Тени и голоса то появлялись, то исчезали. Вот они здесь, а теперь уже там — человеческие очертания, то ясно видимые, то призрачно колышущиеся; пропадали на мгновение и снова возникали уже в новых позах, словно в свете стробоскопа. Вот перед глазами Ская скользнул рукав, а мгновением позже из него показалась кисть. В темной пелене мелькнула белая плоть. Все это напоминало популярные абстракции, на которых беспорядочно разбросанные штрихи и точки под определенным углом складывались в объемное изображение, и, сосредоточив взгляд на голове, скрытой капюшоном, Скай внезапно охватил всю картину целиком.

Женщины, по крайней мере десяток, кружились в хороводе между тем местом, где притаился юноша, и порогом дома. Все были одеты одинаково: длинные черные юбки, темные блузки, на головах капюшоны.

«Монахини», — подумал Скай, но тут же сообразил, что в зловещем клекоте нет ничего святого.

Не малиновки то пели, а воро́ны. Злобные, жестокие. Только что мелодия казалась неразборчивой, а теперь уже он смог кое-что уловить. Кое-что, но не все. Уши постепенно привыкали к звукам, как привыкли до того к странному действу глаза. Отчетливо слышны были только два слова. Снова и снова повторялось одно и то же имя. Имя, которое Скай прочитал на табличке.

— Беллаги! — пронзительно вопили колдуньи. — Люсьен Беллаги!

В доме возникло какое-то движение. Свет забегал за закрытыми ставнями над дверью. Крикнула женщина — настоящая женщина, из плоти и крови, не эти бестелесные создания; рявкнул что-то мужчина. И мгновенно пение зазвучало вдвое громче прежнего, словно плач по покойнику. Скай прикрыл ладонями уши, не в силах в то же время оторвать глаз от мельтешащей толпы, в самом центре которой теперь клубилась густая тьма. Пальцы из провалов рукавов потянулись к образовавшейся тени, парившей теперь примерно на уровне плеч. Потянулись, схватили, понесли, и в этот самый миг в холле зажегся свет, отодвинулся засов. Ключ щелкнул в замке, и тень, размером как раз с человека, опустилась на землю. Скай наконец рассмотрел — гроб.

Он был открыт, и внутри лежал труп, облаченный в черный костюм, белую рубашку, черный галстук и лакированные черные туфли. Седеющие волосы прилизаны, глаза закрыты, и на них, по старинному обычаю, лежат монеты. Руки сложены на груди. В них крепко зажата фотография в рамочке.

Тем временем дверь медленно приоткрылась, и наружу вырвался поток яркого света. Скай не удержался. Переулок был узкий, и требовалось сделать лишь один шажок, чтобы наклониться и прочесть имя, неразборчиво написанное под снимком.

Скай знал это имя. Он прочитал его на дощечке рядом с дверью. Его по-прежнему напевали призрачные женщины.

Ниже значилось:

Вторая дата привлекла его внимание. Это был завтрашний день. Нет, не завтрашний, сообразил Скай. Поскольку на дворе три часа ночи, девятнадцатое сентября уже наступило.

Он отошел назад, в тень, прикрыв рукой глаза. В дверном проеме возник мужчина, и поначалу Скай различал только силуэт на фоне льющегося из холла света. Но тут мужчина обернулся и крикнул что-то в глубину дома. Скай увидел профиль и в тот же миг узнал. За гробом, за лежащим в нем трупом Люсьена Беллаги, стоял не кто иной, как…

Люсьен Беллаги.

Возможно, у мужчины в дверях было не очень хорошее зрение, да и Скай прятался в тени, но, так или иначе, Люсьен Беллаги не заметил его. Просто обернулся и окликнул кого-то, кто остался в доме, на лестнице. Скай, прислушавшись, разобрал французские слова.

— Прекрати хныкать, женщина. Я же сказал тебе, что там никого нет!

Танцовщицы в черном, чьи вопли стихли до шепота, когда появился Беллаги, теперь снова пронзительно закричали. Скай отшатнулся, прикрыв уши руками. Но человек на пороге ничего не слышал. Он посмотрел в одну сторону, в другую, пожал плечами и вернулся в дом. Затворилась дверь — стукнул засов, щелкнул в замке ключ.

В то же мгновение все стихло. На секунду тени застыли, повернувшись к крыльцу, спинами к Скаю. В центре круга стоял гроб. Затем фигуры, словно повинуясь команде, откинули капюшоны. Скай с ужасом увидел мертвенно-бледные женские лица с глазами — озерами абсолютной тьмы. И они уставились на него.

— Вот дерьмо! — пробормотал Скай.

До этого момента он мог двигаться, даже нашел укромное местечко возле стены. Так какого черта он не в силах пошевелиться теперь?

Силуэты снова заколыхались в танце, то возникая, то пропадая из поля зрения. И опять этот шепот, пронзительный и неразборчивый. И вот уже тени одна за другой двигаются к нему. Из темноты одеяний показались пальцы, такие же мертвенно-бледные, как лица, и потянулись к Скаю.

Кто-то сжал его плечо… Но не один из призраков. Рука появилась сбоку. Скай резко сбросил ее, отвернулся от надвигающегося кошмара… Чтобы встретиться с другим. Позади оказалась ниша — дверной проем, заложенный кирпичом, — где стояли двое. Две женщины. И хотя те не мерцали и казались вполне реальными, Скай обратил внимание, что незнакомки также одеты во все черное. И еще — у каждой в зубах зажат нож.

Если бы ноги не приросли к земле, Скай бросился бы бежать прочь отсюда; если бы мог кричать от ужаса, то заорал бы во всю мощь своих легких. Но все, на что он оказался способен, — это мычание. Вдруг женщина, младшая на вид, достала неизвестно откуда еще один кинжал и протянула Скаю рукояткой вперед. Одновременно она вытащила изо рта свой нож и бросила:

— Faites comme ça.[5]

Возможно, повинуясь спокойному тону неизвестной; возможно, из-за того, что спиной ощущал, как приближается жуткая темная толпа и тянутся к нему призрачные пальцы, Скай послушался: взял нож и крепко сжал зубами деревянную рукоятку, направив вперед острие.

Шепот перерос в пронзительный крик, затем — в вопль. Полуобернувшись, юноша увидел, что призраки отдергивают руки, словно их коснулось пламя. Затем, возопив особенно громко, женщины нагнулись, подхватили гроб и припустили по переулку. Они исчезли из виду еще до того, как завернули за угол.

Во внезапно наступившей тишине Скай отчетливо слышал, как бешено стучит в груди сердце. Он обнаружил, что снова может шевелиться, и неровной походкой прошел до крыльца дома адвоката. На первой же ступеньке ноги подогнулись, Скай сел и уставился на две темные фигуры, по-прежнему наполовину скрытые во мраке.

Женщины выпрямились и вынули ножи изо рта. Они о чем-то пошептались, затем младшая шагнула к Скаю, заговорила — и тот не понял ни единого слова.

— Мм, — промычал он и тут же обнаружил, что до сих пор сжимает в зубах кинжал, вынул его изо рта и спросил: — Э-э-э… Вы одна… из них?

— Как я могу быть одной из них?

Голос был низкий, звучный, и, к великому облегчению, говорила женщина на английском.

— Ведь они мертвые. А я… — Она откинула с головы капюшон. — Я живая.

Перед ним стояла девушка, примерно его возраста, быть может, моложе. Она была… Petite,[6] пришло на ум слово. Вероятно, на фут ниже, чем он, однако хорошо сложенная для своего роста, то есть не слишком худая. Платье плотно облегало фигуру. Волосы прикрывали голову, словно капюшон, — длинные, до плеч, они двумя черными волнами спадали на лицо, затеняя его черты. Но самым темным во всем ее облике были глаза.

Скай и незнакомка внимательно, не мигая разглядывали друг друга. Несколько секунд прошли в тишине, которую нарушили только шарканье и старческий кашель. Девушка отступила назад, в нишу. Из темноты появилась рука, настолько же старая, насколько юной была рука неизвестной. Кожа напоминала покоробившийся от времени пергамент; просвечивающие сквозь нее голубые вены казались сетью рек на географической карте. Пальцы — ногти на них походили на когти — сомкнулись на хрупком запястье, и Скай увидел, как девушка моргнула от боли и согнулась под весом навалившейся старухи, когда они вдвоем медленно выходили из тени.