— Нет. В моих словах исключительная ясность. Тебе просто нужно понять. Но ты пока не хочешь понимать. Тебя сдерживают твои привычки, тебя ограничивают твои пристрастия. Ты цепляешься за них, потому что веришь в то, что они связывают тебя с действительным миром.

— А разве этот мир не действителен?

— Действителен. Но иллюзии тоже действительны, господин. И твои убийства на арене тоже действительны.

— Я не понимаю, почему ты утверждаешь, что иллюзии действительны.

— Потому, что ты видишь их. Всё, что ты видишь и чувствуешь, существует на самом деле, — ответил Давид.

— Но ты всё-таки называешь это иллюзией, — уточнил Теций, сосредоточенно наморщив лоб.

— Да… Скажи мне, господин, действителен ли твой сон, который приходит к тебе ночью? Является ли твой сон реальной жизнью?

— Разумеется, это лишь сон. Как раз это и есть иллюзия, Давид, — Теций обрадовался, ощутив знакомую почву.

— Но ведь во сне ты испытываешь страх, радость, боль, наслаждение… Или я не прав?

— Прав. Да, ты прав, я чувствую во сне и боль, и вкус, и ужас… Но… Не намекаешь ли ты на то, что сон можно приравнять к жизни?

— А разве ты хочешь сказать, что ты не живёшь во время сна? — Давид вдруг засмеялся. — Или ты будешь настаивать на том, что тебя во время твоего сна не существует, а существует только иллюзия сама по себе, вне тебя, без тебя?

— Нет, не буду настаивать, но… Ты хитрец, ты ловко повернул логику мысли, Давид…

— Я лишь указал тебе на истину…

— Ты хитришь…

— Разве? Какой мне прок от этого, господин? Разве эта хитрость, как ты её называешь, дарит мне свободу в том виде, как ты это представляешь? Нет, я по-прежнему остаюсь рабом, у меня есть клеймо на пятке. Зачем же мне хитрить, если хитрость не приносит мне никакой пользы?

— Но ты воспринимаешь мир иначе!

— Да! Тут ты не ошибаешься, господин, — Давид слегка поклонился. — Я воспринимаю мир иначе, чем ты и чем подавляющее большинство окружающих меня людей. И в этом состоит моя свобода.

Теций дал знак Лавинии, чтобы она перестала массировать ему спину.

— Ты можешь идти, — сказал он девушке и поманил Давида рукой. — Присядь возле меня. Я хочу, чтобы ты не чувствовал себя моим слугой.

— Я и не слуга тебе, господин. Я лишь играю роль слуги.

— О, жители Олимпа! — воскликнул Теций. — Я ничего не понимаю в твоих рассуждениях! Ты умён и хитёр, как тысяча демонов, Давид. Ты можешь ввести в заблуждение самого головастого из жрецов!

— Я не испытываю надобности в том, чтобы вводить кого-либо в заблуждение. Я живу тем, что у меня есть. Но всё же я благодарю тебя за то, что ты предлагаешь мне место подле себя. Я умею оценить добрый жест.

— Я сам был рабом, — произнёс Теций.

— Давно ли?

— Теперь мне кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Но всё же я помню всё в деталях.

— Тебе нравится твоя свобода? — спросил Давид, присаживаясь рядом с Тецием.

— Поначалу я был испуган этой свободой, не знал, что мне делать. Затем жизнь совершила крутой поворот, я стал гладиатором. Теперь я чувствую себя вполне независимым, но я бы не сказал, что я до конца свободен. Свобода — дар, который не все умеют оценить.

— Вот оно что! — чуть ли не крикнул Давид.

Теций вздрогнул от пронзительного голоса иудея.

— Что значит «вот оно что»?

— Ты не удовлетворён твоей свободой!

— Я, должно быть, не очень точно выразился, — попытался отговориться Теций.

— Ты никогда не выражался точнее. Людям редко случается бывать столь точными в своих мыслях.

— Почему ты…

— Позволь я расскажу теперь о моём учителе… О том человеке, про которого ты спросил вначале…

— Да, это было бы весьма уместно, — кивнул Теций, — ведь ради разговора о нём я позвал тебя.

Давид задумался, опустил веки, вскинул голову, погружаясь в свои воспоминания. Его правая рука поднялась с колена, зависла на уровне груди, ощупывая пальцами воздух, затем сложилась в кулак и выставила указательный палец вперёд, будто нацеливаясь на что-то невидимое.

— Исса был удивительным, редким человеком, да и человеком-то его уж не назовёшь…

— Почему так? Что ж в нём особенного? Ноги у него, может, как у Фавна были? Или на кентавра похож?

— Нет, с виду он был обыкновенен, более неприметного не сыскать.

— Тогда что же в нём особенного?

— Его взгляд на жизнь, его умение говорить ясно и понятно, привлекать к себе даже таких людей, которые зачастую вообще не умеют слушать. Он был досягаем…

— Досягаем…

— Есть множество пророков, которые пытаются научить, убедить, увлечь за собой. Но Исса не сказал ни единого слова, которое прозвучало бы призывно. Он не велел никому следовать за ним, не назвал себя ни разу учителем. Он был с виду такой же человек, как мы с тобой, но он был тем, кто говорил голосом Бога.

— Бога? О котором из божеств ты говоришь сейчас?

— Я говорю о Боге Едином!

— Не понимаю.

— Ты и не поймёшь сразу. Ты привык расчленять невидимый мир на конкретных, чуть ли не осязаемых божеств. Ты веришь в Олимп, в Меркурия, Венеру, Вакха, Юпитера и прочих…

— В кого же мне ещё верить?

— Речь не о том, в кого верить, а как жить, господин. Богам нет дела, верим мы в них или нет.

— Зачем же мы тогда приносим им жертвы?

— По глупости, — голос Давида как-то угас, Теций сразу заметил это.

— Ты не хочешь говорить об этом? — спросил гладиатор.

— Дело не в том, хочу я или не хочу… Дело в том, что я всякий раз надеюсь, что меня поймут сразу…

— Ты проповедуешь учение твоего учителя?

— Нет. Я лишь отвечаю на вопросы… Заметь, ты вызвал меня сам. Я лишь отвечаю тебе… Но отвечаю без успеха… Исса предупреждал, что мы, его последователи, столкнёмся с трудностями непреодолимыми… Людям легче жить так, как они привыкли, даже если это в корне не соответствует истине. Люди не любят менять свои привычки… Учитель предупреждал нас, но мы далеко не сразу поняли его слова… Некоторые из нас не поняли вообще… Он считал, что каждый из нас должен не просто исполнять свою работу, но искать через неё истину… Знать путь и пройти путь — не одно и то же. Мы должны искать до тех пор, пока не отыщем. Когда же кто-то найдёт истину, то будет потрясён, будет удивлён, потому как ему откроется, что он — не он. Учитель утверждал, что смерти не существует, что жизнь бесконечна.

— Странное учение, — засмеялся Теций. — Если я вижу, как люди умирают, если я вижу вокруг себя могилы с красивыми надгробиями и эпитафиями, то как я могу не верить в то, что смерть реальна? Как можно думать, что смерти нет, когда умерший человек перестаёт жить среди нас? Неужели у такого человека могли быть ученики?

— Возле него постоянно находились последователи, человек десять не покидало его ни днём, ни ночью. Иногда их собиралось больше, но не все хотели жить так, как он проповедовал, не все понимали его, многие даже возмущались его словами. Так что постоянных учеников было не более десяти. Так и бродил он по стране, выступая перед людьми, желавшими послушать его.

— Чем же всё кончилось?

— Однажды он появился в большом городе, где его речь услышал тамошний первосвященник. Слова, которые произнёс Исса, ошеломили его. Он решил, что Исса опасен.

— Не понимаю, чем твой учитель мог напугать первосвященника? Я не вижу ничего опасного в том, что ты рассказал о его учении.

— Если человек начинает верить в вечную жизнь, в бессмертие, то его ничем нельзя устрашить, — ответил Давид. — Зная о своём бессмертии, человек становится абсолютно свободен, независим. Ведь чем одни люди удерживают других в положении рабов и слуг?

— Чем?

— Утвердившимся мнением, что один человек способен и вправе лишить жизни другого. Не так ли? И тем, конечно, что со смертью заканчивается существование человека.

— Но почему ты думаешь, что наше существование не заканчивается с наступлением смерти? Почему ты думаешь, что наша душа продолжает жить? И что такое душа? — Теций взволнованно замахал руками, сильные мышцы заиграли под обильно умасленной кожей. — Почему я должен верить в то, что моя душа живёт вечно?