Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Откуда же можно знать точно, кто чей сын? Эх, милиция… Был такой Аппанбай, жил в Тойтюбе. Давно, лет двадцать уже минуло, ушел Аппанбай в Мекку и не вернулся… Говорят, умер по пути к святым местам. И будто бы Худайберды — его сын, только родился уже после отъезда отца, вскоре. А когда еще ребенком был несмышленым, года через два или три, Намаз-вор разграбил земли Аппанбая, сжег там все, а самого Худайберды и мать его забрал с собой, увез в Шагози. Может, мстил за что-то Аппанбаю, а может, выкупа ждал. И дождался: Махкамбай, он глава соседнего рода, дал большой выкуп и забрал к себе наследника земель Аппанбая и воспитал его. Может, он родственник Аппанбаю или друг — точно не скажу…

— Нет, не может того быть, ошибаешься ты, — возразил Джура. — Я знаю точно: Аппанбай ушел в хадж через год после смерти жены.

— Ну, может, младшая жена была или просто женщина, как теперь узнать? Все же кто-то родил Худайберды — правда, милиция? Уж это я знаю точно, ты не спорь… — засмеялся Ураз. — Слушай, а почему интересуешься? Может, и ты из рода Аппанбая? Лицом на Худайберды похож, правда! И земли были бы твои, а, милиция? И стада, деньги!

— Замолчи! — сердито оборвал его Джура. — Не говори пустое. Вспомни лучше — от кого слышал эту историю?

— Откуда помнить? Уши есть, вот и слышат, что кругом болтают. Но такое говорил и сам Махкамбай!

— А кто может знать точно?

— Время прошло, милиция… Намаз-вор сжег тогда весь кишлак, кто уцелел — поразбежались, не осталось никого из людей Аппанбая, пусть земля ему будет пухом… Что за месть была у Намаза — не знаю…

— А мать Худайберды, она жива?

— Ой, милиция, как торопишься допрашивать! Боишься, сбегу по дороге, да? Не знаю я о матери его, откуда мне знать… Одни говорили, что умерла, другие — будто Намаз-вор убил ее… Не знаю…

Я слушал разговор Джуры с басмачом, мирный и почти дружеский, и удивлялся: зачем Джуре-ака история мертвого бая, чем интересно прошлое курбаши?.. Может, и его, проклятого Худайберды, не надо будет сажать, когда поймаем, а? Я видел, что Джура-ака почему-то сильно встревожен и взволнован, что забыл он и о дороге, и обо мне, а главное, о том, что Ураз может попытаться бежать. Вдруг нападет на нас? Я ощущал непривычную тяжесть маузера на боку и прикидывал, как быть и что делать, если Ураз бросится на Джуру. Уж очень близко держался к нему! Выбьет из седла, и вот — на своем коне, и поминай как звали!

Но Ураз вел себя мирно. Если и не был увлечен разговором, как Джура, то все же говорил с ним не как с врагом, скорее как со старым знакомым — давно не виделись, а теперь вот встретились.

— Откуда знаешь Аппанбая, милиция?

— Батрачил у него… Он и в хадж брал меня с собой.

— Да ну, ты и хадж совершил, оказывается? Где же твоя зеленая чалма?

— Нету ее… Не дошел я до Мекки, вернулся с полдороги.

— Слушай, может, это ты убил Аппанбая?

— Ты в своем уме, а, Ураз? Да я в то время бая отцом называл, благодетелем считал. Нет, напали курды, я один остался в живых, случайно. Но Аппанбай выехал в хадж после годовщины смерти жены, я точно помню. Худайберды ему не сын.

— Не знаю, милиция. Рассказал тебе, что слышал. Может, кто другой знает больше. Будешь в Шагози — найди аксакала Саксанбая, он самый старый в кишлаке. Спроси у него.

Разговор прервался. И снова только цокот копыт по дороге и напряженная тишина вокруг.

Мы одолели уже больше половины пути — впереди показались развалины Селкельди.

— Так хочешь узнать, кто мать Худайберды? — будто что-то вспомнив, спросил вдруг Ураз.

— Ну? — Джура быстро повернулся к нему.

— А ты у него самого, у Худайберды, спроси!

Джура засмеялся облегченно.

— А что ж… Когда поймаем — обязательно спрошу!

— Нет, милиция, не поймаешь его. Или сбежит, или тебе ребра своим кинжалом пощекочет… Лучше сейчас спроси, не откладывая.

— Поиздеваться хочешь надо мной, Ураз, да?

— Нет, зачем, слово даю, — можешь спросить. Через неделю свадьба его, женится Худайберды. Пойди на свадьбу и спроси. Хочешь — поведу тебя?

Джура не ответил, повернулся к Уразу, пристально посмотрел на него — и все. Тогда Ураз сказал:

— Зря обижаешься, милиция. Я не сбегу. Хотел бы уйти — зачем тогда вернулся от границы? Я ведь не дурак, знаю, что только Натан мог сказать обо мне. Басмачи недолго продержатся, я понимаю. Уходить не хочу. Что скажешь на это?

— Подумаю, — ответил Джура.

Дальше ехали молча. В Селкельди остановились, втроем съели плов, что завернула и дала с собой Уразу жена, и снова в путь.

С восходом солнца мы въехали в Алмалык.

V

Дверь комнаты отворилась, вошел быстрым шагом Зубов, поздоровался с нами за руку, кивком указал на Ураза — тот сидел на стуле у стены, опустив голову, — только блеснул вдруг настороженный взгляд и опять пропал.

— Это и есть Ураз? С виду — точно, басмач. Намучились с ним?

— Нет, — ответил Джура.

Зубов обратился ко мне:

— Шукуров!..

— Сабир, — вставил я.

— Да, Сабир. Что скажешь?

— То же самое, товарищ Зубов. Не сопротивлялся. Мы пришли — он намаз совершал.

— Ну вот, а говорят, религия — опиум. Все же иногда помогает. Только кому — большевикам! — Зубов сел, повернулся к Уразу: —А ты, друг ситный, рассказывают, обещал меня повесить, а? Что же теперь делать будем?

Ураз не поднял головы, молчал.

— Глупый ты, парень! Чабан — а связался с басмачами! Что они тебе — жизнь сытую, вольную дали, в Доме и семье мир и достаток? Или таких же, как ты, чабанов грабить нравится? А может, хочешь добиться возвращения бая Абдукадыра, для него овец в горах сохраняешь, а, Ураз? Да, наградил тебя аллах хорошим ростом, но пожалел наградить хорошим умом… Османов!

В комнату вошел солдат-конвойный.

— Уведи, — Зубов показал на Ураза и добавил, когда тот поднялся: — Подумай до завтра, завтра еще поговорим.

Мы все глядели на Ураза: он сник, плечи опустились, лицо посерело. Я так и не видел в нем врага и остро пожалел его: была б моя воля — сейчас же и отпустил бы.

У двери Ураз задержался и, не оборачиваясь, буркнул:

— Милиция, миску жене верни, в хозяйстве нужна.

— Верну, не беспокойся, — сказал Джура.

Ураз вышел, за ним конвойный.

— Ия пойду, — Зубов поднялся. — В Тангатапды хлеб отправляем, люди там голодают. Весь скот увели, сволочи… Обоз с охраной пойдет… А вы отдыхайте. Шукуров!

Я не ответил.

— Да, Сабир, — поправил себя Зубов.

— Слушаю! — я поднялся.

— Как гнедой Ураза — нравится?

— Здорово! — обрадовался я.

— За удачное выполнение задания получай награду — коня Ураза передаем тебе!

— Спасибо, товарищ Зубов!

— Только смотри — Уразова жеребца знает вся округа, и наши и не наши. Заметен станешь. Не испугаешься?

— Нет.

— Молодец. Правильно, — одобрил Зубов и вышел.

— Ну что, пойдем соснем немного, Сабир, — предложил Джура. — Ты иди ложись, а я задам корм лошадям и тоже на боковую. Да, миску вот захвати, надо будет вернуть жене его…

Радужное настроение мое тут же исчезло, а осталась жалость и как бы недоумение: ведь утром сегодня, по дороге, втроем ели из этой миски плов, — а сейчас хозяин ее уже в тюрьме, и что ждет его? Я вспомнил молчаливую покорную женщину с ребенком на руках, ее тихое: «Когда ждать вас?» — и мне еще больше стало жаль Ураза. Я и не задумался о том, что подарок командира, доставивший мне столько радости, — гнедой жеребец Ураза — был для него куда дороже глиняной миски. Жалость заставила меня спросить:

— Джура-ака, что будет с Уразом?

Джура ответил не сразу. Помолчав, сказал, будто размышлял вслух:

— Что будет с Уразом, решит он сам, все от него зависит.

И опять я не понял Джуру. Но почувствовал, что он тоже думает об Уразе и, значит, все должно быть по справедливости, и это успокоило меня.

Конечно, мне, комсомольцу и чекисту, вряд ли стоило жалеть басмача. Попадись мы с Джурой бандитам Худайберды, нас бы не пощадили, и, может быть, именно Ураз расстрелял бы нас. Ведь он, оказывается, обещал повесить Зубова. И почему повесить — пули, что ли, пожалел для большевика? Но все же, несмотря ни на что, — может, оттого, что мы так легко захватили Ураза и он не сопротивлялся, может, оттого, что он не держался врагом и рассказывал Джуре все, что тот хотел услышать, — во мне не было ненависти к Уразу, а была только жалость, и я видел, что и Джура, похоже, думает так же, как я…

7
{"b":"169166","o":1}