Вишенка закрыла глаза рукой, как бы желая собраться с силами, начала диктовать:
«Милостивый государь!
Моя племянница ценит вполне ваше чистосердечное, честное предложение. Любовь ваша, которой вы ее почтили, тронула ее до глубины души, но женой вашей она быть не может и потому мы не должны видаться с вами, забудьте Агату, будьте счастливы с другою. Она же, не имея возможности сделаться вашей женою, никогда не будет женою другого».
Сабреташ подписался, запечатал письмо, встал и сам отнес его сам к Леону Дальбому.
Вишенка в изнеможении упала на стул, и, когда он вернулся, она все еще плакала.
— Дайте мне выплакать свое горе! — сказала она ему.
Старый солдат ничего не ответил, но, уходя из комнаты, тоже утирал катившуюся по щеке слезу.
XXXV. КРЫСА
Вишенка очень грустила с тех пор, как получили письмо Леона Дальбона, в котором он просил ее руки. Сабреташ видел это и говорил себе: «Время только может помочь ей, оно исцеляет душевные страдания. Но как досадно, что обстоятельства заставляют отказать красавцу, у которого сорок тысяч франков годового дохода, да когда еще его любишь вдобавок! Ведь любит же она его, бедняжка! И это единственная причина ее печали.
Я уверен, что ей богатство его не нужно; жаль его самого».
Девушка выходила из дому только за необходимыми покупками. И хотя всегда шла с опущенными глазами, но, вероятно, заметила бы Леона, однако его теперь нигде не было видно, потому всякий раз, возвращаясь домой, Вишенка проливала слезы и предавалась размышлениям: «О! Я могу выходить, гулять далеко, он перестал думать обо мне… все кончено! Хорошо делает… так и следует. Отказ мой рассердил его… Он, верно, оскорблен тем, что я не приняла его предложения, которое доставило бы мне такое счастливое положение в свете. Он думает, что я не люблю его, тогда как любовь его была величайшим блаженством для меня, потому что я люблю его… люблю всей душою… Однако дядя написал, что я никогда не буду женой другого… он мог догадаться, что я его люблю. Ах! Если бы он знал причину моего отказа… Он думает, что я беспорочная, честная девушка! Когда бы он только знал, то перестал бы меня любить. Великодушнее было бы ему сказать всю правду… Но ведь он будет меня презирать… Нет, это ужасно! Он и без того меня позабудет!»
— Милое дитя мое, — сказал Сабреташ Вишенке в одно прекрасное утро. — Мы совсем не пользуемся любезностью господина Дюмарселя. Мы всего раз были в отсутствие его в Нейли. Кажется мне, что не должны мы оставлять старых друзей ради новых чувств. Господин Дюмарсель истинный друг, он доказал мне свою дружбу на деле.
— Вы правы, — сказала Вишенка, стараясь улыбнуться, — да, господин Дюмарсель такой был добрый и любезный. Всегда приходится дурно отплачивать за оказанное мне благодеяние! Я охотно пойду в Нейли.
— Но теперь я раздумал… эта дорога напомнит вам знакомство с молодым человеком.
— Неужели вы думаете, что прогулка только напомнит мне его? О, его милый образ запечатлен в душе моей навсегда!
— Так, вы очень любите его, бедняжка?
— Да, не буду от вас скрывать, вы как отец для меня. Я люблю Леона Дальбона. Чувствую теперь, что прежде не любила.
— Время вас исцелит.
— Никогда! Я не желаю, чтобы любовь моя прошла, не она меня делает несчастной, а сознание, что он, верно, думает, что я пренебрегла его сердцем и предложением!
Прибытие Петарда прекратило этот разговор.
Сабреташ, полагая, что присутствие старого товарища может развлечь Вишенку, пригласил его посмотреть дачу господина Дюмарселя. Добрый малый был в восторге от этого приглашения. Он хотел сбегать домой переодеться, но его уверили, что не для кого, так как на даче живет только один садовник.
Отправились все вместе пешком.
Вишенка, не желая, чтобы ее видели с другим, всю дорогу шла с Сабреташем под руку. Но временами она озиралась кругом, а раз, услышав лошадиный топот, побледнела, вздрогнула, и крепче прижалась к руке Сабреташа, но это был не он. Незнакомый всадник проехал мимо.
Оказавшись на даче господина Дюмарселя, Петард принялся восторгаться садом, прекрасными деревьями, статуями, а увидев скульптуру, изображавшую Геркулеса, поражающего льва, он в восхищении вскричал:
— Вот прелесть-то! Вот великолепная штука! Я себя узнаю в этой статуе… одет был не совсем так, когда охотился за львами… этот костюм немножко полегче… Но это все равно… Хотел бы быть на него похожим. Вот так сложен!.. А лев-то для меня не диво… покрупней еще убивал!
— Будет тебе смотреть на этого льва, — сказал Сабреташ, — пойдем в дом, покажу тебе, как я украсил стены.
— Гм! Какая жалость, что лев-то не живой… уж я бы с ним разделался… Так и хочется какого-нибудь лютого зверя поразить.
— Нельзя ли воспользоваться вашим расположением духа? — сказал, услышав слова Петарда, мимо проходивший садовник. — Помогите-ка мне избавиться от крысы, которая все грызет у меня в домике, я никак поймать ее не могу.
— Крыса! — презрительно произнес Петард. — Крыса у вас, и вы не можете сами ее убить?
— Вообразите себе, что это преогромная крыса! Величиною, право, с кошку. Да, я говорю крыса, а кто их знает, может, там и не одна! Такая возня, шум, визг. Теперь они забрались на чердак над моей комнатой, так и бегают — слышно.
— Сейчас придем, посмотрим, дядюшка Лежуае, — сказал Сабреташ, — я хитер, увидите, как скоро мы ее поймаем. Пойдем, Петард, облаву делать на крысу, пойдем к садовнику в гости.
Петард скорчил странную гримасу и, не двигаясь с места, проворчал:
— Я не за тем шел на дачу, чтобы крыс ловить! Какое приятное занятие! И не учтиво мамзель Агату оставить одну, лучше я с ней побуду.
— Не стесняйтесь, господин Петард… я могу одна остаться, не соскучусь… буду рвать цветы.
— Да иди же, Петард, разве ты не видишь, что племяннице приятнее одной остаться. Твоя болтовня надоедает ей. Вдвоем скорей крысу поймаем. Да, черт возьми, что глаза так вытаращил? Боишься, что ли?
— Еще чего!
— Так двигайся вперед.
С трудом удалось Сабреташу увести Петарда, заметно сердившегося, что его заставляют воевать с крысами. Вишенка наконец осталась одна; она направилась к прелестному лугу, окаймленному цветами и окруженному деревьями; она вспомнила, как была счастлива, любуясь в первый раз этим садом, и пожалела о том скоро минувшем, беззаботном времени.
Недолго молодая девушка оставалась в одиночестве между цветов: в двух шагах от нее появился молодой человек, неожиданно вышедший из чащи деревьев. Это был Леон Дальбон; но бледный, со страдальческим видом, изменившийся почти до неузнаваемости. Однако Вишенка всегда бы его узнала. Она вскрикнула и прижалась к дереву, чтобы не упасть. Леон осмотрелся, и видя, что никого нет, подошел к ней.
— Вы здесь? — прошептала Вишенка.
— Да, ведь где вы, там и я. Вы пришли сюда… я за вами шел; вы меня не видите, но я всегда вас вижу.
— Ах, господин Леон, умоляю вас… сжальтесь… пощадите меня!
— Вы просите вас пощадить, а у вас была жалость ко мне?..
— Если бы вы знали…
— Этого я и хочу. Хочу знать, какая причина, какой повод заставил вас отвергнуть честное предложение? Я не могу так жить… вы должны мне все сказать… Жизнь сделалась мученьем для меня… Расскажите мне свою тайну… Умоляю вас!
— О, ради бога!..
— Я не могу говорить здесь с вами… сейчас вернутся… но могу оставаться в этом саду, куда тайно вошел, пока садовник разговаривал с вами. Но завтра приходите на Елисейские поля, на то самое место, где я вас однажды встретил; приходите, умоляю вас. Завтра я буду вас там ожидать… Я умру, если вы не исполните мою просьбу.
— Хорошо!.. Приду… но уходите… удалитесь теперь… если вас здесь застанут!..
— Повинуюсь вам… ухожу… До завтра! До завтра!
Леон Дальбон удалился. Вишенка, погруженная в раздумье, стояла все на том же месте, не сознавая, как идет время, пока не очнулась, услышав голос Сабреташа, кричавшего ей:
