– Здравствуйте, – решил он наконец нарушить молчание. – Меня зовут Станислав. Я у вас тут, – он запнулся и почесал подбородок, ища достойное завершение фразы, – поживу немного.

Предательский нервный смешок сорвался с губ вслед за «немного». Стас вдруг чрезвычайно отчетливо представил себе, как, должно быть, глупо все это выглядит со стороны, и, не в силах больше сдержать хохота, повис на прутьях решетки. Так продолжалось секунд десять.

– Нет, этот не жилец, – со знанием дела констатировал из глубины человечьего стада грустный задумчивый голос, обладатель которого, видимо, записал новичка в умалишенные.

От этого диагноза Стаса пробрало еще сильнее, и он вынужден был присесть, дабы не надорвать живот спазмами полуистерического смеха.

Такое неадекватное поведение склонило на сторону вынесшего диагноз «мудреца» еще несколько человек. Из разделенной решетками толпы стали доноситься сочувственные охи-ахи, снисходительное «бедолага», осуждающе-покровительственное «баба сопливая, подбери нюни» и, наконец, плотоядно-расчетливое «драпанет, как пить дать».

– Ну все! Прекратить пиздеж! – неожиданно рявкнул Стас, выведенный из состояния абсурдной веселости последней репликой. Народ, стоявший возле ближней решетки, вздрогнул и отпрянул, рефлекторно пригнувшись. – Умники, бля. Если и драпану, то уж вам с меня хер чего перепадет. – Он замолчал, поднял ведро, отнес его в дальний угол камеры, поставил кверху дном и сел, привалившись спиною к стене.

Ненадолго в бараке воцарилась почти абсолютная тишина, нарушенная спустя несколько мгновений вопросом:

– Захар, Димку, что ли, поймали?

Тот ничего не ответил, но, судя по нарастающему и расходящемуся кругами гулу, кивнул. В толпе тут же начались перешептывания. Кто-то оперативно переключил фонтан деланой жалости с новичка, оказавшегося злобным придурком, на безвинно убиенного и всеми нежно любимого Димку-чувашина. Кто-то взялся строить гипотезы о возможных причинах неудачи бедного парня, старательно заглушая бессмысленным трындением урчание желудка. А иные, наиболее честные, не скрывая радости, щерились и глотали обильно выделявшуюся слюну.

Спустя минут пять их ожидания были вознаграждены. Входная дверь открылась, и двое «святых» в кожаных фартуках поверх смоченных потом холщовых рубах втащили здоровенную бадью. Мясной аромат, настолько крепкий, что ясно ощущался даже сквозь плотную завесу вони, моментально распространился по бараку, вызвав, как по команде, дружное ответное «м-м-м-м-м».

– Подставляй посуду! – зычным басом проорал один из разливающих. – Димка-чувашин угощает!

Второй раз просить не потребовалось. Полторы сотни мисок загремели о прутья в трясущихся от вожделения руках. Пара больших деревянных черпаков попеременно опускалась в бадью и отработанным размашисто-щедрым движением справа налево заполняла бульоном чаши страждущих. Многие из получивших свою порцию гурманов не спешили отходить, они на карачках проползали между ног к решетке и старались поймать в миску еще хоть немного ароматной наваристой жидкости, что расплескивалась сверху.

Бадья, проталкиваемая разливающими, медленно и неумолимо двигалась в глубь барака, пока не остановилась возле клетки Стаса.

– Ну-у-у… – многообещающе начал упитанный и раскрасневшийся от усердия бородач, – тебе, мил-человек, как новоселу, сегодня самый навар.

Он опустил черпак на дно и, пошурудив там, плеснул в миску темного от мясной взвеси бульона, после чего расплылся в благодушной улыбке, переворачивая свой рабочий инструмент, из которого под многочисленные завистливые вздохи в бульон упал серовато-коричневый, разделяющийся от долгой варки на пряди шмат.

– Кушай на здоровье. Оно тебе понадобится.

Кормильцы, исполнив свою горячо приветствуемую народонаселением барака обязанность, удалились, а Стас продолжал стоять около решетки, задумчиво глядя на плавающий в бульоне кусок. Тот безмятежно колыхался среди набухающих жировых пятен, сливающихся, разделяющихся, липнущих к стенкам миски…

– Эй! – прервал медитацию неуверенный окрик.

Стас перевел взгляд с останков горе-беглеца на источник звука и увидел жмущегося к ближней перегородке мужичонку. Этот субтильной наружности индивид с бледной осунувшейся физиономией обвился вокруг прутьев и раболепно скалился, демонстрируя ряд гнилых, торчащих наружу зубов. Голос подавал именно он, в то время как остальные, вылизав посуду, жадно пялились на нетронутую порцию в руках Стаса.

– Чего?

– Ты ведь это, – индивид указал грязным пальцем на миску, – есть не будешь?

Стас демонстративно покрутил объект вожделения, рассматривая переливающуюся жировую пленку, и задумчиво помычал.

– Ну-у-у… Даже не знаю. Не решил пока.

– Дай мне, – дрожащим голосом попросил индивид. – Зачем продукт зря переводить? Новичков с этого варева наизнанку выворачивает, а я привычный уже. Дай.

Но зловредный новичок продолжал молча перекатывать миску в ладонях.

– Ну пожалуйста, – взмолился индивид. – А хочешь… я у тебя отсосу? Да. Я хорошо умею. Хочешь?

Стас брезгливо покосился и хотел уже в порядке изощренной мести выплеснуть бульон на землю, но передумал.

– Держи, – протянул он индивиду желанное лакомство.

Тот левой рукой вцепился в посудину, правой – молниеносно запихал в рот кусок мяса и принялся жевать, прихлебывая через прутья из миски.

– Храни тебя Господь! Добрый… добрый человек! Я сейчас, скоро, доем только и…

Стас вздохнул, сделал круг по камере, набрал соломы почище, уселся в дальний угол и со словами: «Идите вы все на хер» – отошел ко сну.

«Жарко. Черт! Почему так жарко? Что это за место? Зачем я тут?»

Стас попытался встать, но не смог. Руки и ноги не слушались. Он попробовал оглядеться, однако и это простое действие выполнить оказалось не под силу. Тело не отвечало на приказы мозга.

«Да что за херня?»

– Подсоли чуток, – донеслось откуда-то сзади.

– Ничего, – басовито возразили левее, – и так сожрут.

«Кто это? Кто здесь?! – крикнул Стас, но себя не услышал, лишь тупое ватное «ух-ух, ух-ух» в голове. И жужжание. Нет, жужжание не в голове. Сверху.

Жирная зеленая муха заложила вираж под черным дощатым потолком и начала снижаться. Один круг, второй. Маленькие полупрозрачные крылья бьют по воздуху в бешеном темпе, заставляя его гудеть, тонко и мерзко. Третий. Гул усиливается, приближаясь. Настырно, монотонно. Четвертый. Все ближе и ближе. Перламутрово-зеленое брюшко блестит в скупом подрагивающем свете керосиновой лампы. «Ж-ж-ж-ж-ж» – словно миниатюрный дизель-генератор на крыльях. Муха пролетает возле лица. Близко-близко. Так, что колебания воздуха ощущаются кожей. Последний вираж. Села. Шесть грязных лапок приземлились Стасу на лоб. Задняя пара приподнялась, и лапки начали тереться друг о друга, издавая сухое отвратительное шуршание.

«Пошла прочь!»

Но муха не реагировала.

Стас попытался наморщить лоб. Не вышло.

Мохнатые лапки пришли в движение. Потоптались немного на месте и засеменили в сторону носа.

«Тварь!»

Грязное насекомое пробежалось до переносицы, запустило хоботок в набухшую капельку пота и повернуло к брови.

Раз-два-три, раз-два-три – перебирают лапки, оставляя за собой зудящий след. И вот они уже взбираются по волосам. Черная мохнатая тушка с зеленым брюшком ползет дальше, через заросли к новой поляне. Она ползет к глазу. Она уже на веке. Мерзкие крошечные лапы карабкаются по ресницам. Муха переваливается и падает прямо на глазное яблоко. Бум!

«Твою мать! Да что же это такое?!»

Стас изо всех сил зажмуривается, но… веки будто каменные. Они неподвижны. И глаз неподвижен. Все так же пялится в потолок, наполовину закрытый теперь мутным подергивающимся пятном.

Муха устраивается поудобнее. Она чувствует себя вольготно. Немного влажная слизистая оболочка – то, что нужно сейчас. Вот здесь, в самом уголке, скопилось чуть больше влаги и маленькое нагноение очень кстати. Чудесное место. Муха пристраивается брюшком к слезному мясцу, и перламутрово-зеленая плоть начинает конвульсивно сокращаться, производя на свет микроскопические, покрытые слизью яйца. Они, переваливаясь в желтоватых сгустках, растекаются, заполняют бреши между глазом и веками. Проскальзывают в глазницу, под яблоко, туда, где им будет безопасно и сытно, когда станут личинками. Залезут поглубже, зароются и будут жрать, откусывая частички подгнившей мякоти своими аморфными рыльцами. Жрать…