— Но одно влечет за собой другое.

Глаза ее сузились.

— Каким образом?

— Они соучастники, не так ли? Он и эта дамочка Прево. Она готова стать свидетельницей обвинения.

Мадемуазель Огюстен сделала затяжку и кивнула:

— Хорошо, я согласна. Излагайте план кампании.

— Во-первых, можете ли вы вытащить меня отсюда?

В ответ она неопределенно пожала плечами.

— Ясно, что надо попытаться. Галан, обыскав все углы, явится сюда и затем… — Она внимательно посмотрела на меня и провела пальцем по горлу. — Я, конечно, могла бы призвать своих людей, собрать вокруг нас гостей и вывести вас открыто. Вряд ли Галан осмелится что-нибудь предпринять. Он не захочет дополнительных осложнений. — Мадемуазель Огюстен продолжала смотреть на меня оценивающим взглядом.

Я отрицательно покачал головой:

— Никуда не годится. Галан будет предупрежден. Он не начнет свалку, но наверняка сумеет ускользнуть до появления полиции.

— Хороший мальчик! — заявила она с облегчением. — Вы мне все больше нравитесь. У вас достанет выдержки проследовать мимо охраны под маской? Пойдем вместе — сойдете за моего любовника.

— Счастье даже притворяться таковым.

Она пропустила мои слова мимо ушей.

— Это опасно. Если вас схватят…

Мной опять овладело возбуждение от предстоящей опасности. Казалось, что я вновь заряжен взрывной энергией. Поэтому я уверенно сказал:

— Поверьте, мадемуазель, за один сегодняшний вечер я получил развлечений и пощекотал себе нервы больше, чем за последние шесть лет жизни. Приключение обязано завершиться со славой. У вас здесь отыщется что-нибудь выпить?

— Не впадайте в эйфорию, будьте благоразумны. Вам придется оставить пальто и шляпу в гардеробе. Я добуду другие. Надо снять повязку и натянуть шляпу пониже, чтобы прикрыть пластырь. Надеюсь, кровотечение остановилось. Ваша сорочка в ужасном виде — ее следует прикрыть. У вас есть маска?

— Где-то потерял. Думаю, что во дворе.

— Хорошо, я найду такую, что прикроет все лицо. И наконец, последнее. Они тщательно охраняют дверь и наверняка потребуют, чтобы на выходе предъявлялись ключи. Всем известно, чьим ключом вы воспользовались. Я найду другой. Подождите, пока я проведу разведку. Коньяк в баре рядом с туалетным столиком.

Она выбежала за дверь, но на сей раз не стала ее запирать. Я поднялся. Боль пронзила спину и голову, расплываясь волнами дурноты, ноги все еще казались ватными. Но радостное возбуждение, которое подарило мне приключение этой ночи, поддерживало мои силы. Я постоял, пока пол не перестал раскачиваться, а окружающее приобрело ясность очертаний. После этого я направился к шкафу, на который указала мне хозяйка.

Там оказался «Наполеон» 1817 года. Бутылка покоилась в серебряной корзинке филигранной работы. Припомнив, как я тянул коньяк вчера вечером под неодобрительным взглядом унылой девицы, я сумел полностью оценить комичность фантастической ситуации. Я сделал большой глоток и почувствовал, как по телу начало разливаться тепло. Мне стало лучше. Я налил себе еще одну порцию, и в этот момент увидел свое отражение в зеркале над туалетным столиком.

Бог мой! Это было кошмарное видение. Я выглядел как после недельной попойки, бледный, едва держащийся на ногах. Повязка на голове, мятая, в кровавых пятнах сорочка. Больше того, нож, брошенный ночной крысой, распорол рукав. Надо признать, что бросок был довольно точен. Я поднял бокал, приветствуя свое отражение, и залпом проглотил золотистый огненный напиток. Спокойно! Отражение стало слегка размытым. Коньяк произвел на меня довольно странное действие. Я совершенно непроизвольно исполнил па какого-то экзотического танца и, к своему собственному изумлению, громко расхохотался. Золоченые журавли и павлины довольно дружелюбно поглядывали на меня со стен. Столбики дыма поднимались над курильницами, в которых тлели огоньки. Несомненно, из-за них в комнате стало невозможно жарко…

Наконец появилась Мари Огюстен. Вместе с ней появилась мягкая черная шляпа огромного размера. Шляпа, видимо, была похищена у одного из гостей, так же как и длинная накидка. Когда все приготовления закончились, мы остановились у золоченой тумбочки, чтобы надеть маски. Она выключила все лампы, за исключением вычурного серебряного светильника в форме пагоды, стоящего на тумбочке.

Его слабый свет не мог рассеять темноты у стен комнаты. Из зала доносилось приглушенное мурлыканье оркестра. В матовом освещении лицо Мари приобрело цвет старой слоновой кости, подчеркивающий высокие дуги бровей, ярко накрашенные губы.

— Итак, что мы будем делать, если выйдем из клуба? — спросила она.

— Сразу в музей. Я должен взглянуть на этот нож. Затем к телефону. Будет лучше, если вы отдадите мне пистолет.

Она передала мне оружие. Наши пальцы соприкоснулись на мгновение, но я не мог оторвать от нее взгляда. За душной гостиной, заставленной пухлой, набитой конским волосом мебелью, обрела жизнь одна из сказок Шехерезады.

— Я ношу черную, потому что у меня нет любовника, — сказала она, опустив на лицо маску. Из ее прорезей на меня смотрели полные загадки глаза. Мари Огюстен медленно подняла руку к выключателю лампы, и наступила темнота.

Когда мы подошли к двери, она знаком приказала мне остановиться и выглянула в соседнее помещение. Приглашающий кивок — и я прошел через полутемную, завешанную фантастическими коврами комнату к стеклянным дверям, ведущим в переход. В моей руке был зажат серебряный ключ, принадлежащий, как она сказала, человеку, недавно уехавшему в Америку. Звучание оркестра стало слышнее — оно возвещало о нашем вступлении в странный, фантастический мир, населенный гоблинами в разноцветных масках.

Час был поздний, и веселье, очевидно, достигло апогея. Еще минута, и мы полностью погрузились в его грохот. В конце темного перехода я мог различить арку, ведущую в зал. В ровном шуме голосов то и дело раздавались взрывы смеха, выкрики, звон бокалов. Я старался держаться спокойно, но это усиливало внутреннее напряжение. С противоположной стороны на нас накатывались сладко-болезненные звуки музыки. Мы уже были в главном зале под высокими арками из белого мрамора. Зеркала были расположены весьма хитроумно: линия арок, казалось, вела в бесконечность. И, как в музее, мне вновь почудилось, что мы очутились в таинственном полумраке подводного царства. Но теперь сумеречные воды были заполнены гоблинами. Черные маски, маски зеленые, алые, фигуры, карикатурно искаженные зеркалами. Тени в черных нарядах, плывущие рука об руку, тени, укромно расположившиеся по углам и многократно тиражируемые зеркалами, создавали фантастическую картину.

Рука Мари Огюстен покоилась на моем локте. Бросив на нее взгляд, я убедился, что она тоже похожа на фантом.

В зеркале передо мной возникла отделившаяся от тела рука. Она наткнулась на бутылку, та упала, и кто-то рассмеялся. Оказалось, что в зале были альковы с низкими столиками со стеклянными, освещенными снизу крышками. Бокалы с шампанским светились изнутри, в них ярко сверкали бегущие вверх искорки газа. Лица с улыбающимися или грустными губами под обрезом масок казались таинственными в этом струящемся снизу свете.

Прислонившись к одной из колонн, стоял человек в белой маске. Он держал руку за бортом пиджака. Еще одна белая маска скользила по залу. Удары оркестра, казалось, раздавались над нашими головами. Оркестранты, укрывшись за пальмами, тоже как гоблины, пялились на нас из-под своих белых масок.

Мари Огюстен крепко сжала мою руку. Ее страх, как ни странно, придал мне спокойствие. Мы неторопливо шествовали по залу, и я всей спиной ощущал на себе липкий взгляд белой маски. Интересно, что чувствует человек, когда ему в спину стреляют из пистолета с глушителем? В таком гвалте никто не услышит слабого хлопка. Они выстрелят и вытащат тело неторопливо и деловито, как будто выталкивают пьяного.

Я изо всех сил старался не торопиться. Сердце бешено колотилось, а выпитый коньяк туманил сознание. Интересно, смерть будет безболезненной или пуля вонзится под лопатку, как раскаленное железо?