Последняя мысль возникла только что, но я понял, что она соответствует истине, и надо было быть слепцом, чтобы не сообразить раньше. Ясно, что столь огромную сумму невозможно накопить, лишь предоставляя дополнительный вход.

— И вот я имею возможность представить доказательства того, что Галан намерен вас предать.

— Но вы таким образом признаете, что зависите от меня!

Я согласно кивнул. Она посмотрела на пистолет, опустила, бросила его на пол у стула, подошла ко мне и уселась рядом. Мой взгляд, видимо, подсказал ей, что я почувствовал ее близость, потому что в ее глазах появилось выражение, весьма далекое от страха обанкротиться. Очевидно, она уловила некоторые мои мысли, и они не были ей неприятны. Мадемуазель Огюстен полностью утратила свою придирчивую, несколько раздраженную строгость. Дыхание ее стало чуть тяжелее, глаза заблестели ярче. Я продолжал лениво курить.

— Почему вы оказались здесь? — спросила наконец она.

— Чтобы добиться доказательства по делу об убийстве.

— Добились?

— Да.

— Надеюсь, вы поняли, что я никоим образом в нем не замешана.

— Я совершенно не намерен вмешивать вас, мадемуазель Огюстен. Нет также никакой необходимости бросать тень на клуб.

Она стиснула ладони.

— Что вы заладили? Клуб, клуб! Неужели вам больше нечего сказать? Почему вы считаете, что моя сущность — это только бизнес? Хотите знать, почему это место стало воплощением мечты моей жизни?

Жесткий ротик чуть-чуть приоткрылся. Она ударила рукой по подушкам и, уставившись поверх моего плеча, произнесла напряженным голосом:

— Полного счастья можно достичь только одним путем. Надо одновременно жить двумя жизнями — жизнью нищенки и жизнью принцессы. Испытывать обе ежедневно и ежедневно сопоставлять их. Я сумела добиться этого. Каждый день становится новым воплощением мечты. Днем я сижу в своей стеклянной будке, на мне грубые хлопчатобумажные чулки. Я веду битвы с булочником и мясником, экономя каждое су. Я выкрикиваю ругательства в адрес уличных мальчишек и сую билеты в грязные лапы, варю капусту на дровяной плите и штопаю рубашки отца. Все это я выполняю добросовестно. Особую радость мне доставляет мытье полов. — Мадемуазель Огюстен пожала плечами. — …И только потому, что ночью я в тысячу раз острее могу почувствовать наслаждение от всего этого. — Она обвела рукой комнату. — День заканчивается. Я закрываю музей, укладываю отца в постель и прихожу сюда. Каждый раз я вступаю в сказку тысячи и одной ночи.

Голос ее постепенно замирал, казалось, она была под наркозом, уплыла в забытье.

Я погасил сигарету и приподнялся. Почувствовав мое движение, она мгновенно возвратилась из мечты. Странная улыбка коснулась ее губ.

— Я долго играю своими чувствами, прежде чем покориться им. Ложитесь. Положите голову поудобнее.

Я беззвучно зааплодировал. Вновь мы говорили друг с другом без слов. Но все же я не смог удержаться от замечания:

— Это будет весьма колоритная сцена, особенно если принять во внимание телохранителей с ножами, рыщущих в поисках меня.

— Теперь, когда мы, кажется, начинаем понимать друг друга, расскажите, от каких бед вы меня избавили.

— Я буду счастлив сотворить неприятность одному дьявольски предусмотрительному деятелю. Короче говоря, я собираюсь рассказать вам все, что сегодня услышал.

— Вы полагаете, что это разумно?

— Нет. Но только в том случае, если вас терзают угрызения совести по поводу любого из двух убийств.

Она легонько коснулась моего плеча:

— Клянусь, все, что я знаю о них, я вычитала в газетах. И если бы вчера вечером не было сказано, что между преступлениями есть связь, я бы сама никогда не догадалась об этом.

— И все же, детка, вы лгали, когда заявили, что видели Одетту Дюшен выходящей из музея.

— Только ради спокойствия отца. Уверяю вас, я предполагала, что она ушла через дверь на бульвар. А ваш друг Бенколен действительно много знает.

Я лениво выдувал в потолок колечки дыма. Итак, кажется, мне удалось загнать эту юную даму в угол и заставить оправдываться. Теперь надо постараться, чтобы она не выбралась оттуда. Поэтому я сказал:

— Но, являясь совладельцем заведения, вы не могли не знать, что она не была членом клуба. Как вы в таком случае могли допустить, что она ушла «через другую дверь»?

— Когда-нибудь, — как бы размышляя вслух, протянула она, — вы, может быть, сумеете вести допрос почти также мастерски, как и мсье Бенколен. Правда, боюсь, что это будет не очень скоро… Неужели вы не можете допустить, что всякие правила подразумевают исключения? Когда мсье Галан дает распоряжения, нужных лиц пропускают без всяких формальностей. Тем не менее я могу бесспорно доказать, что весь день провела в билетной кассе и мне ничего не известно.

Я решил пойти ва-банк и рассказать ей все, что услышал. Если она поверит в то, что Галан намерен погубить клуб, я приобрету в ее лице союзника, и притом весьма могущественного.

— …итак, — закончили, — если в конторе есть сейф и вам известна комбинация замка, откройте его и лично убедитесь, есть ли там названные конверты или нет.

Пока я вел свой рассказ, она ничем не выдавала своих чувств. Но теперь ее лицо обрело суровое, угрожающее выражение.

— Ждите здесь! — бросила она и вышла из комнаты, не забыв тщательно запереть за собой дверь. Я прилег на мягкие подушки шезлонга. Подведем итоги. Все складывается весьма парадоксально. Меня отчаянно разыскивают, в то время как я нашел убежище в самом центре заведения. Возлежу здесь на мягком ложе с первосортными сигаретами под рукой.

Все складывалось великолепно. Галан, умри, не мог помочь мне больше, чем тогда, когда рассказал Джине о предстоящей шутке над членами клуба. Если Мари Огюстен отыщет в сейфе нужные доказательства, то, вне всякого сомнения, она поделится со мной всем, что ей известно об убийстве.

Мари вернулась через пять минут. В ее руках были какие-то бумаги. Надо заметить, что, войдя, она громко хлопнула дверью, при этом выражение ее лица не сулило ничего хорошего. Как будто решившись, она подошла к одной из высоких жаровен кованого золота, над которыми кружился дымок, бросила в нее бумаги и чиркнула спичкой.

Пламя заплясало над золотым краем жаровни. На золоченом фоне с орнаментом из иероглифов и изображением аистов девушка казалась жрицей древнего культа. Когда пламя умерло, она отвела глаза от огненного сосуда.

— Я готова отправиться к мсье Бенколену и поклясться, что видела, как Галан нанес смертельный удар девице Дюшен, — сказала Мари.

— И это будет правдой? Вы видели?

— Нет, — последовал односложный ответ мрачным тоном. Передо мной вновь появилось суровое лицо жрицы. — Но, — добавила она, — я гарантирую правдоподобную историю.

— Не думаю, что в этом возникнет необходимость. И зачем столь поспешная неосторожность. Ведь вы боитесь, что если отец узнает…

— Уже не боюсь: он знает.

Я спустил ноги на пол, с трудом сел и посмотрел на Мари. Комната при этом слегка поплыла, маленькие молоточки начали стучать где-то в глубине глазных яблок, а голова стала возноситься к потолку, описывая широкие спирали.

— Он знает, — повторила девушка, — тайне пришел конец. Теперь мое имя, как всякое другое, может фигурировать в газетах. Мне это даже может понравиться.

— Кто ему сказал?

— Думаю, что папа уже некоторое время что-то подозревал. Но я держала его вот так. — Она с презрительным выражением плотно соединила кончики большого и указательного пальцев. — Кроме того, я просто жажду увидеть Галана в камере смертников. За это удовольствие я готова пожертвовать всем.

Мари вдруг подавила ярость и стала ужасно милой, заставив меня спросить самого себя, имеются ли в ее арсенале промежуточные состояния духа. Однако я счел за благо не высказывать своего недоумения вслух.

Между тем она мечтательно продолжала:

— Я полностью покончу с жизнью служанки. Начну путешествовать. У меня будет много драгоценностей и комната в отеле с видом на море. Джентльмены, немного похожие на вас, станут расточать мне комплименты. И среди них появится один, очень похожий на вас, — и им я не смогу командовать. Но прежде, — угрожающая улыбка, — надо навести порядок в делах.