Знал я Владимира Николаевича и обрадовался, что Наташа попала именно к нему. «Ты ему сказала, что ты моя жена?» — «Нет, что ты, я вообще о тебе боюсь сейчас говорить». — «Но ведь все равно узнают, скажут, скрыла, лучше Шубкину самой сказать, я ему доверяю».

Владимира Николаевича Шубкина, доктора наук, я знал как одного из честных и талантливых наших социологов. Он принадлежал к плеяде основателей конкретной социологии в 60-х годах, когда группа одаренных ученых прорвала схоластику казенного истмата и научного коммунизма и стала открыто разрабатывать теорию и практику конкретных социологических исследований. Там, где господствовала казенная демагогия, появилась наука. Вспомнили прикладные исследования 20-х — начала 30-х годов, но, конечно, современное развитие это направление получило на базе, так называемой, буржуазной, прежде всего, американской социологии, которая до сих пор у нас была под запретом. В институте философии был создан сектор конкретных социологических исследований АН СССР. Социологические подразделения появились в Ленинграде, Свердловске, Новосибирске, в МГУ и некоторых других вузах страны, стали создаваться кафедры и лаборатории. Учреждена Советская социологическая ассоциация, членский билет которой у меня чудом сохранился после обыска. А главное, гуманитарную общественность страны всколыхнули невиданные доселе статьи и книги, дававшие инженерный анализ тех или иных социальных проблем. Дремучую идеологическую бодягу прорезал свет истинного знания, впервые наше поколение получило возможность изучать и знать правду о нашем обществе. Социологические книги были сенсацией. Имена социологов гремели — их статьи и книги блистали новизной, привлекали необычным, интересным содержанием. Это были талантливые работы и талантливые люди: ленинградцы Кон, Ядов, Шкоратан, москвичи Грушин, Осипов, Давыдов, Бестужев-Лада, Ольшанский, Андреева, свердловчанин Коган — мой учитель, из Перми — Файнбург, из Новосибирского академгородка Заславская, Шляпентох, там я, кажется, в 1969 г. познакомился с Шубкиным.

К тому времени я его знал по ряду блестящих статей по методологии и математическим методам в социологии, а также по нашумевшему исследованию межличностных отношений внутри коллектива. Я уже год как переехал в Москву и работал заводским социологом, помогал авторскому коллективу в работе над методикой социального планирования на предприятиях. И вот по линии ВСНТО — Всесоюзного совета научно-технических обществ — откомандировали меня в Новосибирск за информацией о том, как начинают работать тамошние заводские социологи, по каким направлениям и какой там у них имеется опыт. Новосибирская школа считалась более или менее сформированной и перспективной. В Москве только еще собирались создавать нечто подобное, я в ту пору был едва ли не единственным заводским социологом с двухлетним стажем. Так я попал в институт Экономики Сибирского отделения АН, где встретился и с Шубкиным. Об уровне заводских исследователей и исследований он отозвался скептически: зеленые еще студенты или просто случайные люди, надо учиться. О социальном планировании процитировал тогдашнего президента Международной социологической ассоциации, поляка Я. Щепаньского: «В существующих экономических условиях — это выравнивание площадки на куче говна». Я был несколько ошарашен простотой выражения авторитетных социологов и удивлен беспощадным приговором социальному планированию, которое начало было получать признание и под эгидой которого предприятия стали принимать в штат социологов и повсеместно проводить исследования. Не будь этой кампании с социальным планированием, трудно поручиться за то, что заводская социология вообще стал бы у нас возможной. Что же касается экономических условий, то это не наша забота — так думалось мне тогда.

Мы разговаривали не то в кабинете, не то в классной комнате. Шубкин восседал на краю стола или порывисто вставал к доске и несколькими стремительными меловыми штрихами иллюстрировал мысль, только белые крошки сыпались. Помню впившиеся острыми носами друг в друга два треугольника, иллюстрирующие диаметральное противоречие между профессиональными устремлениями молодежи и народнохозяйственной потребностью в тех или иных профессиях: те профессии, которые больше всего привлекали молодежь, требовали меньше всего людей, например, космонавтика, творческие специалисты, и, наоборот, туда, где больше всего требовалось рабочая сила, молодежь не хотела идти, т. е. простыми рабочими. В этих ножницах Шубкин видел серьезную коллизию подрастающего поколения и доказывал необходимость государственных мер по профессиональной ориентации и, в частности, отмены формальной установки на обязательное всеобщее среднее образование, которое только дезориентирует молодежь, искусственно завышает ее претензии и бесполезно держит ее за партами в то время, когда многие предпочли бы работать и когда народное хозяйство остро нуждается в трудовых ресурсах.

Эти исследования Шубкина вскоре наделали много шума — еще бы, ведь он покусился на одно из главных достижений социализма — всеобщее среднее образование. Этих достижений так немного и мы так ими гордимся, что ставить их под сомнение означает идеологическую диверсию, подрыв и ослабление. Сегодня усомнимся в пользе всеобщего среднего, завтра в полной занятости — что останется, чем козырять на международной арене? Но как свежо, остроумно и раскованно он говорил, как это было не похоже на лукавство казенных проходимцев от науки! Мне нравились его язвительная прямота, интеллектуальный юмор и столь непривычная научная честность — я видел в нем советского гуманитария нового типа и был счастлив, что принадлежу к новому направлению в социологической науке, где работают такие люди, как Шубкин. Простой в обращении, в линялой черной безрукавке, коротко стриженая лысеющая голова с черным седеющим волосом и живыми, проницательными глазами — он и по-человечески был необычайно привлекателен.

Столь же интересны, неординарны были и его новосибирские коллеги: обаятельная Т.И. Заславская — ныне член-корреспондент, деловитый Е.Г. Антосенков — возглавивший впоследствии союзное Управление по трудовым ресурсам, ныне директор института труда, непредсказуемый балагур В.Э. Шляпентох — вскоре оказавшийся в МГУ, я слушал его лекции, а затем эмигрировавший, кажется, в Канаду, где состоит профессором в каком-то университете. Все они в самом начале 60-х, когда образовалось Сибирское отделение АН, покинули Москву в надежде на обещанную научную свободу и карьеру, но в пору моего приезда очевидно уже тяготились удаленность, потянулись обратно. Шубкин тогда, имея в виду своих процветающих московских коллег, с завистью говорил: «Мы же вместе начинали…» — в том смысле, мол, что жар-то загребают они. Но потом он тоже перебрался в Москву, последний раз я видел его в нашем институте социологии, на встрече с какой-то польской социологиней, которую он галантно нам представлял. Подчеркиваю, мне нравился этот человек, олицетворявший для меня все лучшее в нашей молодой социологии, и я считал невозможным и бестактным для Наташи что-либо утаивать от него, поскольку ей с ним предстояло работать.

Я не сомневался в его порядочности, я ему бесконечно доверял. «Скажи ему сама, пусть он лучше от тебя узнает». — «Я всего боюсь, вдруг выгонят». — «Шубкин не выгонит». Наташа послушалась и передала от меня привет. На следующий день ее выгнали. После короткой беседы с Шубкиным, которой, по ее словам, внешне он не придал значения и не вспомнил меня, ее вызвали в отдел кадров и строго выговорили: «Как вы посмели скрыть от нас ваши обстоятельства? Больше вы у нас не работаете!» Наташа потребовала объяснения у Шубкина. Он ответил ей просто и невозмутимо: «Я должен был поставить в известность». Наташа снова осталась без работы. А я лишний раз убедился в правоте библейской заповеди: «Не сотвори кумира». Я был потрясен. Господи, кому же верить? И почему за веру ты покарал ее, ведь она же не верила, просто она послушалась меня?