В какой-то миг мне начинает казаться, что она сейчас меня ударит. Я даже совсем забыл, что держу на руках Кристо, и мы переругиваемся через его голову, как бы смешно это ни звучало.

Ба, судя по всему, в бешенстве: обычно она не употребляет бранных слов, хотя моего никчемного папашу-горджио поминает всякий раз, когда я вывожу ее из себя. Это нечестно, потому что, во-первых, отцов не выбирают и, во-вторых, я не знаю даже, как его зовут, я вообще ничего о нем не знаю. Что я могу сказать в ответ?

И тут Кристо протягивает пальчик и тычет меня в подбородок. Так он говорит: эй вы, хватит кричать.

– Прости, Кристо. Мы ведем себя глупо?

– Да, Кристо, – подхватывает бабушка, – прости. Я слишком устала от дороги. Мне хочется домой. Нам всем нужно поскорее попасть домой, – добавляет она, бросая на меня сердитый взгляд.

Иво выходит из трейлера и, закурив, направляется к нам.

– Поехали уже дальше, – говорит ему ба. – Мой внук сводит меня с ума.

– Прости, тетя Кат. Мы с папой просто хотели поговорить. Видишь ли, мы остановились здесь потому… – Он оглядывается. – Потому что здесь погибла Кристина. На этой дороге.

– Ох, – вздыхаю я.

– Господи, Иво. – Ба крестится. – Что же ты сразу не сказал?

Он молчит.

– Если хочешь, можно сходить к ней на могилу, – предлагает ба.

Иво смотрит куда-то на мое правое ухо.

– Нет, – произносит он наконец. – Она… ее кремировали. Вот так.

– Ох, – повторяю я снова.

Я принимаюсь оглядываться по сторонам с мыслью, что надо бы набрать цветов и оставить их здесь. Но цветов тут что-то не видно – одна только трава. Не положишь же на дорогу охапку травы в память о погибшем человеке.

Иво берет у меня Кристо, и тот кладет голову отцу на плечо. Ба с Иво ходят по обочине туда-сюда и вполголоса о чем-то переговариваются, не обращая на меня никакого внимания. Разумеется, бабушка помнит Кристину. А я не помню. Мне было всего два года, когда она погибла, я вообще ни разу в жизни ее не видел, это произошло еще тогда, когда мама была в немилости и жила в Бейзингстоке.

Я ворошу ногой траву и вдруг замечаю какие-то маленькие цветочки. Чем больше я их ищу, тем больше нахожу. Я так увлекаюсь, что даже забываю, зачем их рву. У меня получается довольно приличный букет, с листьями папоротника и прочей зеленью. Выглядит он очень симпатично. Я размышляю об этой девушке, которую никогда не видел. Не знаю, любила она цветы или нет, но разве их кто-то не любит? Я возвращаюсь к остальным. Они уже рассаживаются по машинам, и, когда я подхожу, полюбоваться моим букетом некому.

– Джей-Джей! – кричит из кабины «лендровера» ба. – Давай живей. Что ты там ковыряешься?

Двигатель с угрожающим ревом заводится.

– Ну, счастливо тогда оставаться!

Я кладу букет на обочину со словами:

– Это тебе, Кристина, от твоего племянника Джей-Джея. – И сажусь в машину.

Больница Святого Луки

Видения время от времени возвращаются, когда я уже начинаю думать, что избавился от них. Они захлестывают меня без предупреждения и столь же внезапно улетучиваются. Я вижу то, чего нет на самом деле. В основном – не знаю уж, чем я это заслужил, – видения эти кошмарные. Совсем не похожие на те, что случаются под воздействием кислоты, – те, насколько помню, были причудливыми, дурацкими и до колик смешными. Хотя на этот раз – пока не появилась женщина с песьей головой – с занавесками на окне тоже происходило что-то странное. Нечто необыкновенное, ослепительное. Описание не слишком вразумительное, но нужных слов, чтобы это объяснить, просто не существует.

Я не знаю ее, но в ней сквозит что-то очень знакомое. Это неприятное чувство – сродни тому, какое испытываешь, когда встречаешь на улице человека средних лет и понимаешь, что в последний раз вы с ним виделись еще в школе и что твое собственное лицо, скорее всего, с тех пор изменилось точно так же, как и его. Так вот, это существо скачет на мне верхом, как в прошлый раз, и все же меня гложет страх, что ей этого не хочется, что я каким-то образом ее принудил. Видимо, дело в атмосфере… нежелания. Возможно, это нежелание даже мое собственное, но я не в силах остановиться. Потом в моем – за неимением лучшего определения – «сне» она начинает пожирать меня. У нее длинные зубы. У нее когти и слишком много голов. Она вообще больше не женщина, а существо из ночных кошмаров. Обездвиженный и безгласный, я не в состоянии спастись. Существо раздирает мне грудь – это нечеловечески больно – и что-то вырывает оттуда. Это мой позор, часть меня, которую я презираю больше всего, то, без чего я не могу жить.

Почему меня пронзает мысль: «Роза»?

Когда в палату входит доктор Цыбниска со своей папкой и усаживается на стул рядом с моей кроватью, я вздыхаю с облегчением. Выглядит она необычайно гордой собой.

– Ну, Рэй, как наши дела сегодня?

Ее громкий голос, как обычно, бьет по ушам. Я стараюсь не морщиться.

– Все в порядке, – бормочу я и остаюсь вполне доволен собственным голосом.

– Вот и славненько. Больше кошмаров не было?

Я решительно мотаю головой.

Доктор склоняется надо мной, берет меня за левую руку и принимается ее осматривать. После чего заносит что-то в свои бумаги, изучает график над моей постелью.

– А как правая? До сих пор без улучшений?

Я, скосив глаза, смотрю на руку. Пошевелить ею я не могу, так что это единственный способ убедиться, что моя конечность до сих пор при мне. Доктор извлекает откуда-то металлический инструмент и вдавливает его в мое запястье. Я ничего не чувствую. Она что-то помечает у себя.

– Ладно. Мы наконец-то получили результаты некоторых анализов.

Вид у нее возбужденный. Как у человека, который собирается объявить, в чем тут соль.

– Токсикологические исследования выявили разнообразные следы тропановых алкалоидов в вашем организме!

Я ничего не говорю – не знаю, что сказать.

– Мы обнаружили следы скополамина, гиосциамина, а также эрготамина. Очень интересно. Это объясняет ваши галлюцинации.

Галлюцинации. Слава богу! Спасибо тебе, Господи. Это все не по-настоящему. Ничего и никого такого на самом деле не было. Я пытаюсь убедить себя в этом, но…

– Вы знаете, что это такое? – спрашивает она меня.

– Нет.

– Алкалоиды, которые получают из ядовитых растений. Но более существенно то, что они обладают психотропным эффектом. Вы экспериментировали с подобными веществами? Пытались словить кайф? Не могли случайно переборщить с дозировкой?

Я усиленно мотаю головой. Ни один неудачный эксперимент дней моей молодости и в сравнение не идет с этими кошмарами.

– При таких результатах вы должны были проглотить два или три вида различных ядовитых растений. Вы знаете, как это произошло? Овощи сами выращиваете? Грибы в лесу собираете?

Я снова мотаю головой. Видела бы эта докторша содержимое моего холодильника! Как и мой отец, который все детство перебивался подножным кормом и потому относился к полуфабрикатам с благоговением, я знаю, что натуральное далеко не всегда значит лучшее.

Она делает очередную пометку.

– Странно. Эрготамин… Вы знаете, что это такое?

– Нет.

– Более распространенное название – спорынья.

Это слово мне также ни о чем не говорит. Но она, похоже, воодушевляется все больше и больше. С моей точки зрения, все это ничуть не весело.

– Спорынья – это гриб, который паразитирует на злаковых. Там, где не применяют фунгициды, она может появляться до сих пор, особенно в условиях дождливой погоды, как этим летом. Но в нашей стране случаев отравления спорыньей не было, наверное, со времен Средневековья!

Она с сияющим видом откидывается назад.

– Так что вы – крайне редкий случай.

– Спасибо, – благодарю я.

– ЛСД – производная спорыньи. Возможно, некоторые люди до сих пор используют спорынью, чтобы поймать кайф. Вы этим занимались?

– Нет.