— Добрый день! — пропел женский голос, высокий и резкий, какой часто встречается у глухих. Глаза на бледном костлявом лице внимательно изучали нас. У нее были белые как снег волосы. — Добрый день! Андре! Принесите для господ стулья.

Граф де Мартель сел сам лишь после того, как слуга принес стулья, и мы разместились на них. На столе я увидел костяшки домино. Из них, как из кирпичиков, было сооружено нечто напоминающее игрушечный замок. Мое воображение представило сцену: одинокий, похожий на невеселого ребенка старик часами строит уверенными пальцами замки и также неторопливо и методично разбирает их. Но сейчас он смотрел на нас тяжелым взглядом, крутя в пальцах голубую бумажку, похожую на обрывок телеграфной ленты.

— Мы уже слышали, господа, — сказал он наконец.

Атмосфера дома угнетающе действовала на мои нервы. Женщина, сидящая в полутьме, напряженно пытаясь расслышать слова, невпопад кивала. Мне казалось, что разрушительные силы толпятся вокруг этого дома, чтобы снести его до основания.

— Тем лучше, полковник Мартель. Мы таким образом освобождаемся от печального долга. Буду откровенен, теперь нам остается получить от вас информацию о вашей дочери.

Полковник не спеша кивнул. Лишь сейчас я впервые заметил, что он теребит листок бумаги только одной рукой. Левая рука отсутствовала, и пустой рукав был засунут в карман.

— Мне по душе ваша прямота, мсье, — сказал он. — В этот трудный момент мы не поддаемся слабости. Ни я, ни мадам. Когда мы сможем забрать ее?

Я содрогнулся, взглянув в его спокойные, холодные глаза.

— Очень скоро. Вам известно, где нашли мадемуазель Мартель?

— В каком-то музее восковых фигур, мне кажется. — Голос его звучал холодно и безразлично. — Убита ударом ножа в спину. Вы можете говорить все. Жена все равно не слышит.

— А она действительно умерла?! — неожиданно протянула женщина. Протяжный выкрик пронзил наш слух. Мсье Мартель поспешно перевел на нее свой холодный взгляд. Мадам замолкла, беспомощно моргая. Ее лицо вновь обрело неподвижность маски.

— Мы надеемся, — продолжал Бенколен, — что родители смогут пролить дополнительный свет на обстоятельства, сопутствующие ее гибели. Когда вы в последний раз видели ее живой?

— Я уже пытался припомнить, но боюсь, что… — На сей раз его безжалостный, осуждающий тон был обращен к себе самому. — Но боюсь, что я не очень интересовался жизнью дочери. Я оставил ее целиком на попечение матери. Сын — тот, бесспорно, должен… Клодин и я были друг для друга практически чужими. Веселая, активная… одним словом, иное поколение. — Граф прижал ладонь ко лбу, пытаясь обратить взор в прошлое. — В последний раз я видел ее за ужином вчера вечером. Раз в месяц, в один и тот же день, я отправляюсь в дом маркиза де Серанна играть в карты. Мы соблюдаем этот ритуал вот уже почти сорок лет. Вчера вечером я ушел около девяти. Она все еще была дома. Я слышал, как она топала в своей комнате.

— Собиралась ли она уходить?

— Не знаю, мсье. Как я уже говорил, — он поджал губы, — я не следил за ее делами. Мать получила от меня полные инструкции, как воспитывать Клодин. Я слишком редко контролировал их выполнение — и вот результат.

Наблюдая за мадам Мартель, я заметил, что ее лицо приняло жалобное выражение. Старой закалки отец и любящая простодушная мамочка. Из того, что я слышал раньше, я понял, что Клодин была полной противоположностью Одетты. Она вытворяла все, что хотела, не вызывая подозрений, и ей все сходило с рук. Видимо, та же мысль пришла в голову Бенколену, и он спросил:

— Если я правильно понял, у вас не было привычки ждать по вечерам ее возвращения?

— Мсье, — холодно ответил старик, — в нашей семье мы не считали это нужным.

— Часто ли она принимала в доме своих друзей?

— Я был вынужден полностью запретить подобную практику. Шум, который они поднимали, совершенно не соответствовал духу этого дома и, кроме того, мог доставить беспокойство соседям. Естественно, ей было дозволено приглашать друзей на наши приемы. Но она не воспользовалась предоставленной возможностью. Я узнал, она желала, чтобы гостям подавали эти… «коктейли». — На его губах мелькнула тень презрительной улыбки, едва заметная под усами. — Я был вынужден напомнить ей, что винные погреба Мартелей не имеют себе равных во Франции, и что я не намерен наносить оскорбление старым друзьям. По-моему, это был единственный случай, когда мы обменялись несколькими фразами. Она тогда спросила меня, позволив себе повысить голос: «Неужели вы никогда не были молоды?» Молоды!

— Вернемся ко вчерашнему дню, мсье. Высказали, что видели дочь за ужином. Ведали она себя как обычно или в ее поведении были какие-то странности?

Мсье Мартель погладил пальцами свой длинный ус, глаза его сузились.

— Я задумывался над этим, мсье. Мне показалось, что она… она была чем-то обеспокоена.

— Она не хотела есть! — взвизгнула его жена столь неожиданно, что Бенколен вздрогнул и уставился на нее. Полковник говорил негромко, и мы несказанно удивились, что она услышала.

— Мадам читает по губам, — объяснил нам хозяин. — Нет необходимости кричать… Это правда, Клодин едва притронулась к пище.

— Не могли бы вы уточнить, была ли она взволнована или напугана, а может, ее беспокоило что-то иное.

— Не знаю. И то и другое, наверное.

— Она себя плохо чувствовала! — вскричала мадам. С угловатого лица, которое когда-то, наверное, было красивым, на нас умоляюще смотрели выцветшие глаза. — Ей было плохо. Предыдущей ночью она плакала. Рыдала.

Каждый раз, когда из тени под цветными окнами с бегущими по ним струйками дождя до меня доносился этот визгливый голос, мне неудержимо хотелось покрепче ухватиться за стул. Ее муж всеми силами старался сохранить самообладание — губы сжаты, и жесткие глаза полуприкрыты тяжелыми, чуть подрагивающими веками.

— Я услышала ее! Поднялась и пошла в ее комнату, также как в те времена, когда она крошкой плакала в кроватке. — Мадам Мартель судорожно вздохнула и продолжала: — И она не прогнала меня, напротив, была очень ласковой. Я спросила: «Что случилось? Могу ли я тебе помочь?» Она ответила: «Ты не можешь помочь мне, мама. Никто не может мне помочь». Клодин оставалась в таком состоянии весь следующий день и вечер, до того как ушла…

Видимо, опасаясь продолжения вспышки и потока слез, полковник повернулся и вперил в жену тяжелый взгляд. Его единственный огромный кулак был крепко сжат, пустой левый рукав слегка дрожал. Бенколен обратился к хозяйке, стараясь четче артикулировать:

— Мадам, она не сказала, что ее беспокоит?

— Нет-нет. Она отказалась поделиться со мной.

— Есть ли у вас на этот счет какие-нибудь мысли?

— Что? — Взгляд пустых глаз. — Волновало? Какие могут быть волнения у маленькой бедной девочки? Никаких.

Ее речь перешла во всхлипывания. Гулкий и решительный голос ее мужа заполнил возникшую было паузу:

— Еще немного информации, мсье, которую я получил из разговора с женой и Андре, нашим дворецким. Около девяти тридцати Клодин получила какое-то известие по телефону, вскоре после чего, кажется, и ушла. Она не сообщила матери, куда идет, но обещала возвратиться к одиннадцати.

— Кто звонил, мужчина или женщина?

— Не знаю.

— Не удалось ли, случайно, услышать хоть обрывки разговора?

— Жена, естественно, ничего не слышала. Я весьма тщательно допросил по этому вопросу Андре. Вот единственные слова, которые уловил дворецкий: «Но я не имела представления, что он вернулся во Францию».

— «Не имела представления, что он вернулся во Францию», — повторил детектив. — Вы не знаете, к кому могли относиться эти слова?

— Нет. Клодин имела массу друзей.

— Она взяла автомобиль?

— Да, — ответил полковник, — без моего разрешения. Сегодня утром полицейский привез машину. Ее, как я понял, нашли недалеко от того паноптикума. Итак, мсье!

Его кулак тяжело опустился на крышку стола, заставив содрогнуться сооружение из костяшек домино. Он смотрел на Бенколена едко поблескивающими глазами.