Ветер гнал по улице бумагу и листья, и в один момент Эдвин подумал, будто видит краткое возвращение своего послания на туалетной бумаге. За кварталом многоквартирных домов остановилась машина, и он ощутил страшную тошноту, вообразив ее знакомый вид. Но вышедший мужчина был хром и на вид безобиден, как сборщик квартирной платы. Эдвин пошел в другой конец квартиры, выглянул из окна спальни. Улица угнездилась в спокойствии буднего дня жилого района, почти не изуродованная ни людьми, ни велосипедами. Взяв единственный оставшийся хлыст, Эдвин стал им пощелкивать и посвистывать, беспокойно расхаживая по квартире.

По окончании неизмеримого пласта времени показалось, будто он слышит другую машину, подъехавшую к кварталу. Снова пошел к окну спальни и с неизмеримым облегчением увидел такси, извергающее из себя Чарли, черного пса неизвестной породы и двух идентичных мужчин, хотя один из них нес мешок. Эдвин бешено замахал и продолжал махать, пока компания поднималась по железной лестнице, а такси уезжало. Как только он стал хорошо виден своим, как надеялся Эдвин, спасителям, Гарри Стоун как следует присмотрелся и неискренне проговорил:

— Всемогуссий Иисусе Христе. У него таки снова волосы отрасли, — добавил он. — Сто за фокус, сплосная голова кудрей. — Лео Стоун успокоил своего близнеца, весьма разумно объяснив, каким образом может произойти подобная вещь за такое короткое время, а Эдвин подтвердил, на секунду приподняв парик. Гарри Стоун, похоже, не до конца успокоился. — Какой-то пусок растет, — заявил он. — Надо будет пройтись хоросенько к завтрасне-мувесеру. — Когда отряд добрался до двери, Эдвин вышел в прихожую и стал ждать на манер человека, который накрывает на стол, присматривая за опущенной в кастрюлю курицей. Ибо дело было долгое. Пес Ниггер принюхивался под дверью, Лео Стоун произнес слово «слесарь», а Чарли сказал:

— И я говорю то же самое, слесарь. — Звякали и испробовались инструменты, замок все время обещал легко поддаться и все время отказывался от обещания в последний момент.

— Настояссяя сволось, — заключил Гарри Стоун. — Мертво крепкий.

— Может, с петель снять? — предложил Чарли. Сквозь скважину слышалось тяжелое дыхание согбенных близнецов Стоун.

— По-моему, идет, — сказал Лео Стоун. — Пальцы скрестите. Ах, раздолбай тебя, — продолжал он, когда запор кокетливо устоял.

— Шпилькой, — посоветовал Чарли.

— Если не поможет, то все, — объявил Лео Стоун. Последовал натужный железный шум насилия над замком.

— Ну, давай, — понукал Гарри Стоун. Оператор издавал скуповатые стоны, потом дверь с астматическим крещендо внезапно подалась внутрь, раздалось облегченное а-а-а-х-х-х, собачья голова, львиная голова, три человеческих головы смотрели на Эдвина.

— Вы, — сказал Гарри Стоун, — свободны, будь я проклят.

— Открыто теперь, — сказал Чарли. — Вполне можно заодно окна помыть. Ну и бардак, — добавил он, войдя. На близнецов Стоун учиненный Эдвином разгром в гостиной не произвел впечатления.

— Прям как пес, — сказал Гарри Стоун. — Такое одназды нас Ниггер устроил, кода мы его оставили одного.

— Он вас за это достанет, — предупредил Лео Стоун. — Надо спрятаться до завтрашнего вечера.

— Моя жена, — сказал Эдвин. — Вы не видели мою жену? — Кареглазые головы опечаленно закачались.

— Скажу, что можно. сделать, — вызвался Лео Стоун. — Вдобавок в каком-то смысле на пользу ему пойдет. Знаешь, кто там таким рэкетом занимается, крышу обеспечивает, Мантовани, Скьяпарелли, или как его там?

— Перрони?

— Сойдет, — кивнул Лео Стоун, бурля творческим возбуждением. — Оставим записочку от Перрони. Пускай этот Боб партией дизелей разродится. Где чего-нибудь, чем писать?

Пока Чарли судорожно протирал окна, Лео Стоун крупно написал губной помадой на кремовой стене гостиной: «ТУТ БЫЛА ШАЙКА ПЕРРОНИ, БЕРЕГИСЬ, ПОГАНАЯ ХАРЯ». Ушло полных три тюбика, «Розовый коралл», «Утренняя роза», «Лесной костер».

— Но, — сказал Эдвин, — не возникнут ли неприятности? Я имею в виду, не решит ли котельная мафия перебить шайку Перрони?

— Неприятности? — провизжал Гарри Стоун. — Перебить? — И толкнул Эдвина правым плечом. — Кому с ними нузны неприятности? Парни Перрони гораздо высе котельной мафии, гораздо высе, вообсе никакого сравнения, будь я проклят. Неприятности? Просто смех, вот и все.

— Теперь окна намертво чистые, — объявил Чарли. — Может со мной расплатиться при встрече. Погано живет.

— В любом случае, — сказал Эдвину Лео Стоун, — лучше сегодня вам взаперти посидеть. У нас нельзя спрятаться, потому что всего две кровати, на них днем две дочки Ренаты, поэтому, думаю, лучше остановиться у Леса. По-моему, с вами там все будет в полном порядке. Свежие овощи просто мешками, есть чего пожевать.

Чарли вернулся к своей лестнице, а Эдвин и близнецы Стоун нашли за углом такси. Пес по собачьему обыкновению влез первым, занял середину сиденья, облизываясь после рыбного обеда стоимостью, как минимум, никер. Доехали до грязной улицы не очень далеко от «Якоря», вылезли перед ветхим домом с плоской крышей: на стенах меловые каракули, занавески дырявые, точно сыр, друг на друга орали сопливые праздные ребятишки, играли обломками кирпичей.

— Лес ессе не вернулся, — сказал Гарри Стоун. — А она, по-моему, там. Он соснуть возврассяется в регулярное время открытия, сидит до самой зари на сотландском виски да на молоке. — Эдвин попробовал расплатиться с таксистом пятифунтовой бумажкой.

— Сдачи не надо, — бросил он.

Шофер, добродушный мужчина, выходящий из среднего возраста, повидавший мир, фыркнул и заявил:

— Даже не пробуй мне втюхивать, землячок, потому как я подозрительный, понял? Может быть, в магазине всучишь, хоть того не заслуживаешь. Поглядите-ка на бумажку, — сердечно предложил он, подобно мистеру Бегби, демонстрирующему опухоль мозга. — Даже подделана не как следует, — упрекнул шофер. — Только гляньте в глаза шлюхи в шлеме, которая будто бы «Правь, Британия», или как ее там. Глянь, косые. А это чего у льва в носу, вроде кольца? Совсем ему тут делать нечего, правда? Я в свое время видал неплохую работу, достойную каждого. А тут только гляньте. То-то и оно-то, — сказал он. — Нынче, похоже, никто ничего не умеет как следует делать. Все война виновата, — сказал он, — как и во многом другом. Жуткое наказание для человечества, вот что.

Кармен с радостью предложила Эдвину убежище.

— Ох, блин, — сказала она, — да, он говорыт, как порадочный. Как caballero[77] он говорыт. Спыт в сэрэдыпе койки. — С момента их последней встречи ее зубной кариес как бы дальше продвинулся (кариес галопирует?), но она одарила его широкой улыбкой вроде иллюстрации из учебника одонтологии. На ней по-прежнему был синий джемпер, плетенье ниток на груди разошлось до фактических дыр, но юбку с названиями экзотических блюд сменил более здравый монтаж — знаменитые храмы Европы. По какой-то причине Эдвину на память пришла испанская народная песня, слышанная однажды по третьей программе, — «пусти к себе в часовенку моего монашка», — и он сдуру произнес эти слова вслух. — Сучок, — радостно объявила Кармен и мгновенно крутнулась тяжелым телом, отчего храмы непристойно заколыхались.

— Тода мы его у тебя оставляем, — скорбно сказал Гарри Стоун. — Не выпускай, сто бы ни было. Это для него опасно, понятно? Пускай сидит в норе до завтраснего весера, особенно с такой головой.

— А что за дела завтра вечером? — полюбопытствовал Эдвин. — Вы так и не объяснили.

— Говорил, — окрысился Гарри Стоун. — Конкурс на лысую голову, какая красивее. Снасяла сто-то наподобие иссем таланты с усястием Лео, в консе лысые головы, организовано в сесть какого-то нового фильма с каким-то главным лысым молокососом. И по телику будут передавать.

— А какой первый приз? — спросил Эдвин.

— Да навалом всего, — провизжал Гарри Стоун. — Сотня никеров и кинопроба. Токо подумайте, сто оно таки для вас ознасяет, для проклятого бедняги перфессера. Звезд видали? Купаются в деньгах, разъеззают везде в «кадиллаках», в больсих лимузинах, телки во всяком возрасте с визгом на них кидаются. Вы тозе будете в таком зе полозении, — втолковывал он, по-еврейски резко толкая Эдвина. — Будете, если, — добавил он, — с нынесиего момента до завтраснего весера не присините своей голове никакого вреда.