Милый фонарик тщательно ощупывал щербатый от времени контур полуразрушенного здания, каменные ступеньки, арку входа… Тени испуганно шарахнулись, вжавшись в углы. Толстый, нетронутый слой серой пыли успокаивающе не обнаруживал признаков присутствия человека. Давно никто не ступал на полуразрушенные ступени. Жажда гнала меня, неумолимо толкая вперед, заставляя превозмогать боль и, пошатываясь, переставлять словно налитые свинцом ноги, поднимаясь по каменным ступеням. Потревоженное мертвое море пыли взвилось клубами. Луч жадно ощупал гранитные стены просторного зала, застыв на постаменте из черного камня. Его венчала, изгибаясь контурами, грубо выточенная из дерева чаша. Шестиконечное основание плавно перетекало в узкую ножку, заканчивающуюся широкой полусферой, этакая конфетница. Пошатываясь, подошел к постаменту и заглянул в чашу. Луч света искорками заиграл в прозрачной воде, наполнявшей деревянный сосуд.

Мираж.

Прислонив автомат к постаменту, потянулся дрожащими нетерпеливыми пальцами к чаше. Приятная шершавость дерева легла в ладони. Попытка наклонить сосуд ни к чему не привела. Чаша и на миллиметр не оторвалась, намертво приклеившись к поверхности постамента. Зеркальная гладь воды не шелохнулась.

Совсем ослаб.

Попытка встать на цыпочки и дотянуться губами до вожделенной влаги гулко отозвалась болью в раненой ноге, и отяжелевший рюкзак предательски дернул тело назад, врезаясь лямками в плечи. Оставив попытки дотянуться, я, пересиливая боль, снял рюкзак. Плечи благодарно отозвались легкостью. Ноги подкосились, я разжал пальцы, и рюкзак упал на каменный пол, выбив облачко пыли и вероломно задев многострадальную ногу. Боль впилась в рану. Перед глазами поплыли красные круги. Жажда терзала, усиливая и без того плохое самочувствие.

Глоток бы той бурой воды из озера…

Теряя сознание, погружаясь в липкие лапы бреда, вцепился слабеющей рукой в чашу, вытянул шею, подтянулся и, встав на носок здоровой ноги, наконец вожделенно коснулся губами шершавого края чаши. Зубы намертво вцепились в дерево, помогая телу. Свежесть влагой защекотала ноздри. Из последних сил жадно втянул воду. Жидкость устремилась в горло, огромными глотками проваливаясь внутрь. Холод болью обжег потрескавшиеся губы. Абсолютно безвкусная живительная влага.

Жажда отступала. Усталость невидимой легкой рукой снимало с плеч, а глотки студеной живительной влаги, казалось, проникают прямо в вены, разгораясь пожаром. Побелевшими от напряжения пальцами продолжал подтягивать тело, не разжимая впившихся в край чаши зубов. Чаша не пустела. Огонь и холод встретились в середине груди и взорвались болью, пронзившей меня как раскаленным железом. Зубы разжались, постамент ударил в грудь, опрокидывая на спину. Сознание, пискнув, выключило мозг.

Яркая вспышка ослепила глаза, переходя в разрастающиеся, извивающиеся змеями синие молнии. Сознание рассыпалось миллионами мелких искорок. Ощущение собственного тела пропало, и наступила всепоглощающая легкость. Осколки здравого смысла хаотично роились, сталкиваясь с заледенелыми мыслями и обрывками памяти. Выручила яркая, резкая боль, матовым лучом пронзившая творившийся кавардак. Каждый осколок сознания содрогнулся, не в силах вытерпеть жестокую муку. Искорки мотыльками на свет свечи устремились к центру пульсирующего луча, приносящему нестерпимое, парализующее страдание. Остатки воли принялись соединять осколки здравого смысла в серебристый шар, облепляя источник боли. Все новые и новые искры сознания стремились помочь своим горевшим в матовом пламени товарищам. Мучения становились невыносимыми, но воля неумолимо продолжала собирать разбитый разум. Секунда, и наступившая спасительная тишина окутала холодом забвения. Слепившееся в шар сознание ощутило страшную мощь Вселенной, бесконечно огромной, усыпанной мириадами небесных тел, несущих холодный всепроникающий свет. Творилось неописуемое. Секундная вспышка видения выхватила знакомые очертания одетого в грязный комбинезон тела, распластанного в нелепой позе на полу и бьющегося в судорогах.

Льдинки мыслей оттаивали.

Вот и смерть. Где свет в конце туннеля? Где проносящиеся картины жизни?

Сознание светящейся ночной бабочкой парило в мягкой пуховой пустоте. Вселенная распахивала двери и принимала в ласковые, нежные объятия. Пространство запотевшим окном мутнело, теряя краски, уступая место непроглядной, колючей, холодной тьме, поглотившей и растворившей маленькую частичку в тишине и забвении. Боль, в последнее время ставшая верной спутницей, исчезла, ощущение небывалой легкости и спокойствия обволакивало, качая в уютной колыбели. Бег секунд превратился в тянущийся сироп и в конце концов застыл. Безмолвное, хладнокровное спокойствие вечности завладело угасающим сознанием.

Маленьким искрящимся светлячком вдали причудливо танцевала какая-то точка. Окружающая холодная тьма расступалась перед светящейся крохотным солнцем букашкой. Сознание с трудом просыпалось, ощущая приближение увеличивающегося сгустка мягкого, чистого, истинного света, плывущего на волнах нежной, спокойной, неземной музыки. Очнувшись, сбросив оковы хладнокровного безмолвия вечности, разум устремился, раздвигая плотное пространство, навстречу прекрасному светлячку. Искорки света, нещадно обжигая, коснулись сознания. Точка звонко лопнувшей струной взорвалась, вспыхнув белым пламенем, без остатка поглощая разум, кидая в океан бескрайнего света. Абсолютно непередаваемый, неописуемый звук молотом ударил по задрожавшему пространству. Смысл глубоко засевшего в подсознании, давно забытого слова неуловимо ускользал, оставляя точный приказ к действию. Всколыхнув, подчиняя море огня, звук вырвал разум из плена пламени, искрящимся протуберанцем бросил в липкую тьму. Сознание сжалось, понеслось вдаль, превращая свет окружающих звезд в сверкающие нити новогоднего дождика и оставляя за собой яркую дорожку следа. Вселенная устремилась навстречу с завывающим диким, звериным криком, обладающим невероятной силой, способной взорвать мир, и пронзила копьем невыносимой боли камнем рухнувшее сознание.

Резко включившейся лампочкой заработал разум, тщетно пытаясь фокусировать картину действительности. Зрение отказывалось подчиняться. Я вновь ощутил собственное тело. Сознание, попав в ловушку из мяса и костей, лихорадочно принялось подключаться к управлению, неумолимо растворяя воспоминания о пережитом невероятном полете. Окружающее пространство материализовалось, диким воем терзая уши. Вернулась боль, не замедлив вгрызться в грудную клетку, но это была не физическая, от ран, а моральная, душевная – от потери чего-то очень важного, родного, без которого жизнь не жизнь. Действительность холодным душем окатила сознание. Стоя на коленях в кисельно-вязкой, холодной жиже, достающей до груди, я дико орал. Крик, пронзая пространство, метался под сводами, превращаясь в эхо, и таял в пустоте.

Невыносимо терзавшая боль ушла. Осознав все, я перестал жутко, постыдно орать и, превозмогая слабость, барахтаясь в противной жиже, выполз на гладко отполированный берег. Силы оставили меня, тело чугунной тяжестью намертво прилипло к полу, и я уткнулся лбом в холодную поверхность. Глубоко вдохнул свежий воздух с примесью запаха горящей смолы. Легкие благодарно отозвались коликами. Беспомощно, новорожденным лежал, распластавшись на плоской, твердой, холодной поверхности. Уши, залепленные стекающим с головы киселем, плохо воспринимали окружающие звуки, искажая в гул странные голоса. Мозг принялся лихорадочно оценивать действительность, сопоставляя воспоминания и реальность. Трясущиеся руки невероятным усилием коснулись ушей, и липкие пальцы, превозмогая немощность, стерли вязкий кисель. Звуки стали разборчивее, и затаившийся разум принялся впитывать происходящее.

– Повелитель, смотрите! Существо! – мелодично пропел женский голос.

– Кер, существо – человек из жестокого, брошенного мира, – раскатами грома ответил повелитель.

– ЧЕЛОВЕК – Часть Единого Луча, Освещающего Вселенную Е-Класса, – дала справку Кер. – Повелитель, невероятно!