Мсье Мартель вторично оказывается в музее. И вновь он выскальзывает через дверь на бульвар за несколько мгновений до того, как вы, Джефф, и вы, мадемуазель, столь счастливо выбрались из клуба. Один и тот же нож явился орудием мести в обоих случаях.

— Я верю вам, — хрипло выдавил Шомон. — Не могу не верить! Но то, что он сам рассказал вам все по телефону… Невероятно. Вы хотите сказать, что он добровольно признал все?

— Здесь мы подходим к тому, что я считаю самым невероятным во всем расследовании.

Бенколен сидел, прикрывая глаза ладонью. Теперь он отвел руку и повернулся ко мне.

— Джефф, вы поняли, что, когда мы были сегодня в его доме, он все время стремился выравнять наши с ним шансы — шансы игроков. Он давал нам возможность разгадать загадку.

— Вы уже говорили об этом, — пробормотал я, — но я ничего не заметил.

— И в этом великолепие его жеста! Он ожидал нашего прихода и подготовил сцену. Подумайте. Припоминаете, насколько неестественно он держался, как приветствовал нас с каменным лицом игрока в покер? Можете припомнить, что делал полковник? Он сидел и крутил в пальцах прямо перед нашими глазами… что?

Я попытался припомнить всю сцену. Свет лампы, дождь за окном, неподвижное, как маска, лицо и в руке…

— Нечто, — ответил я, — похожее на обрывок голубой бумаги.

— Именно. Это был билет в музей.

Да, теперь я видел его совершенно ясно. Голубой билет, который постоянно ассоциировался у меня с мадемуазель Огюстен, восседающей в стеклянной будке.

— Перед нашим взором, — подробно объяснил Бенколен, — граф Мартель поигрывал вещественным доказательством своего посещения музея. Полковник действовал в соответствии со своим кодексом чести. Он не собирался нам ничего говорить, но в то же время кодекс требовал: он не имеет права нанести удар, как бандит, и попытаться ускользнуть. Честь рода Мартель обязывала показать полиции улики. Если власти окажутся слепы и не заметят их, тем хуже для властей. Он исполнил свой долг. Я уже говорил и повторяю вновь, что полковник — самый необычный убийца во всей моей практике. Он не ограничился билетом и сделал еще два намека.

— Какие?

— Мартель заявил, что вечером раз в неделю вот уже сорок лет он отправляется в дом друзей играть в карты. Полковник сказал нам, что отправился туда и в день убийства. Если бы мы удосужились проверить это заявление, его ложь сразу вышла бы наружу. Его отсутствие, которое друзья не могли не заметить, явилось бы важной косвенной уликой. Но я, олух, в то время не подумал о проверке. И последнее. Мартель знал, что мы должны были обнаружить осколки стекла от наручных часов. Помните, что он сделал?

— Не очень. Продолжайте.

— Напрягитесь. Мы уже собираемся уходить от него. Что происходит?

— Ну… начинают бить старинные дедовские напольные часы.

— Верно. И полковник в этот момент смотрит на запястье, но там пусто. Более того, чтобы привлечь наше внимание к своему жесту, он хмурится и переводит взгляд на старинный циферблат. Не может быть пантомимы яснее. Привычка — взгляд на часы, раздражение из-за их отсутствия и естественное заключение — перевод взгляда на бьющие часы.

Теперь мне все стало ясно. И, еще раз восстановив в памяти всю сцену, я поразился, как блестяще вел свою партию в игре на большую ставку старый мастер.

— Несколько раз он был на грани срыва, — продолжал Бенколен. — В первый раз — когда не выдержали нервы его жены. Ему потребовалось поистине титаническое усилие воли, чтобы сидеть и внешне спокойно слушать слова матери о дочери — дочери, убитой им. И в самом конце… Вы заметили, как неожиданно резко он прервал встречу. Даже железный граф Мартель не мог выдержать дольше.

— Но что вы намерены предпринять? — спросил Шомон. — И что вы уже сделали?

— Прежде чем прийти сюда, — медленно произнес Бенколен, — но после того как я уже догадался обо всем, я позвонил мсье Мартелю. Я сказал ему, что знаю все, предъявил свои доказательства и попросил его лишь заполнить некоторые пробелы.

— И он?..

— Выразил свое восхищение моими способностями.

— Не пора ли вам прекратить ломать комедию, мсье, — неожиданно выпалила Мари Огюстен. — Всему есть границы. Тоже мне аристократия! Этот человек — убийца. Он совершил самое жестокое и ужасное преступление, о котором мне когда-либо доводилось слышать. А что думаете вы? Даете ему возможность ускользнуть от правосудия!

— Нет. Я лишь только намереваюсь это сделать, — спокойно ответил Бенколен.

— Вы хотите сказать?..

Бенколен поднялся. На его лице появилась задумчивая улыбка. Но мне показалось, что эта улыбка таит в себе смерть.

— Я хочу сказать, что намерен подвергнуть этого джентльмена-игрока искусу, которому не подвергался никто. Возможно, в результате я потеряю службу. Но я уже сказал вам, что решил судить его по его же законам. Судить по законам клана Мартель. Мадемуазель, у вашего телефона есть удлинитель. Вас не затруднит принести аппарат в эту комнату?

— Боюсь, что я вас не совсем понимаю.

— Отвечайте! Можете?

Мари поднялась, недовольно поджав губы, и направилась к закрытой занавеской арке в дальнем конце комнаты. Через несколько секунд она вернулась с телефоном, за которым тянулся длиннющий провод. Водрузив аппарат на стол рядом с лампой, она сказала ледяным тоном:

— Может быть, мсье снизойдет до разъяснения, почему он сам не способен пройти в соседнюю комнату и…

— Благодарю. Я хочу, чтобы все услышали наш разговор. Джефф, не уступите ли вы мне свое кресло?

Что он задумал? Я встал и попятился, но Бенколен взмахом руки пригласил всех приблизиться и снял газету, прикрывающую лампу. Все лица вдруг возникли из полутьмы. Шомон чуть наклонился вперед, его руки свободно свисали вдоль тела. Мари Огюстен выпрямилась с бледным как смерть лицом. Ее отец бессвязно бормотал, беседуя, закрыв глаза, с фантомами своих воспоминаний.

— Алло! — сказал детектив в трубку, откинувшись на спинку кресла и закинув ногу на ногу. — Алло! Инвалиды 12–85, пожалуйста.

Полуприкрыв глаза, он смотрел на пламя камина, ритмично покачивая ногой. За окном прорычал автомобиль, поворачивая на рю Сен-Апполен. Послышался скрип тормозов, визг шин и поток нецензурной брани. Все шумы, казалось, усиливаются в этой душной комнате. Истеричное сквернословие прорывалось через тяжелые занавеси.

— Номер Мартеля, — шепнул Шомон.

— Алло! Инвалиды 12–85? Благодарю вас. Я хотел бы поговорить с полковником.

Последовала еще одна пауза. Огюстен поднес рукав ночной рубашки к носу, раздался оглушительный чих.

— Сейчас он сидит в библиотеке, — задумчиво произнес детектив. — Думаю, он ждет моего звонка… Да? Полковник Мартель? Говорит Бенколен.

Он слегка отвел трубку от уха. В комнате стояла такая тишина, что бестелесный голос с другого конца провода был отлично слышен. Он звучал негромко, скрипуче и удивительно спокойно.

— Да, мсье, я ждал вашего звонка.

— Я не так давно беседовал с вами…

— Да…

— …и сказал, что буду вынужден отдать приказ о вашем аресте.

— Помню, мсье. — В скрипучем голосе мелькнуло нетерпение.

— Я упомянул о том шуме, который неизбежно будет сопровождать суд. Ваше имя, имена вашей дочери и жены будут вываляны в грязи. Вам лично придется рассказывать о ваших делах и мыслях в переполненном зале перед сворой фотографов, а пролетарии, уставившись на вас, будут жевать сосиски.

Бенколен говорил задушевно, но в голосе начали проступать резкие нотки.

— Так что же, мсье?

— Я поинтересовался, имеется ли в вашем доме яд. Вы ответили, что есть цианистый калий, который действует мгновенно и безболезненно. Вы также сказали…

Бенколен повернул трубку так, что холодный голос стал слышен еще четче.

— И повторю еще раз, мсье, — ответил полковник Мартель, — что готов к расплате за содеянное мной. Я не боюсь гильотины.

— Вопрос вовсе не в этом, полковник, — мягко сказал Бенколен. — Допустим, вы получите от меня благословение на то, чтобы мгновенно уйти в небытие?