Все случилось без предупреждения. Я смотрел на чуть светлый прямоугольник двери; едва слышно щелкнул язычок замка, и в нашу комнату стрелой, с шипением и визгом влетела огромная белая кошка. Вскочив в освещенное камином пространство, животное замерло, продолжая, однако, шипеть.
На стене, в прямоугольнике дверного проема, возникла человеческая тень; огромная тень сняла цилиндр и движением плеч сбросила на пол накидку. Уверенные, неторопливые шаги застучали по паркету.
— Добрый вечер, мсье Галан, — произнес Бенколен, не меняя позы и не отрывая глаз от пляшущих языков пламени. — Мы вас ждем.
Человек подошел. Я поднялся с кресла, а Бенколен повернулся к нему лицом. Пришелец был высок — почти одного роста с сыщиком. Под великолепно сшитым фраком чувствовалось налитое силой тело. Человек держался с непринужденным изяществом. Изяществом, похожим на грациозность белой кошки, не сводящей с меня желтых глаз. По-своему он был очень красив или, скорее, мог быть красивым, если бы не одна черта. Нос его был не просто горбат, он был чудовищно искривлен и вдобавок багрового цвета. На фоне тонкого лица, волевого подбородка, высокого чистого лба, густых черных волос, миндалевидных серо-зеленых глаз — на фоне всего этого носище казался хоботом неведомого животного. Человек улыбнулся. Улыбка придала лицу дружелюбие, но нос сделал саму улыбку несколько зловещей.
Прежде чем заговорить с нами, пришелец наклонился и обратился к кошке.
— Ко мне, Мариетта, — сказал он ласково. — Не надо шипеть на моих гостей. Иди ко мне.
У Галана был глубокий, хорошо поставленный интеллигентный голос. Он владел им, как опытный органист своим инструментом. Взяв кошку на руки, Галан уселся неподалеку от камина. В нем чувствовалась не только физическая сила, но и огромная интеллектуальная мощь.
— Прошу извинить, — произнес он приятным, располагающим тоном, — за то, что заставил себя ждать. Много воды утекло, мсье Бенколен, со времени нашей последней встречи. А это, — кивок в мою сторону, — несомненно, ваши коллеги?
Бенколен представил нас. Теперь он стоял, небрежно опершись на каминную полку. Галан коротко кивнул вначале Шомону, потом мне. Затем он перевел взгляд на детектива и принялся его внимательно изучать. Лицо Галана приняло довольное выражение. Оно просто засветилось удовлетворением. Подергав красным карикатурным носищем, хозяин дома улыбнулся.
— Я вижу вас сегодня впервые за много лет. Мой друг Бенколен стареет. Время не щадит и его; эта седина в волосах… Сейчас я смог бы разорвать вас в клочья.
Он распрямил плечи, ласково поглаживая сильными, слегка приплюснутыми на кончиках пальцами шею кошки, которая продолжала смотреть на нас желтыми настороженными глазами.
Неожиданно Галан повернулся ко мне:
— Вас, мсье, наверняка интересует это. — Он чрезвычайно нежно прикоснулся к своему носу. — Да, я вижу, что очень интересует. Попросите рассказать мсье Бенколена — это произошло по его вине.
— Как-то нам пришлось схватиться на ножах, — сказал Бенколен, изучая рисунок ковра. Сейчас он действительно казался старым: тощий, усталый, изношенный Мефистофель с иссохшей кожей. — Мсье Галан полагал, что является мастером в этом искусстве апашей. Ну, мне и пришлось стукнуть его рукояткой ножа — я не очень хотел использовать лезвие…
Галан легонько потянул себя за кончик носа и задумчиво произнес:
— Это случилось двадцать лет тому назад. С той поры моя техника значительно улучшилась. Сейчас во всей Франции едва ли сыщется хоть один, кто… Впрочем, оставим эту тему. С какой целью вы осчастливили мой дом? — Он разразился громким и неприятным смехом. — Неужели ваша фантазия родила против меня какие-то подозрения?
Слова Галана были явным вызовом. После них повисло долгое молчание; первым его нарушил Шомон. Обойдя стол, он возник в свете камина, какое-то мгновение капитан чувствовал себя неуверенно, но, поборов себя, спросил с неожиданной горячностью:
— Эй вы, взгляните-ка сюда… за кого вы, собственно, себя принимаете?
— Ну, это как взглянуть, — спокойно ответил Галан; он не рассердился, не возмутился, казалось, он просто забавляется. — Если обратиться к языку поэтов, то мсье Бенколен, без сомнения, назвал бы меня «властелином ночных шакалов, принцем тайного мира, верховным жрецом демонологии»… — Шомон в недоумении уставился на Галана. Тот рассмеялся. — Париж — ты мир подполья, — продолжал он с насмешливым пафосом, — какие жертвы приносились во имя тебя! Мсье Бенколен — живое воплощение буржуа с душой автора бульварных романов. Мсье заглядывает в вонючие кафе, куда набиваются рабочий люд и туристы. Он видит в них мрачные ночные создания, полные греха и наркотиков и жаждущие крови. Подполье! Чушь, идиотская идея!
За этими словами, прерываемыми смешками и подмигиванием, по всей видимости, стоял давний незаконченный спор двух смертельных врагов. Воздух в комнате был насыщен ненавистью такой же реальной и физически осязаемой, как тепло камина. Но было видно также, что между врагами высилась огромная стена, которую Галан не мог разрушить, а был способен лишь слегка поцарапать, источая ненависть.
— Капитан Шомон хочет знать, кто вы такой, — сказал Бенколен. — Я позволю себе немного рассказать. Начнем с того, что вы имеете степень доктора философии. Вы — единственный француз, когда-либо возглавлявший кафедру английской литературы в Оксфорде.
— На это пока нечего возразить.
— Но антисоциальность была вам присуща с самого начала. Вы ненавидели мир и все человечество. Ну и, кроме того, вы полагали, что ваше жалованье не соответствует масштабам выдающейся личности.
— И это я охотно признаю.
— Несомненно, — задумчиво произнес Бенколен, — нам следует оценивать поступки этого человека исходя из его своеобразного менталитета. Перед нами чрезвычайно одаренная личность, которая поглощала книгу за книгой, том за томом до тех пор, пока разум ее не надломился под грузом мудрости. В результате мы имеем перед собой склонное к самоанализу злобное существо, захваченное своими химерами. Галан видит мир как средоточие зла, где все моральные Ценности не что иное, как притворство и лицемерие. Если у вас репутация честного человека — это значит, что вы законченный жулик, так считает наш друг. Если женщина слывет добродетельной, то она наверняка шлюха. Чтобы утвердить себя в этих воззрениях (а это не что иное, как воззрение, порожденное помутненным сознанием извращенного идеалиста), он начинает копаться в прошлом своих друзей. При этом важно учесть, что он вхож в круг лиц, именуемых высшим обществом.
Лицо Галана превратилось в неподвижную маску ярости. Интересно: когда он краснел, то вся краска, видимо, концентрировалась на носу, и чудовищный хобот становился темно-багровым. Но Галан сидел не двигаясь, в упор глядя на Бенколена и любовно поглаживая кошку.
— Итак, он открывает кампанию против этого так называемого приличного общества, — продолжал детектив. — Он начинает своего рода шантаж или, скорее, супершантаж без всяких правил чести. Галан нанимал соглядатаев, составлял досье и гигантские каталоги с системой взаимных отсылок. Письма, фотографии, счета отелей, ресторанов (или их фотокопии) тщательно индексировались и хранились в идеальном порядке, ожидая своей очереди. Он вел военные действия только против лучших людей страны, находил в их прошлом мелкие грешки и оплошности, подбирал документацию и терпеливо выжидал нужного момента. Женщина собирается выйти замуж, некто баллотируется на выборах, кто-то получает перспективную должность… Вот здесь и возникает наш друг. Не думаю, что главным его мотивом были деньги. Бесспорно, Галан высасывал из своих жертв фантастические суммы, но его подлинная страсть — уничтожение репутации, сокрушение идола. Он наслаждался своей властью. «Ах, ты полагаешь, что достиг славы? Так посмотри, как я уничтожаю тебя! Ты полагаешь, что можешь добиться успеха? Что ж, попытайся!» Стремление вершить судьбы людей — вот подлинная страсть нашего друга. Только она приводит его в экстаз.
