За последние день-два центр притяжения ее мира, казалось, слегка сместился. Это началось, когда внимание ее слушателей в среду вечером грубейшим образом отвлекли от ее интересной лекции, стало еще более заметным в четверг при визите мистера Фостера, а утром субботы Энтони и вовсе ее потряс. Она была почти уверена, что оба эти джентльмена находили странные выходки ее отца более важными, чем разговор с ней самой. Казалось, они смотрели мимо нее на что-то другое, видимое только им: они были заняты, они просто источали пренебрежение. Ее отец тоже — раз-другой он чуть ли не снизошел до нее, демонстрируя бесконечное и бессознательное превосходство. Она обнаруживала его где-то в доме или в саду — ничего не делающим, ничего не говорящим, никуда не смотрящим; если она с ним заговаривала, как часто делала просто из раздражительного добродушия, у него уходило какое-то время, чтобы собраться и ответить ей. Она была готова простить ему подобное поведение, если бы он был занят своими бабочками — по крайней мере, тогда он понимал, что значат увлечения для людей, хотя именно это его увлечение казалось ей глупее прочих. Но он не был занят: он просто стоял или сидел. Мистеру Фостеру хорошо просто так интересоваться — ему же не приходится с ним жить. А что до Энтони…

Она пошла немного быстрее. Начать с того, что Энтони зашел совсем не вовремя, но его цель — повидать ее отца — сделала визит и вовсе бессмысленным. Что мог Энтони хотеть от ее отца в половине двенадцатого в субботу утром? Легкого разговора у них не получилось. Дамарис это не понравилось. Ей не нравилось и то, что Энтони, демонстративно привязанный к ней, время от времени впадал в какое-то отстраненное состояние. Наконец, ей не нравилось легкое чувство возбуждения, которое она испытывала к нему, — в последнее время после каждого его ухода она гадала, а не ушел ли он навсегда. И все это именно сейчас, когда другого способа пристроить в печать ее статьи просто нет. Статьи были, в общем-то, неплохие — и она и Энтони это знали. Вот только слишком мало было изданий, в них заинтересованных. А ей все-таки — с недовольством признавала она — помогало, доставляло удовольствие, как это ни назови, видеть свое имя напечатанным вверху колонки. Это была оценка, и награда за проделанную работу, и обещание работы и награды в будущем. Короче говоря, для мисс Тиге это было постановкой цели, в настоящее время — увы! — недостижимой. Возможно, хотя она об этом не думала, Абеляр mutatis mutandis[25] чувствовал подобное же удовлетворение от своих лекций, но уж сознание свое он контролировал — это точно. За этим внимательно следил его исповедник.

Однако здесь она была далеко от них всех, и это тоже хорошо. Честно говоря, связь Божественного Совершенства с творением причиняла ей, как и всем схоластам до нее, легкое беспокойство. Абсолютная Красота Платона была совершенно правильной, потому что не обязана была сознавать мир, Бог Абеляра осознавал мир, но это осознание не было для Него обязательным, ибо кроме Него Самого для Него ничто не было обязательным. Святой Фома — ну, он, конечно, был позже, и Дамарис не хотела его приплетать к своей работе, разве что в кратком приложении, протянув историю спора об Идеях вплоть до святого Фомы… всего лишь чтобы показать, что она много читала и помимо своего предмета… так вот святой Фома стал бы хорошей заключительной точкой, и она вполне могла бы не развивать эту тему дальше. Возможно, все это лучше поместить в приложении — «О знании мира»… нет, «Божественное представление мира от Платона до Аквината». Что-то в этом названии не то, смутно подумалось ей, но его потом можно изменить. Главным сейчас было уяснить различные способы, которыми, как говорят, Господь познавал мир. Иоанн Дунс Скот[26] учил, что отчет о Творении в Бытии — «да произведет земля душу живую по роду ее»[27] — относился не к сотворению тварей земных, а к образованию всех видов и порядков в Божественном Разуме, в любом случае до того, как они приняли видимый и материальный облик. Итак, теперь…

Слева от себя она увидела мостик через канаву с широкими перилами, уселась на них, вытащила заметки и приступила к работе. Полчаса прошли весьма приятно. Но затем ей опять помешали. Дамарис вздрогнула, услышав позади себя тихий голос:

— Не надо там сидеть.

Она обернулась и посмотрела вниз. Из зарослей, скрывавших канаву, высунулась голова и смотрела на нее лихорадочными глазами. Дамарис с изумлением поняла, что лицо принадлежит молодому человеку, больше того — это было знакомое лицо! Это же друг Энтони, он бывал у них дома… мистер… мистер Сэбот, конечно. Однако Дамарис была совершенно не готова увидеть мистера Сэбота ползущим по довольно глубокой канаве. Она так и сидела с полуоткрытым ртом, пока к ней опять не обратились.

— Я же говорю, не надо там сидеть, — нетерпеливо повторил Сэбот. — Почему вы не спрячетесь?

— Не спрячусь? — повторила Дамарис.

— Его еще здесь не было, — громко прошептал он. — Спускайтесь сюда, пока он не пришел. Единственный выход — не показываться ему на глаза.

Приглашение в канаву вывело Дамарис из себя. Она встала с перил, шагнула вперед и резко спросила:

— Что вы здесь делаете, мистер Сэбот?

Квентин приподнялся и настороженно огляделся, затем все еще громким шепотом ответил:

— Стараюсь держаться от него подальше.

— Подальше от кого? — раздраженно спросила Дамарис. — Вы не можете встать и говорить нормально? Ну-ка, мистер Сэбот, извольте объяснить, что вы имеете в виду.

Но он неожиданно злобно огрызнулся на нее.

— Не будьте идиоткой! Спрячьтесь куда-нибудь. Не сюда: здесь для двоих места не хватит. Пробегите немного вдоль дороги и найдите себе укрытие где-нибудь там.

Дамарис просто остолбенела. Похоже, мистер Сэбот рехнулся. Со стороны Энтони было просто нечестно не поставить ее в известность. Почему Энтони не с ним? Представить себя в такой ситуации! Она подумала о том, что скажет Энтони, но это можно обдумать и позже. Тем временем Квентин высунулся из канавы по плечи и схватил ее за юбку.

— Я пытаюсь вам помочь, — продолжал он лихорадочным шепотом. — Вы ведь подруга Энтони?

— С какой стати! — воскликнула Дамарис. — Пустите меня, мистер Сэбот. Это уж слишком!

— Я узнал вас еще когда вы уселись, но я должен был следить, не идет ли он. Он преследует меня, но только я перехитрил его и удрал. Возможно, так далеко он еще не зашел, но зайдет, обязательно зайдет. За вами он тоже будет охотиться. Не за Энтони, Энтони собирается с ним сражаться, но мы с вами не можем, у нас смелости не хватит. Я бы и не высунулся, не будь вы подругой Энтони. Не стойте так высоко, пригнитесь хотя бы.

— Я не подруга Энтони и я не стану пригибаться, — закричала Дамарис уже в совершенной ярости. Она попыталась отступить назад. — Если вы меня не отпустите, мне придется пнуть вас. Я не шучу.

— Нет, нет, послушайте, говорю вам, здесь небезопасно. Он где-то неподалеку, но если вы проползете по канаве, то сможете убраться подальше от него. Он слишком велик, в канаву не влезет. Но… растоптать может! — Квентин затрясся от страха.

Дамарис дернула юбку, пытаясь ее высвободить, потеряла равновесие и, падая, все-таки пнула Квентина. Движение получилось слабым и неуверенным, в лицо, как хотела, она не попала. Квентин дернул ее вправо, и она все-таки завалилась набок, наполовину угодив в канаву. От злости Дамарис даже вздохнуть не могла, а Квентин тем временем продолжал шептать.

— Так-то лучше, — говорил он, — еще чуть ниже, и вы будете в безопасности. Лучше бы вам убраться подальше. Я бы не стал вам помогать, не будь вы подругой Энтони. Но теперь, раз вы здесь, забирайтесь поглубже и давайте укроемся папоротником. Вы уже его слышали? Говорят, сначала он рычал, но сегодня его что-то не слышно. Он, знаете, ходит кругами, по крайней мере, часть его охотится за мной. Но я выбрался из круга. Надо держаться подальше, так безопаснее. Слышали, как дрожит земля? Я боюсь, что она может выпихнуть нас ему прямо под лапы. Да ползите же вы поглубже! Вы же нас обоих погубите! Энтони говорил, что поможет вам получить степень, вот я и хотел сделать ему приятное. Заползайте, черт подери! Я не собираюсь стать из-за вас добычей.