Глупцы!

Никто из них, похоже, не понимал то, что Субаху понял с самого начала: внешние атрибуты здесь ничего не значат. Абсолютно. Мечи, пулеметы — это все глупости. Они слабы, ничтожны против простого сияния истинного верующего.

Так же, как их попытки спрятаться от этого сияния. Глупо.

Но он стал заложником собственных обетов. Невозможно оставаться на месте, ожидая просветления, и в то же время двигаться по избранному пути. Как бы ни метафорично все это звучало, на деле Субаху все чаще приходил к мысли, что если хочет найти нирвану, то должен хотя бы к ней прийти.

Находясь в своем мире, окруженный сиянием, он мог пропустить нужный момент. Нирвана может никогда сама к нему не приблизиться. Возможно, надо двигаться вперед, уничтожая всех, кто встанет у него на пути, набираясь новых сил, чтобы когда-нибудь стать настолько мощным, что путь к нирване прояснится, станет кристально ясным.

Субаху сидел, размышляя над этой дилеммой, а его соседи тем временем копили силы.

Это раздражало, хотя он получше многих умел разбираться в собственных чувствах и эмоциях. И понимал, что раздражение возникает по одной-единственной причине: из-за неуверенности в том, что он сумеет победить. Что все эти попытки выстроить против него оборону действительно бесполезны. А раз где-то глубоко внутри него пряталась эта неуверенность, показываясь на поверхности души всего лишь в виде легкой ряби раздражения, то значит — путь к нирване не так уж и легок.

Возможно, не так уж он и готов дойти до самого конца.

Сомнения — вот что было его худшим врагом, поэтому Субаху гнал их от себя прочь.

Но в конце концов где-то на стыке его уверенности в избранном пути и сомнений, раздражения, пытающегося диффузными жилками проникнуть в его божественное спокойствие, где-то в кипящем котле его мыслей возникла идея, позволяющая решить все его проблемы.

Остаться на месте, но продолжить путь.

Он всего лишь вспомнил еще раз, где находится его душа, и перестал, заставил себя перестать мыслить категориями направлений, расстояний, времени.

Если никто не хочет приходить к нему, нападая, сдаваясь или неся истину. Если ему нельзя идти к ним, потому что это ломает саму идею поиска. Если он застрял в безвременье, значит, он сделает их миры своими.

Тут же нет ничего окончательного, ничего физического в том месте, где он оказался. Значит, он может сидеть, окруженный сиянием (и тихим капанием воды в абсолютно темной пещере), и делать так, чтобы враги сами оказывались у его ног. Объединять миры. Это ли не испытание для ищущего истину? Это ли не доказательство того, что Субаху более чем кто-либо другой достоин нирваны?

Среди тех, кто был поближе, он выбрал самого слабого. Следовало попробовать на самом слабом, чтобы эксперимент был честным. Чтобы доказать саму возможность того, что он задумал, и лишь потом привести на истинную дорогу остальных.

Пора увеличить свой мир. Пора сделать так, чтобы сияние накрыло всех, всю дорогу до самой нирваны.

Этот парень опасался нападения.

Он напал бы сам, если бы не его трусость. Эту трусость Субаху почувствовал даже из своего мира. Ему не нужно было видеть свою жертву, чтобы ощущать ее страх. Этот страх остановил соседа от нападения, хотя понятно было, что он чувствует Субаху так же, как и тот чувствовал его близость. Этот же страх не дал ему пройти весь путь до самой нирваны.

Чего он ждал здесь? Помощи? Смерти и нового перерождения, чтобы попытаться вновь? Самое время было спросить.

Миры слились. Даже не слились, мир жертвы начал рушиться, растворяться в сиянии мира Субаху. Ему не нужно было никуда идти, нельзя было — и не нужно. Зачем, когда можно просто уничтожить мир своей жертвы, того, кому только он мог помочь.

Если он поглотит этого заблудшего, то вместе с ним у того останется шанс достичь нирваны. Или, по крайней мере, узнать дорогу. Субаху не был так уж уверен, что все те, кого он победил, попадут в нирвану вместе с ним. Их сила — да, но их души? Это не было так уж однозначно. Иначе зачем стараться? Зачем, как он, становиться самым сильным из всех? Где же тогда справедливость? Наверное, все-таки им еще предстоит переродиться, родиться заново и попробовать снова. Но зато Субаху был уверен, что он им помогает.

Монах теперь видел, из чего состоял мир его жертвы. Унылый мир, надо сказать. Пустынный и неяркий. И теперь он рушился, растворялся, его заполняло сияние, принадлежащее миру с другим хозяином.

Это оказалось неимоверно сложно. Субаху поблагодарил судьбу, что выбрал самого слабого из противников, потому что разрушить чужой мир оказалось так непросто, что он, наверное, не начал бы этот эксперимент, если бы знал, насколько окажется тяжело.

Его разум шатало из стороны в сторону. Периодически Субаху казалось, что он теряет сознание, иногда даже — что умирает. А иногда мерещилось кое-что похуже смерти. Будто он возвращается в свою физическую оболочку, в иссохшее тело в замурованной пещере, где тихо капает вода.

Он даже услышал стук этих капель, медленный, редкий. Этот стук бился в его мозг, словно символ поражения. Поражения, которого Субаху не мог допустить. Не мог, поэтому продолжал давить. Даже понимая, что побеждает, он ужасался тому, насколько сложно эта победа дается.

По серой поверхности мира его врага, напоминающей асфальт, ползли трещины. Свет, сияние ворвались в этот мир с самого его края, не такого уж и далекого от центра. Разломы ширились, и из них вырывалось сияние, съедая все вокруг, и серое низкое свинцовое небо, и странные кубические строения, нагроможденные то тут, то там.

Некоторые из кубов оказывались прямо на пути трещин, тогда им везло, и они падали вниз, в образовавшуюся пропасть. Хоть какое-то разнообразие. Наверное, эти кубы представляли некую систему защиты хозяина от нападений извне. Субаху не знал. Да и не хотел выяснять. Они явно не были рассчитаны на то, что нападать будут не на хозяина мира, а на сам мир.

Трещины ползли со всех сторон горизонта, приближаясь к центру. Собственно, самого горизонта уже не было — все заполонило ослепительно белое сияние, в центре которого оставался лишь небольшой, стремительно уменьшающийся островок, на котором барахтался хозяин, просто не зная, что противопоставить такому нападению.

Он действительно был трусоват, поэтому предпочитал действовать в обороне. Так больше шансов, если знать, на что рассчитывать. Всегда можно подготовиться. Враг всегда слабее на чужой территории. Да и не любил он лишних жертв. Не старался стать самым сильным. Просто выживал.

Идеальная жертва. Та самая антилопа, которая нужна крокодилу, чтобы продолжить существование. Тихая, боязливая и неспособная дать сдачи.

Выжил он здесь только потому, что был неглуп (никакого противоречия с трусоватостью), умел хорошо планировать оборону и всегда, абсолютно всегда был готов к нападению. Даже собственноручно выдуманный арбалет всегда носил с собой.

Он и сейчас держал его в руках — бесполезную деревяшку с бесполезным болтом, готовым выстрелить во врага. Вот только врага не было нигде поблизости. Незадача.

А его мир — пусть и сероватый, но собственный — исчезал, уничтожался, рушился прямо на глазах. И лишь когда не осталось ничего, кроме яркого сияния, чистого и не замутненного ни единым намеком на серость, появился Субаху. Сидя в позе лотоса, он, казалось, парил. Наверное, парил — ведь все было настолько белым вокруг, что становилось непонятно, где находится поверхность. Сидит ли монах на ней, парит ли над ней или ее вообще не существует?

Проигравший поднял арбалет, механически, потому что он так долго ждал хоть какую-то цель, что не мог не попробовать его использовать. Даже понимая, что уничтожение его мира уже почти завершено.

Субаху улыбнулся безмятежной улыбкой, глядя противнику прямо в глаза. Арбалет засиял ярким белым светом, словно вспыхнул, и исчез, растаял, врос в окружающую белизну.

Хозяин уничтоженного мира бессильно опустил руки, лишь гадая, почему он до сих пор не отправился вслед за арбалетом.