«Бац!.. Бац!.. Бац!..» — грохотало где-то рядом. Удары были настойчивые, требовательные. Я открыл глаза. Было совсем светло. Стучал Риттер, требуя, чтобы я его выпустил из чулана. У него явно менялся характер.

Я не спеша поднялся. Растопил печку. Принес котелок снега, поставил его на плиту. Потом отхватил финским ножом широкий лоскут от своей нижней рубахи. Когда вода закипела, тщательно выстирал лоскут и повесил сушиться у плиты.

Осторожно попытался снять повязку с головы. Бинт присох к ране. Пришлось размочить его теплой водой и постепенно отодрать. Рана оказалась небольшой, но, кажется, довольно глубокой. Крови было немного. Я наточил на бруске нож и перед осколком зеркальца, как сумел, обрезал волосы вокруг ссадины. Это была не очень приятная операция. Потом протер рану последними каплями спирта, оставшимися во фляжке Дигирнеса. Спирта было маловато. Вчерашний кутеж дал себя знать. Все-таки мне удалось очистить запекшуюся кровь. Я плотно замотал голову чистым лоскутом.

«Бац! Бац! Бац!» — грохотал в стену Риттер.

Вскипел кофе. Я открыл консервы, плотно позавтракал тушенкой и паштетом. Первый раз за последние дни я поел спокойно, не ожидая каждую секунду, что мой сосед сейчас бросится на меня. Сегодня я был уже способен разумно ограничить себя в еде. После крепкого сна и перевязки я чувствовал себя намного лучше. Еще два~три дня такой жизни, и силы полностью восстановятся. Два-три дня… А что будет потом?

Риттер грозил разнести дверь чулана. Я допил кофе и выпустил пленника. Лейтенант вышел мрачный, с поджатыми губами. Не глядя на меня, приготовил себе завтрак. Я смотрел, как он ловко выуживает из банки кусочки разогретого мяса, аккуратно подхватывает галетой стекающий жир. Меня он просто не замечал. Чтобы не поддаться искушению стукнуть его прикладом автомата по голове, я ушел. Дверь в комнату я заложил засовом снаружи.

Зимовье стояло на высоком откосе. Внизу лежало море. Погода была тихая и теплая. Мимо островка медленно передвигались огромные плиты льда, гонимые отливным течением. Горизонт был чист, и, насколько видел глаз, на север тянулись льды, разводья, льды.

Я долго стоял на откосе. Где-то за тридевять земель, у Волги, сейчас сражались мои друзья. Они погибали в открытом бою, задержав врага еще на день, час, минуту… А я? Что теперь буду делать я? Сидеть здесь на островке, сторожить каждый шаг этого долговязого лейтенанта, пока сюда не доберутся немцы? Если только до этого Риттер не перегрызет мне горло или я не пущу в него пулю.

Даже, предположим, мне удастся вытрясти из него сведения о таинственных станциях на ничьей земле, кому я сообщу их? Они все равно погибнут вместе со мной. Теперь я уже кое-что знал о Севере и понимал, что просто так, налегке, не пройти и пятидесяти километров по льду и разводьям. Как я мог так легко расстаться с собачьей упряжкой, санями…

У входа в дом я заметил маленькую пристройку, на которую не обратил внимания раньше. Проржавевшие петли замка легко вышли из гнезд. Я вгляделся в полумрак сарайчика. У стены стояли поломанные нарты и, видимо, брошенная за ненадобностью, легкая, обтянутая шкурой какого-то морского зверя лодка. Не веря такой удаче, я вытащил нарты ближе к свету. Им здорово досталось в переходах, но в моем положении не приходилось привередничать. Потом внимательно осмотрел лодку. Она тоже была потрепана, борта кое-где потерлись, но все-таки это была лодка!

Два дня я возился с лодкой и санями. Работал, до темноты, делая только короткие перерывы для еды. С островка надо было уходить как можно скорей. Я решил починить нарты и поставить на них лодку. В лодку можно погрузить консервы и галеты. Грубо прикинул ее водоизмещение. Лодка должна была выдержать нас обоих вместе с грузом и нартами.

Чтобы заменить изломанные части нарт и починить весла, я оторвал несколько досок от стола в доме — на вид самых крепких и свежих.

Риттер каждый раз встречал меня настороженным взглядом, но сам ни о чем не спрашивал, а я не собирался раньше времени посвящать его в свои планы.

Я должен довезти Риттера до первого патруля союзников. Там он расскажет, что делают гитлеровцы на ничьей земле. Я должен довезти его живым. Может быть, это хоть как-нибудь поможет тем, кто погибает сейчас на крутых, сбегающих к реке улицах города у Волги.

На третий день все было готово. Из куска брезента я вырезал широкие лямки, концы оплел канатом и закрепил у передних стоек нарт.

Уже в сумерках я нагрузил лодку. Я решил, что мы будем проходить в день около пятнадцати километров. Пусть даже десять. Через месяц мы достигнем Шпицбергена.

Даже если не удастся добраться до Шпицбергена, то я найду приют на советской полярной станции на безымянном островке. Я взял консервы из расчета по полторы банки в день на человека — всего девяносто банок, два ящика галет, немного гороха, сушеного картофеля и луку. Три банки кофе. Несколько банок сгущенного молока. Страх перед испытанным голодом требовал взять с собой как можно больше еды, но я понимал, что с тяжело груженными санями, да еще с таким спутником, как Риттер, не сделаю и двух переходов по застругам и сугробам. Кроме того, я надеялся на охоту. Возле берега на льду не раз показывались круглые головы тюленей, но пока я боялся стрелять. Чтобы разогревать пищу, я привел в порядок поржавевший примус и погрузил почти весь. запас керосина — всего литров двадцать.

Нагрузив сани, попробовал сдвинуть их с места. После некоторого сопротивления нарты тронулись. По утоптанному снегу везти их было не трудно. Все было готово.

Когда я вернулся в дом, Риттер взволнованно шагал из угла в угол. Снова грохотал военный оркестр. Я несколько раз пытался поймать советскую радиостанцию или станцию союзников, но немецкие мощные передатчики на севере Норвегии их глушили. На столе стояла пустая миска. Риттер уже поужинал.

Я поставил на плиту консервы. От мечущейся фигуры Риттера рябило в глазах, барабанная музыка раздражала. Я потянулся к приемнику.

— Погодите! — метнулся Риттер. — Сейчас будут повторять важнейшее сообщение!

Я устал, и меня не очень интересовали сообщения немецкого радио.

— Это в равной мере касается нас обоих, — быстро сказал лейтенант. Для иностранца он удивительно хорошо говорил по-русски.

Пожав плечами, я принялся за консервы. Мое равнодушие выводило Риттера из себя.

— У вас есть еще спирт? — вдруг спросил он.

— Нет.

— Жаль. Сегодня я бы охотно выпил… Восточного фронта больше не существует!

Я невольно поперхнулся.

— Вам придется проглотить эту новость, — усмехнулся Риттер. — Русский колосс рухнул!

Марш оборвался. Заговорил диктор. Батареи садились. Голос диктора захрипел. Риттер бросился к приемнику, повернул регулятор громкости до отказа.

Объявление диктора повторилось дважды. Потом заговорил другой голос. Округлый, уверенный баритон, без истерического надрыва.

— «Дорогие соотечественники!» — торопливо переводил Риттер. — «Люди новой Европы… Наступил день торжества великой Германии…»

Он продолжал говорить, а я ничего не слышал. Комната, голос радио, торопливый перевод Риттера — все отошло куда-то далеко-далеко. Казалось, я смотрю какой-то странный, малопонятный спектакль. Я сидел за столом, слушал радио, ел консервы, но происходило это все не со мной, а с кем-то другим…

Голос по радио становился все тише и тише — безнадежно садились батареи. Наконец он затих совсем. Замолк и Риттер. Я поскреб ножом по дну пустой консервной банки.

— Перестаньте! — раздраженно бросил Риттер.

Я отставил банку. Налил себе кофе. В кружке плавала соринка. Я старательно выловил ее. Кофе был слишком горяч. Я подождал, пока он остынет. Риттер возбужденно шагал по комнате. Я начал осторожно прихлебывать кофе. Я делал все обстоятельно, не торопясь. Это отдаляло случившееся.

Наконец Риттер остановился.

— Ложитесь спать! — приказал он. — Завтра рано утром мы выходим.