— Ну? — произнёс Михаил и бросил зажигалку на журнальный столик. Она скользнула по гладкой поверхности и стукнулась о ребристый стакан, всколыхнув на его дне желтоватую жидкость.

— Эх, Миша, Миша… — Алексей повёл ноздрями. Запах сигаретного дыма вызвал в нём тошноту. — Мы же с тобой братья. Неужели и ты не понимаешь меня?

— При чём тут «братья»? Ты мне эти вздохи да ахи брось! Растолкуй мне, что происходит. Я ведь не случайный человек. На моей шее висят все финансовые вопросы твоей картины или ты позабыл? — Михаил всем своим огромным телом склонился над столиком, ловко откупорил пивную бутылку, выбрал наименее грязные стаканы из тех, что загромождали замусоренную поверхность, и налил себе пива. Губы его выпустили струйку дыма. Обычно Михаил курил со вкусом, с наслаждением откидываясь на стуле, но сейчас он дымил машинально, не чувствуя вкуса табака. — Почему ты остановил съёмку? Время идёт, деньги капают. Капают, между прочим, на мою шею, — он жадно отхлебнул из стакана, и густая пена налипла на его усах. — Я всегда был на твоей стороне, хотя не могу сказать, что всегда понимаю твои фильмы, однако народ прёт на твоё кино валом, поэтому я никогда не препятствую ни твоим замыслам, ни твоему стилю работы. Я свято верю в твой талант. Но то я, а ведь есть и кое-кто поважнее меня… Одним словом, если ты не представишь вразумительного объяснения, то Денежный Мешок в конце концов откажется от тебя. Даст тебе коленом под зад! Ты слышишь меня? Будь добр, не засыпай сейчас… Гусейнову, конечно, важно, чтобы на афишах крупными буквами было указано твоё имя, но ему также важны его деньги. Он не любит творческих соплей. Если он узнает, что ты вышел из производства, он заменит тебя без колебаний. Гусейнов слишком много вложил в эту картину, чтобы позволить ей буксовать из-за капризов режиссёра.

— Я всё прекрасно помню. Но нельзя же всё время оглядываться на этого миллионщика.

— Ты можешь не оглядываться, но Гусейнов — Денежный Мешок, а не меценат и не альтруист. Он зарабатывает на тебе! Он вбухал чёрт знает сколько в тебя! Таких декораций не строил ещё никто! Ты, витая в своих облаках, просто не понимаешь, о каких деньгах идёт речь. И он тебя выдавить из группы сможет без малейшего труда, так как студия принадлежит ему… И не будет у тебя никакого «Вечного Города»!

— Мне надо подумать.

— Чего тут думать, Алёша? Что случилось? Объясни. Ты написал сценарий и был им очень доволен. Тебе обещали любые деньги…

Алексей устало отмахнулся:

— Всё равно не поймёшь, — рука у него была тонкая, гибкая, бледная.

— Куда уж нам, — насупился Михаил, — мы же вам, художникам, не чета!

— Не обижайся… Я не смогу объяснить. Это настолько… неосязаемо…

— И всё же?

— Помнишь тот день, когда я увидел на съёмках Антонию?

— В которой ты признал настоящую римлянку?

— Именно её, Антонию.

— Помню я этот день, помню, чёрт бы его побрал. С того дня у тебя и поехала башка.

— Да, Миша, после того случая во мне что-то сломалось… Видишь ли, я вроде бы и придраться не могу ни к чему: декорации у нас высшего сорта, актёры первоклассные, о массовке нашей другие режиссёры могут только мечтать… Но увидев Антонию, я вдруг ясно почувствовал фальшь во всём, что я делаю. Понимаешь?

— Нет, — Михаил пожал плечами и покачал головой с такой силой, что его второй подбородок буйно заколыхался. Он неторопливо отпил пива, сделал паузу, вслушиваясь, как пенная жидкость утекает в недра его большого тела, и продолжил: — Алёша, может, ты заметил, что я уже не спорю с тобой по поводу твоей римлянки. Я уже не говорю тебе, что никакой римлянки не было. Пусть она была, пусть! Да, ты видел её на самом деле, это никакие не глюки. Пусть так… Но при чём тут кино? Почему это должно сказываться на работе съёмочной группы?

— Миша, она была настоящая. Вот в чём дело. И я понял, посмотрев на неё, что у нас-то получается картонный Рим, а не настоящий, и люди картонные!

— Это ты брось, братишка! Брось! Ты, может, и не читаешь критику на свои фильмы, а я-то все журналы пролистываю, где твои фильмы обсуждаются. И про исторические твои картины говорится прежде всего, что они на редкость правдоподобны.

— Ай! — Алексей хлопнул ладонью по столу. — Ты не хочешь понять меня! — он поднялся, пошатнувшись, нервно потёр лоб рукою, словно заставляя себя очнуться от каких-то видений. — Да и сам я всё не о том говорю, не о том… Не в актёрах дело и не в декорациях… — он подсмыкнул свои спустившиеся белые трусы и тяжело опустился на диван, обхватив колени руками. — Не могу объяснить, сам ничего не понимаю, чёрт возьми! Ох, знобит меня, за сердце держит кто-то… Дай-ка мне пива.

— Пусть мы с тобой и братья родные, я тебе сейчас по башке-то схожу кулаком разок-другой, чтобы ты дурью не маялся. Очнись, парень! Работа остановилась!

Алексей с удивлением поднял на Михаила глаза.

— Картонное кино! — продолжал кипеть Михаил. — Я видел эту толпу сиськастых девок, когда ты снимал баню! Я видел этих гладиаторов в крови! Я ходил по улицам города, который мы отгрохали по твоему требованию! Я поверил всему, хотя мне ли не знать, что всё это бумажная и гипсовая бутафория. Я поверил в реальность твоего «Вечного Города»! Я поверил, Лёшенька, глядя на это живьём, хотя вокруг толклись и звукотехники, и помрежи всякие, и прочие людишки. А на экране это будет в сто раз убедительнее.

— Не понимаешь ты меня, — голова Алексея устало повисла. — Налей мне лучше рюмку водки. Голова лопается, похмелье — хуже смерти…

— А поломка съёмочного процесса хуже похмелья.

Мало-помалу работа над фильмом возобновилась. Алексей заставил себя сосредоточиться на работе. Снова помчались римские колесницы, засверкали намасленные голые тела, полилась кровь.

И вот в последний раз Алексей крикнул:

— Стоп! Снято!

— Снято! — пронеслось под сводами павильона.

— Это всё? Совсем всё? — к режиссёру подошла молодая актриса в длинном красном одеянии римской матроны.

— Теперь уже да. Теперь вы все свободны, а я сажусь за монтаж, — он громко крикнул: — Спасибо всем! А тебе особое спасибо, — добавил он, повернувшись к стоявшей возле него актрисе.

— Мне-то за что? — её синие глаза игриво сощурились. — Я делала лишь то, что вы требовали, Алексей Петрович.

— Признаюсь, Машенька, я не думал, что отыщу среди наших актрис такую, которая согласилась бы на всё это…

— Вы имеете в виду обилие секса в кадре?

— И это тоже, — кивнул он. — Я не беспокоился ни секунды насчёт груды голой плоти. Это всё — безликие статисты. Я говорю о драматической актрисе. Не думал, что смогу добыть серьёзную актрису, которая рискнула бы принять участие в этом масштабном античном разврате и не побоялась бы выставить себя напоказ, отбросив ложную стыдливость. Обычно актёры, считающие себя «серьёзными», не любят показывать свою физиологию, боятся этого как огня.

— Согласна с вами. Но я, как вы убедились, не принадлежу к их числу…

— Вдобавок, — Алексей криво улыбнулся, — многие актёры очень мстительны. Мне очень приятно, что ты не относишься к этой категории.

— Мстительны? — на лице Маши появилось удивление. — В каком смысле?

— С началом съёмочного процесса некоторые актёры начинают отыгрываться на режиссёре за свои недавние страхи, опасения, переживания. Я имею в виду опасения, что им не дадут роль или отберут ее, — Кирсанов посмотрел себе под ноги и вздохнул. — Я их понимаю, вполне понимаю. Всё это очень нервно, томительно, но нельзя же… Но давай не будем об этом.

— Никогда не задумывалась над этой стороной профессии.

— О, у актёрской профессии так много сторон! И мне, будучи режиссёром, гораздо виднее, какие стороны у данного актёра развиты сильнее. Обида, капризы, упрямство — всё это начинает проявляться, к сожалению, только с началом съёмок. На пробах актёры очень покладисты, готовы выполнить любую мою просьбу. Не понимаю, куда девается эта покладистость, когда надо вплотную заниматься своей ролью?