Лекс

Теперь Лекс все больше времени проводил в рубке.

Они вычистили всю банду, одного за другим. Лишь та девушка, что показала дорогу к главарю, сумела спастись. Большую часть «мигающих» посетил Михаил, но с самым сильным — их лидером — Лекс встретился один на один.

И карта выросла еще. Сильно выросла. Но даже после этого недостаточно, чтобы показать ему, что за белый шар разрастается на окраине. Сейчас карта охватила почти половину шара, но все равно не весь.

А еще Лекс видел, что одна из игл, выступающих из шара, слегка изогнулась, словно протуберанец, и вплотную приблизилась к миру Каллиграфа.

Мальчик знал, что это значит. Но знал также, что ничем не может помочь. Лишь надеялся, что мастер справится. Что если даже Лекс ему не поможет, то хотя бы облегчат оборону охранные иероглифы, развешанные вдоль аллеи.

Каллиграф

Он стоял на песке у своего дома и рисовал. Двигался, кружась в сложном замысловатом танце, выводя иероглиф за иероглифом, перемещаясь с места на место и продолжая письмо.

Это походило уже не на отдельные символы, а на целый трактат. На книгу, на повесть о жизни. И смерти.

Мастер прожил уже достаточно, чтобы отучиться питать напрасные иллюзии.

Что-то приближалось, нечто такое, что скоро должно было накрыть его мир. Все миры.

И он знал, что не будет тем, кто сумеет это остановить.

Но он и не надеялся жить вечно. В своей жизни он получил значительно больше, чем мог когда-то даже мечтать. Он получил невиданную силу. Получил дар. Получил возможность делать то, что любил больше всего, и, более того, — поставить Каллиграфию в центр целого мира. Сделать ее основой этого мира, его сутью.

Не так уж и плохо.

Поэтому, когда на горизонте, за краем песка, появилось сияние, Каллиграф даже не останавливался.

Конечно, он прожил полную и интересную жизнь, но если он мог создать еще один иероглиф, может быть, даже не существующий ранее, или придать новый, абсолютно идеальный вид существующему, то останавливаться было нельзя.

Этот мир, и его мастер, таили много сюрпризов, и прятали много такого, что будет полной неожиданностью для врага.

Сияние нарастало и скоро затмило весь горизонт. Сожрало небо. Каллиграф уже не мог чертить на песке, потому что сияние слепило ему глаза, отвлекало. Не позволяло творить.

Тогда, поняв, что больше не сможет написать ни одного иероглифа, мастер перевернул кисть и поставил печать.

Кисть переломилась, осознав, как и мастер, что больше ей не удастся создать ничего стоящего.

Череда иероглифов вскипела огнем. Но не превратилась ни в воинов, ни в боевых животных, ни в ураган, ни в порчу, насланную на врага.

Иероглифы просто горели, для того чтобы мастер мог насладиться своим последним творением.

Сияние пожирало песок, гоня впереди себя неимоверный жар, от которого песчинки моментально спекались в мутное стекло, но и оно плавилось, плыло, пока не дожидалось участи всего этого мира — поглощения сиянием.

Круг, остающийся для Каллиграфа в этом мире, стремительно сужался. Лишь аллею из плакучих ив сияние оказалось неспособно поглотить, уничтожить, переварить.

Скоро в мире величайшего Каллиграфа осталось лишь огненное красное кольцо из иероглифов да прямая аллея из ив с раскачивающимися под ними флажками, уходящая до самого горизонта.

И когда сияние прорвалось внутрь кольца, пока еще неспособное уничтожить сами иероглифы, мастер понял, что время пришло.

Он упал на колени и начертил пальцем на песке последний иероглиф. «Жертва».

А потом умер. Раньше, чем Субаху смог приблизиться и насладиться своей победой, получить его силу. Что-то неосязаемое, как легкий дымок, подгоняемый ветром, уплыло между мирами. Кольцо иероглифов держалось до последнего, чтобы последний подарок Каллиграфа нельзя было догнать, обнаружить, уничтожить.

Потом погасло и оно.

Аллея из ив тихо растворилась последней. Ивы росли прямо из сияния, но исчезли лишь тогда, когда того, для кого они были созданы, поглотил свет.

Лекс

Здесь ему не мог помочь никто. Ни другие игроки, ни целая армия его снов, готовая встать за ним по первому зову.

Он не хотел даже звать Михаила, который находился чуть дальше от надвигающегося свечения. Тем более, после того как ему пришла последняя весточка от Каллиграфа, новая порция силы, подаренная учителем. Мастер сумел обмануть если не смерть, то своего убийцу точно, оставив без законной добычи.

Лекс знал, что сейчас он — сильнейший в своем секторе, среди всех миров, которые мог ощутить. Вряд ли сильнейший во всей вселенной, конечно. Наверняка был кто-то, чья сила позволяла скрываться от посторонних взглядов.

Только это мало что меняло. Свечение съедало мир за миром, то и дело вытягивая вперед языки протуберанцев, прокалывая новые пространства длинными белыми иглами. И Лекс даже не представлял, как с этим можно бороться.

В конце концов ему надоело следить за приближением неизбежного, и он оставил рубку, предпочтя еще раз посмотреть на небо с Хозяйкой и Кирпичухой.

Зачем он создавал эти миры, если ему нельзя на них полюбоваться?

Чужой пришел тогда, когда Лекс, запрокинув голову, смотрел на Хозяйку. Ему нравилась эта планета. Была бы возможность, он посетил бы ее следующей, представил бы, как выглядят на ней обкатанные ветрами валуны — огромные гальки, лежащие на берегах несуществующих морей. Увидел бы стальные каменные плиты, пластами, как сланец, покрывающие планету. Каньоны, где все эти пласты обнажались, показывая, что раньше камень цвета стали был не таким уж и стальным, а вовсе даже синим. А еще ниже, у самого дна самых глубоких каньонов, иногда даже бирюзовым…

Свет сначала попытался отобрать у него небо, но оно здесь было слишком детальным. Слишком много сил было вложено в его создание, чтобы взять его с ходу.

Поэтому сияние начало пожирать воду и камень под ней.

Лекс не стал ждать, когда сияние окружит его полностью, окончательно сожмет кольцо, накроет и ослепит. Он повернулся, спустился по лестнице и ушел. Чтобы подняться на высокую гору, стену кратера от когда-то упавшего метеорита, вздыбившего красную землю. Кирпичуха еще держалась, и с вершины горы Лекс мог, снова запрокинув голову, смотреть почти что на самого себя. В то место, где он только что был. Смотреть, как белое пламя торопливо сжимается вокруг единственного острова Темных Вод, стараясь уничтожить, растопить, поглотить все. Абсолютно все.

Лекс опустил голову и увидел, как сияние добралось и до Кирпичухи. Красные пески яростно боролись с белым светом, но постепенно, песчинка за песчинкой, проигрывали.

Горы исчезали, исчезали целые плато. Еще одна его планета, в которую он вложил столь много, просто уничтожалась — злобно, без малейшего смысла, безжалостно и хладнокровно.

Лекс прыгнул. Он не собирался держать оборону здесь. Был лишь один мир, где он мог противостоять сиянию.

Субаху

Он впервые почувствовал, что такое ярость. И как только осознал, что не сдержался, то не успокоился, а лишь взъярился еще больше.

Капли воды бились о камень. И хотя он знал, что этот звук ему лишь чудится от волнения, он его пугал.

Благодаря этому все время ускользающему от него заблудшему он потерял заслуженную порцию силы в мире пустыни. Он чувствовал, знал, что именно этот игрок оставил там свой след. Аллею из деревьев, уничтожая которые Субаху потратил больше времени, чем на поглощение некоторых миров. И при этом не получил ничего.

Его обманули там. И его продолжают обманывать здесь. Он уничтожил один мир — с черной водой, нечистый мир, полную противоположность его сиянию. Слишком навязчиво проповедующий, что может быть какая-то красота и помимо чистого, незамутненного света нирваны. Он уничтожил мир с чудовищным красным песком, настолько инертный, неподатливый и упрямый, что ему пришлось крошить, плавить, удалять из реальности целую планету, чуть ли не песчинка за песчинкой.