Я опустил винтовку – стрелять уже было не в кого – и поплелся к хижине скиллы. К своему дому.

Циновка над входом была сорвана и втоптана в грязь. Рядом валялись черепки и какая-то тряпка, в которой я не сразу узнал тюрбан знахарки. Я заглянул в дом, позвал:

– Тина! Ты здесь?

Она не откликнулась.

Может, все еще прячется в лесу? Нет, я уже чувствовал, что это не так. Назначенной мне в жены скиллы здесь больше нет.

Тина далеко, и искать ее бесполезно.

От этой мысли меня прошил озноб. Все течет и изменяется на Дожде. Очень быстро, стремительно и неожиданно…

И в следующий миг я ускорился. Не потому, что мне угрожала опасность, избежать которой можно было, лишь применив сверхспособность призрака. Вместо пощечины самому себе. Вместо ведра воды на горячую, задетую томагавком, прошедшим вскользь, голову.

У тебя здесь работа, засланец. Никогда об этом не забывай…

Я вернулся в нормальное время. В какофонию голосов. В сумятицу, царящую после сражения. Люди, опьяненные адреналином, одурманенные яростью и страхом, носились перед частоколом, где роскошные травы были черны от кровавой росы. Я увидел, что тяжело раненных отрубаев добивают ударами копий или топоров. Для них деревенским было жаль даже пули. Тех дикарей, кто отделался легкими ранениями, поднимали на ноги и вели к ближайшим деревьям.

Я, как зевака, наблюдал под слабеющим дождем, что же будет дальше.

Отрубаев привязали к стволам. К пленникам подбежал деловитый мужичок в заляпанном кровью кожаном жилете, в его волосатой лапе поблескивал устрашающего вида нож. Каждому отрубаю – по одному тычку острием. Мужичок наносил не смертельные, но обильно кровоточащие раны. Отрубаи проклинали его на своем гортанном наречии, харкали и пытались извернуться, чтобы ударить палача головой или коленом. Но мужичок знал свое дело. В считаные секунды он подрезал каждого, затем дал отмашку наблюдавшим со стороны деревенским. Все потянулись к воротам, створки которых стали медленно сходиться.

– Чего стоишь? – окликнул меня Боров. – Хочешь со стыдливцем побрататься?

Пока еще издалека, но уже отчетливо доносился перестук. Самые страшные лесные монстры, распугивая конкурентов пожиже, вышли, чтобы поживиться свежатиной.

Я бросился следом за остальными к воротам.

Створки сошлись, опустился на скобы тяжелый, окованный железом засов. Толпа деревенских отступила к общинному дому. Возле меня снова возник Боров.

– Миру не видал? – спросил он хрипло.

– А ты Тину? – ответил вопросом на вопрос я.

Боров поиграл желваками.

– Ничего с этой ведьмой не сделается, – бросил, скривившись. Затем с нажимом повторил: – Ты Миру видел где-нибудь, кусок жижонки?

– Нет.

Он несколько секунд смотрел на меня, раздувая ноздри, точно силился понять, что означает это короткое слово. Потом кинулся, расталкивая людей, к Деду, стоящему на пороге общинного дома.

А за частоколом в это время стало происходить нечто ужасное. Отрубаи, брошенные на растерзание монстрам, заорали, запричитали, завыли… От тяжелой поступи стыдливцев задрожала земля. Я полагал, что таких крупных хищников не должно быть много на ограниченной территории: каждый из них патрулировал свои охотничьи угодья, переходя дорогу другому стыдливцу только для того, чтобы спариться. Но сейчас под частоколом собралась целая акулья стая. Я с удивлением обнаружил, что сторожевые башенки, расположенные по эту сторону ограждения, пусты. Как будто существовало табу даже на то, чтобы просто смотреть на нагоняющих страх чудищ.

Потом я понял, почему башенки пусты.

С той стороны частокола плеснули желто-зеленые струи. Ударило в нос запахом кислоты. Бревна ограждения, платформы сторожевых башен, землю под забором – все вмиг затянуло зловонным дымом. В лужах вскипела радужная пена. И хоть до площади перед общинным домом едкие брызги не долетали, жители деревни бросились кто куда: мужчины – под навесы, женщины и голопузые дети – в хижины.

Опьяневшим от крови стыдливцам было мало отрубаев. Они выплескивали пищеварительные соки из внешних желудков в надежде достать притаившуюся за бревенчатой стеной двуногую добычу. А затем они взялись испытывать частокол на прочность.

Мне стало не по себе. Призракам не чужд инстинкт самосохранения. Я поймал себя на том, что нервно поглаживаю ложе винтовки. Боров заметил мой жест.

– Хорошо стреляешь, Странный, – сказал он сквозь зубы. – Глядишь, выйдет из тебя толк.

Стыдливцы бесновались. Ограда трещала, бревна шатались, словно гнилые зубы. Створки ворот качнулись, заскрипели петли и засов. Что-то мелькнуло над частоколом: то ли заросшая щетиной насекомья лапа, то ли хвост.

Потом до монстров дошло, что ограду не одолеть. Судя по треску ветвей, часть из них решила вернуться на свою территорию. Оставшиеся стыдливцы сначала вяло грызлись друг с другом, стрекоча, словно цикады-переростки. Бой, очевидно, шел за самок, не успевших уйти в лес.

Минут через пятнадцать все стихло.

Дед поднялся на крышу общинного дома. Оттуда он сообщил, что опасность миновала. Мужчины выбили из петель на воротах погнутый засов.

Весело у них здесь.

Дэн Крогиус скорее всего не скучал.

Я вышел за ворота. Перед частоколом не осталось ни одного тела, ни даже пятнышка крови. Только примятая трава и лужи дурнопахнущего, дымящегося секрета.

– Лес забрал то, что принадлежит ему, – сказал палач. – Духи леса насытились сполна.

Послышался голос Деда. Вождь говорил громко, растягивая от усталости гласные:

– Отрубаи поплатились за совершенное ими преступление. Лес наказывает любого за пролитую брызжечку. Мы живем по законам леса, и поэтому лес позволяет нам жить. Не беритесь за оружие без надобности. Не посягайте на чужую жизнь, и тогда никто не оставит вас на тропе встречать лютую смерть.

К Деду подбежал Боров. Заговорил что-то, понизив голос. Дед поджал тонкие губы и мотнул головой. Дед был не согласен. Боров стоял на своем. Продолжая что-то втолковывать вождю, он повернулся и указал на меня пальцем.

Дед глубоко вздохнул, затем снова покачал головой, на сей раз выражая не отрицание, а досаду. Подозвал меня.

– Бор сказал, что знахарку увели тоже, – начал он без вступления.

– Это так, Дед, – подтвердил я.

– Бор собирается гнаться за отрубаями, чтобы отбить Миру, – продолжил Дед. – Поможешь ему? Ведь у них твоя жена.

Вождь не приказывал и не просил. Наверное, в его власти было запретить авантюру, на которую его подбивал Боров. Но Дед позволил нам поступить так, как велит совесть и долг.

Эта странная, непозволительная для агента привязанность, которая возникла к знахарке за считаные дни, проведенные в деревне, заставила меня выдохнуть: «Помогу».

– Пусть будет так, – Дед приосанился, положил исполосованную синими венами руку Борову на плечо. – Если сами решили, то сами и ступайте. Помните, что лес любит храбрых, но губит дураков.

– Спасибо, Дед, – отозвался Боров. Он схватил меня за локоть и потащил к невзрачной на вид хижине. – Бери как можно больше патронов, никаких припасов не нужно. Только патроны!

Оказалось, что в хижине – арсенал. Конечно, запасы его были скудноваты: все огнестрельное оружие разобрали защитники деревни перед боем с отрубаями. В заросшем паутиной углу осталось лишь неприкаянное капсульное ружье с потрескавшимся прикладом. Никто на него не позарился.

Боров открыл ящик с патронами, и мы принялись набивать патронташи и карманы. Затем Боров подвел меня к идолам. Молчаливым было не принято отбивать поклоны. Никто не валялся перед идолами в грязи, вымаливая чудо. Боров уперся лбом в усатый и бородатый лик старца с широко распахнутыми глазами, обхватил бревно руками, похлопал по мокрым, склизким бокам, точно приятеля. В воспоминаниях Тени не было инструкций, как правильно совершать обряд. Поэтому я решил постоять в сторонке. Такой показной атеизм – конечно, плохо и подозрительно… но уж лучше бездействовать, чем наломать дров на глазах у всей деревни.