— А-а-а, внучек! — Дед свесил голову с печи. Его желтые совиные глаза были бесстрастны. — Входи, входи. Аль не домой пришел?

Илья сделал два шага вперед и замер. Из горницы на него глядело дуло винтовки, которую держал в руках невысокий чернобородый казак в промокшей черкеске. Илья напрягся, цепко впился взглядом в казака, ловя каждое движение, готовый воспользоваться любой его оплошностью. Но тут краем глаза заметил, как качнулась занавеска закутка, за спиной предательски скрипнула половица. Он расслабился, поняв, что не вырваться сейчас отсюда. Глянул на деда, но лицо его ничего не выражало.

— Ого! Никак это твои телохранители? — весело спросил он. — Вот не думал, что тебя в сотники произвели!

— Угадал, внучек! — невозмутимо отозвался дед. — Расскажи вот теперь им, кто ты, да что ты, да откуда ты? На что тебе надобно знать, где и как поселилась атаманша да кого нонче поймали?

Четыре сильных руки схватили Илью за локти, вывернули руки за спину, проворно вынули из-за пазухи наган и две запасные обоймы.

— Ого! — воскликнул голос сзади. — Хороша штучка!

— Ну-к, дай сюда, — пробасил другой и, Илья почувствовал это, сунул наган себе за пояс.

Разведчик не оглянулся, не стал разглядывать, кто скрутил его; смотрел в немигающие глаза деда и поражался его хладнокровию.

— Ну и сволочь же ты, дед! — почти восхищенно бросил он, в надежде хоть капельку вывести его из себя.

Дед согласно потряс бородой.

— А ты все такой же нахал, внучек!.. Жаль мне тебя!

— На что ж выдал? — усмехнулся Илья.

— Вот потому-то, что жалко! Чтоб знал, где место казаку.

— Быть по-твоему, дед! У нас теперь с тобой одно место — на кладбище! Только я там вперед поселюсь, так что жду тебя в гости…

— Кончай базарить! — оборвал его стоявший в горнице казак. — Пошли, там наболтаешься…

Это обещание не очень обрадовало разведчика, но, чувствуя, что взят людьми, хорошо знающими его, хоть он пока и не узнал никого, весело отозвался:

— Спасибо, станичники! Не забудьте отблагодарить моего деда, что родного внука продал!.. — И, уже будучи вытащен в сени, крикнул: — Дед, посмотри, у тебя на иконе не Иуда намалеван?

— Ну и нахал у меня внучек! — пробормотал оставшийся в одиночестве дед Григорий и покосился на икону.

Он привык к затхлой тишине своего запущенного жилища, она не оглушала его, не навевала тоскливых мыслей.

— Кис, кис… — позвал он единственного, кроме него, обитателя дома.

Но кошки не было: шастала где-то с котами. Внизу затянул монотонную песню сверчок, как бы пытаясь своим пением заменить отсутствующую кошку.

Старик поглядел на бегающих по полу и по столу в поисках съестного голодных мышей, на огонек лампадки перед неразличимым за слоем паутины и пыли образом — масло в лампадку он подливать не забывал, а вот стереть пыль было как-то некогда, а может, и не хотелось — и впервые за долгие прожитые здесь годы побоялся потушить лампу. В ушах опять прозвучали прощальные слова внука, он снова покосился на образ и тяжело вздохнул.

— Попробуй разберись, кто там… Может, и вправду Иуда?…

Вот басурман! Заставил на старости лет в собственном боге сомневаться!.. Что ж они, однако, с ним сделают? Неужто убьют?

Не должны… Обещали отпустить, как допытаются, что надобно…

Завтра узреем, что к чему…

И снова уставился на совершенно обнаглевших мышей.

Стиснув Илью с трех сторон, казаки вели его по раскисшим улицам станицы. Звонко чавкала под ногами жидкая грязь. Слышалось тяжелое дыхание усталых конвоиров.

Яркие звезды подмигивали пленнику. Ноздри его жадно вдыхали вместе с чистым ночным воздухом родные станичные запахи: нежный аромат фруктовых деревьев, терпкий запах навоза, душистого сена и высохшей полыни; из печных труб вместе с запахом кизячного дыма разносился дразнящий дух оставленных на утро щей со свежей капустой, свежевыпеченного хлеба и супа с уткой.

Вышли на майдан, и… Илья на какое-то время забыл, что он пленник, когда очутился во дворе поповской усадьбы. Он с надеждой оглядел наглухо прикрытые резными ставнями окна, надеясь, что — чем черт не шутит! — комиссар заметит его и поймет о грозящей опасности.

Но окна были глухи и темны. Ему развязали руки и втолкнули в погреб.

— Гляди, не убейся на лестнице, еще пригодишься… — предостерег голос старшего, показавшийся смутно знакомым.

— Постараюсь, — пробурчал Илья, нащупав под ногами сырой земляной пол. Развел затекшие руки.

Над головой стукнула крышка. Кто-то долго возился с замком.

— Караулить будем? — спросил закрывавший замок.

— Не сбежит! — степенно ответил старший. — Пойдем поспим маленько. Кто знает, что завтра атаманша надумает…

Они ушли. Илья прислушался к звуку удаляющихся шагов и непроизвольно передернулся всем телом, подобно стряхивающей воду собаке. Только сейчас он по-настоящему почувствовал, как промок и озяб. Чтоб хоть немного согреться, начал ожесточенно разминаться. Согревшись, примостился на бочке и принялся обдумывать ответы на предстоящем допросе. О побеге не думал: нужно было видеть Волоха…

— Спать хочешь? — участливо спросила Лена и безжалостно затормошила задремавшего Сергея. — Нет, Сереженька, будешь со мной за все четыре года расплачиваться…

— Дай чего-нибудь выпить и закусить…

Лепа порывисто спрыгнула с постели, засветила лампу и, как была, нагая, отправилась в соседнюю комнату. Вскоре вернулась с бутылкой, краюхой хлеба и несколькими кусками ветчины. Поставила на столик:

— Ешь.

Сергей не ответил, он безмятежно спал.

— Вставай! — решительно шепнула она и стянула его ноги с кровати.

Он растерянно моргнул, виновато улыбнулся. Лена налила в кружку вина:

— Пей!

Вино восстановило силы. Сон прошел…

— Сережка, знал бы ты, как я хочу опять иметь от тебя ребенка!

— Как же ты будешь брюхатым атаманом? Того и гляди — родить не успеешь, как убьют где-нибудь!

— Брошу, Сережа! Брошу всю свою банду, как ее красные называют!.. Мы как из Лабинской уходили, так я сама в потемках чуть какого-то мальчонку не задавила… Потом подумала: может, и тот красный вот так же… Мать того мальчонки до сих пор небось от страху не отошла… Шлет на мою голову проклятья…

— Вот видишь! На войне все возможно, — с жаром зашептал Волох. — Думаешь, мне сына не жалко? Ты как сказала, так я чуть не завопил… Аж в горле сжало… Бросай все! Давай завтра удерем отсюда?

Лена печально вздохнула.

— Погоди, милый… Что ж обо мне казаки подумают? Ведь это я их подняла на такое, оторвала от семей, заставила кровь проливать и сама же их брошу?… Нельзя так!

Однако Сергей не терял надежды спасти ее.

— Ты мне веришь?

— Я тебе всегда верила! Даже когда ты удрал, и то верила.

— Спасибо! — поблагодарил он, целуя ее волосы, и задал неожиданный вопрос: — А вдруг я красный?…

Лена, видимо, не ожидала такого вопроса. Долго сосредоточенно молчала и наконец, медленно растягивая и чеканя каждое слово, произнесла:

— Если это так и об этом узнают наши — я сама убью тебя!

«Примерно то же, что я думал о тебе днем», — подумал Волох, а вслух сказал:

— Не все ли равно, кто убьет!

— А почему ты это спросил?

— Да так… — уклонился он от ответа, с тревогой ожидая следующего вопроса.

Лена вдруг порывисто села, прикрыв на сей раз обнаженную грудь краем одеяла.

— Сережка, а ведь ты до сих пор ничего не рассказал о себе! И я забыла…

Еще по пути в станицу он придумал правдоподобный рассказ в двух вариантах: один для Лены, второй — на тот случай, если атаманшей окажется другая женщина. Ожидал этот вопрос еще в начале встречи, а сейчас… Сейчас не хотелось врать, хотелось выложить все начистоту. Но пойдет ли откровенность на пользу им обоим и делу? Решил рассказать выдуманную историю.

— Да что обо мне говорить, — нехотя начал он после продолжительной паузы. — Жизнь была обыкновенная… Как утек из вашей станицы, подался в Армавир, и, считай, в тот же день меня забрали в армию… Попал на прусский фронт. Скукота! На австрийском было, сказывали, куда веселее. Там хоть немножко наступали да отступали, а мы в окопах вшей кормили да с немцами братались… Я им песни пел — нравилось, просили еще петь… Так год и проболтался там… В октябре семнадцатого был в Питере, видел все своими глазами.