Заглянул в первое попавшееся окно и сейчас же отшатнулся.

Из тьмы на меня метнулось нечто белесое, бесформенное. Я опустился на корточки под оконный карниз, ожидая услышать дребезг бьющегося стекла.

Но ничто не нарушало тишину. Лишь стучала в ушах моя кровь. Плохо, призрак, – подумалось мне, – шалят нервы.

Наверное, это было мое отражение… Туман клубится, свет Бриарея то меркнет, то разгорается, словно костер на ветру. Наверное, обман зрения.

Сжав рукоять «оборотня», я снова заглянул в окно и на сей раз увидел комнату большого размера, вероятно, гостиную, вся мебель в которой была зачехлена целлофаном.

Ага, вот это зачехленное кресло я мог принять за белесое нечто. Скорее всего, побочный эффект моего ночного зрения. Мозг неправильно интерпретировал образ. Надо упомянуть в рапорте, пусть генетики исправят ошибку.

Ладно, с этим я разобрался.

Было бы слишком рискованно пытаться проникнуть через парадные двери. Поэтому я обошел дом, надеясь найти черный ход. В торце левого крыла действительно имелась обитая железом дверь, запертая на висячий замок. Я вынул нож, и его лезвие тут же начало истончаться, превращаясь в отмычку.

За спиной скрипнула дверь. Послышалось бормотание, напомнившее мне горячечный лепет лесного бредуна. Я метнулся к похожему на самшит кусту, затаился за густыми ветвями, покрытыми мелкой вечнозеленой листвой. Отмычка в моей руке мгновенно превратилась в боевой нож.

Из сарая вышел старый человек – лысоватый, с седыми, как талый снег, бакенбардами. Одет он был во френч вроде тех, которые носили офицеры на «Рассвете», и застиранные брюки. Перед собой он нес массивный таз, наполненный дымящимся варевом.

– Сейчас-сейчас… – бубнил он под нос. – Зачем – на улицу?.. Зовите Боцмана. У Боцмана – слаще.

Старик поставил таз, вынул из кармана френча связку ключей, отпер висячий замок. Обитая железом дверь распахнулась, словно сама собой.

– Вот-вот, уже открыл… Открылась. Отворилась… – лепетал Боцман. – Иду-иду, мое очарование. Иду, ненасытное мое. Несу сладкое…

Он крякнул, подхватил таз и перешагнул через порог. Что-то клацнуло, звякнуло. Бормотание, которым Боцман сопровождал каждое действие, стало совершенно нечленораздельным.

Я подождал, когда звук стариковских шагов затихнет, и метнулся к сараю. Боцман оставил его открытым, из дверного проема лился желтый электрический свет. Я заглянул внутрь: в нос ударил тяжелый и не очень аппетитный запах мясного бульона. Первое, что бросилось в глаза, – это бедра стрекунов, подвешенные на крючьях к потолку. Некоторые из них давно протухли; сизое, липкое на вид мясо было обсижено насекомыми. Второе – это заваленные хламом столы, стоящие в ряд. Разделочные доски, ножи, миски и тарелки – все было грязным, брошенным как попало. Тут же возвышались бутыли – пустые или заполненные заплесневелой жидкостью, жестяные коробки со специями и крупами. А из одной коробки торчал рукоятью вверх револьвер.

Если бы Боцман был моим слугой, то я бы уволил его за неряшливость.

Затем я увидел застеленную шерстяным одеялом скамью и понял, что тронутый старик живет здесь, в сарае.

Кого же он тут кормит?..

Боцман пока не показался. Что ж, его обиталище стоит осмотреть внимательнее…

Я переступил порог. Заглянул в открытые коробки: две из них были заполнены чеканами разного номинала. Крогиус платил жалованье наперед? Все может быть под этим дождливым небом. Во всяком случае, старик не бедствовал: на бедра стрекунов ему хватало. И когда он успел тронуться умом: при Крогиусе или уже в его отсутствие?

Стоит ли тратить время на допрос Боцмана?

Я выдвинул ящик, порылся в липких ложках-вилках. Выдвинул следующий и извлек из него плоский пластиковый футляр. Откинул испачканную засохшей кашей крышку. Внутри на красном бархате лежали коконы, сплетенные из шелковой нити. Эта была кладка вроде той, которую я обнаружил в схроне после своего появления на Дожде. Сердце невольно дрогнуло: неужели это воспоминания Тени, которых мне не хватало, чтобы составить полную картину происходящего на Дожде? Сведения о скиллах, о тварях, вроде светоносов и облачников, о Великой Машине… Я осторожно прикоснулся к кладке. Увы, коконы оказались пустыми.

С лязгом захлопнулась окованная железом дверь черного хода. Полоумный старик поставил таз, завозился с замком. Самое время было убраться…

Но я медлил. На штукатурке над притолокой был нацарапан гвоздем треугольник.

Проекция пирамиды. Знак Ктулбы.

А под ним надпись: «Дождь не может идти вечно».

Я моргнул. Надпись была на английском языке.

– Покушало, солнышко… – послышался возле порога голос старика. – Покушало, нетерпеливое…

Что ж, придется старому врезать. Нужно рассчитать силы, чтобы не отправить Боцмана к Ктулбе раньше времени. Выглядит-то он не слишком крепким. Я сжал кулаки и шагнул ему навстречу.

Он шел, опустив глаза. Будто сомнамбула. Или как смертельно уставший человек, который из последних сил бредет к кровати, чтоб упасть на нее и отключиться на сутки.

Кулаки разжались сами собой. Я скользнул в туман, и старик, кажется, не заметил силуэт незваного гостя.

Боцман вошел в сарай, бросил таз на стол, заперся. Последняя фраза, которую я расслышал, была о какой-то «прожорливой лысой суке».

Я перевел дух. Любопытно, какое солнышко имел в виду старый речник? Крогиус держал декоративную крохоборку? А Боцман продолжает ухаживать за ней, выполняя поручение исчезнувшего хозяина?

Пришло время узнать ответ и на этот вопрос: нож-оборотень вновь превратился в отмычку.

Замок открылся легко. Я осторожно потянул дверную ручку на себя. В коридоре царил мрак, но мое ночное зрение в считаные секунды сделало его прозрачным.

На полу валялась всевозможная обувь: от лакированных туфель до разношенных сапог. Блестели лужицы пролитого Боцманом варева. Обои от пола до потолка обросли плесенью и каким-то слизистым налетом. В нишах стенных шкафов, что темнели по обе стороны коридора, лежала сорванная с крючьев верхняя одежда: плащи, куртки, рабочие комбезы.

Из комнат донесся глухой звук: как будто на толстый ковер упал табурет. Теперь я не сомневался, что в коттедже кто-то обитает. И вряд ли это декоративная крохоборка.

В душе шевельнулась надежда, что Тень жив и по какой-то причине скрывается от всех за стенами дома… Но я тут же себя одернул: Навигационную Карту не обманешь. Даже если бы Крогиус находился в коме, его сигнал продолжал бы поступать на Землю.

А потом я вспомнил бесформенное нечто, метнувшееся на меня из темноты гостиной.

Показалось? Может быть.

Но револьвер я взял с собой не зря.

Я осторожно двинулся вперед. Нож-оборотень снова вернулся в боевую ипостась. На клинке играли яркие – для моего ночного зрения – блики.

Я заглянул в открытый дверной проем справа: за ним находилась пустая кухня. Очевидно, утварь и мебель из нее перекочевали в сарай Боцмана. Я провел ладонью по стене: под наслоением грибка скрывалась перламутровая кафельная плитка.

Сколько же времени за домом никто не следит? Судя по цвели и запустению – больше земного года. Крогиус, Крогиус… Вряд ли ты хранил свои секреты здесь. Но, быть может, в этом доме я смогу найти ключи к событиям, предшествующим твоей гибели.

Заскрипела дверь в конце коридора. Я обернулся; лезвие «оборотня», сверкнув, описало полукруг.

Что там? Сквозняк?

Сквозняк… Точно гнилостное дыхание умирающего дома…

На фоне сумрака, скрывающегося за очередным дверным проемом, серебрились тончайшие нити.

На Дожде нет пауков. Зато есть личинки, способные сохранять информацию. Кладку с пустыми коконами я видел в сарае у Боцмана. Тень научился выращивать этих симбионтов, совместив технологии Сверчков и наработки земных генетиков. Дэна Крогиуса недаром называли лучшим агентом Карты.

Внезапно я понял: Тень разводил личинок дома. Вот в этом самом коттедже. Как я раньше не догадался…

Я коснулся позолоченной дверной ручки. Острием ножа снял с притолоки крошечного белого червячка. Вот такой извивающейся мерзостью у меня сейчас набиты кишки. Личинки едят и пьют вместе со мной, делясь в ответ воспоминаниями Тени. Они копируют и сохраняют в ганглиях фрагменты моей памяти, точно кластеры живого жесткого диска.