мой, тетушка, вы заставите меня сказать вам вещи, которые вам совсем не следует знать… Но если уж это вас так интересует… Гастон влюблен… очень влюблен… та, которая покорила его сердце, находится в Париже… что она скучала без него и написала ему, чтобы он возвращался… Он уступил ее просьбам, что очень естественно… Что значат друзья по сравнению с любимой женщиной?.. Ну, довольны ли вы теперь, тетушка?

Госпожа де Фиервиль насмешливо усмехнулась и, вынув из кармана скомканное письмо, расправила его и, пробегая его глазами, ответила:

— Однако, ничему не надо верить. Так это написала возлюбленная господина Гастона… ей пришлось скрывать свои чувства под видом гаванских сигар, и для большей предосторожности она подписалась мужским именем…

— Как, что вы говорите, тетушка? Какое еще письмо?

— То самое, которое ваш друг получил накануне своего отъезда. Он потерял его в саду… действительно его нечего было беречь… оно мне попалось случайно… и я открыла тайну этого поспешного отъезда… этого дела, не терпящего отлагательства!.. Вот посмотрите сами.

И госпожа де Фиервиль передала письмо Леону, который, прочитав его, затем изорвал в клочки и отбросил в сторону.

— Гастон волен в своих действиях, — сказал Леон, — он желал уехать и искал к тому предлог. Это нас не касается.

— Вы думаете? Напротив, мне кажется, это вас очень касается… по крайней мере, вашей жены.

— Боже мой! Тетушка, какая у вас манера выражаться… я не люблю недомолвок, что вы хотите сказать?.. Что может быть общего между Агатой и Гастоном, которого она не знала!

— Которого она не знала?.. Ах, мой бедный Леон, какой вы славный муж!.. Есть вещи, которые всем в глаза бросаются, но которые муж не видит… Известие, что Гастон Брумиер приедет сюда, оказало такое впечатление на вашу жену, что она заболела. Она вздрагивала каждую минуту, когда вы говорили о вашем друге, она десять раз в минуту менялась в лице. Наконец господин Гастон приезжает, и происходит трагедия, она падает в обморок, друг ваш смущается, веселость его исчезает и заменяется грустью. Когда же они опять свиделись, то едва осмеливались говорить друг с другом, смотреть друг на друга… Один дрожал и смущался, другая бледнела и боялась… Вы этого ничего не видели, милый племянник, так и следовало! Мужья никогда ничего не видят… а вы в этом отношении совершеннейший муж!.. Очень весело наблюдать.

Леон слушал свою тетку, не прерывая ее, и употреблял все усилия, чтобы скрыть впечатление, которое произвели на него ее слова, но откровенные и чувствительные люди плохо умеют скрывать то, что происходит в их душе. Наконец он произнес:

— Если бы жена моя была прежде знакома с Гастоном, она бы этого от меня не скрыла… в этом не было преступления.

— Откуда вам знать?

— Сударыня… вы осмеливаетесь обвинять мою жену?

— Боже мой! Я никого не обвиняю… я передаю мои наблюдения, вот и все. Я говорю вам: «Откуда вам знать?» Потому что вы действительно ничего не знаете.

— Я знаю, что моя Агата любит меня… знаю, что Гастон самый преданный мне друг, и с меня этого достаточно, чтобы быть уверенным, что ни тот, ни другой меня не обманут.

— Кто вам говорит об этом? Я вам доказываю, что они прежде были знакомы, вот и все. Вы, вероятно, не станете утверждать, что знаете все прошлое вашей жены.

Леон сделал легкое движение, которое не скрылось от глаз госпожи де Фиервиль, и она продолжала:

— Я далека от мысли, чтобы жена ваша желала быть вместе с вашим добрым другом Гастоном, напротив, посмотрите, как она стала весела, с тех пор, как он уехал! Мне это только доказывает, что присутствие его напоминало ей вещи… которые она желает забыть.

Леон прохаживался несколько времени молча по саду, его бледность и судорожно сжатые губы доказывали, что клевета достигла цели. Гуляя рядом с Леоном, госпожа де Фиервиль наслаждалась последствиями своих злобных наветов; она ожидала, что племянник начнет у нее расспрашивать, не сделала ли она еще каких наблюдений, как, вдруг становясь перед ней, он сказал ей голосом вежливым, но весьма холодным:

— Кстати, у меня тоже было нечто сказать вам сегодня утром.

— Что же, племянник?.. Говорите, я буду рада вас слушать…

— Жена и я едем путешествовать… заглянем в Швейцарию, будем в Италии. Я должен был вас предупредить, потому что я не думаю, чтобы вы захотели остаться одной в «Больших дубах».

— Вы едете… путешествовать? Чему приписать такое внезапное решение?.. А когда думаете вы привести в исполнение этот прекрасный план?

— Мы уедем с женою послезавтра.

— Очень хорошо, милостивый государь, я вас понимаю… это вы меня хотите выпроводить отсюда.

— Нисколько, сударыня, но я полагаю, что вы не желаете помешать нам с женою ехать путешествовать?

— Конечно, нет, милостивый государь, нисколько не желаю мешать радостям и удовольствиям… такого примерного супружества. Уезжайте послезавтра. Я сегодня вечером оставлю ваш дом, избавлю вас от своего присутствия. Очень хорошо понимаю, что я здесь лишняя.

И госпожа де Фиервиль ушла в бешенстве, что ее злобные слова имели такие последствия.

Леон же отправился к жене и сказал, обнимая ее:

— Душа моя, я хочу поехать с тобой путешествовать, постранствовать по свету. Госпожа де Фиервиль не спешила оставить нас в покое, и это единственное средство избавиться от нее, согласна ты ехать?

— Друг мой, только бы ты был со мною, я везде буду счастлива.

Леон нежно поцеловал свою жену и подумал: «Как нехорошо со стороны тетушки желать расстроить мое счастье! Я действительно избрал самое лучшее средство, чтобы избавиться от нее».

В этот же самый вечер госпожа де Фиервиль покинула «Большие дубы», говоря себе: «Хорошо же! Меня вынудили уехать, я отомщу!»

На другой день после ее отъезда Леон уехал с женой в Италию.

В одном доме на улице Святого Доминика, в прекрасной комнате, убранной с тем строгим изяществом, по которому можно составить себе мнение о тех, кто в ней обитает, перед пылавшим камином в кресле расположилась дама, одетая в бархатный капот, подбитый мехом, на голове ее был прелестный кружевной чепчик. Она сидела, протянув ноги к огню. На дворе стоял январь, холод был очень чувствителен, но он не проникал в эту теплую, прекрасную комнату госпожи де Фиервиль, потому что именно к ней мы привели читателя.

Возле тетки Леона стоял столик, на котором лежали книги и все принадлежности для письма. Но она не писала теперь и не обращала внимания на книгу, которую бессознательно держала в руках: она, казалось, была погружена в свои размышления, когда лакей пришел ей доложить, что господин Дюмарсель просит позволения ее видеть.