— А как вы узнали, что Валентина спрашивала товароведа?

— Случайно… Мы теперь к каждой мелочи присматриваемся. Разговорились, прикидывали, как же могли произойти кражи, вот товаровед и сказала: вначале кто-то интересуется, а потом крадет. Мы посоветовались… и решили, что я должна вас поставить в известность.

Он погрустнел и спросил, чтобы успокоить самого себя:

— А Ефимова об этом знает?

Поймав недоумевающий взгляд, Грошев уточнил:

— Что вы пошли ко мне?..

— Нет… Вы думаете, следовало сказать?

Грошев спрятал глаза, и заведующая не поняла, хорошо или плохо она поступила.

— Вы думаете, она сама должна была сказать вам об этом?

— Я с ней не беседовал, — ответил Грошев, и на душе у него словно прояснилось. — А вы не знаете, кто тот человек, для которого Валентина узнавала о трикотаже?

— Точно не знаю… Вроде бы шофер… Она как-то говорила, что у нее был парень, который когда-то к ней сватался, но потом они разошлись. А теперь они просто в хороших отношениях… Но кто он, откуда — не знаю…

Несколько минут Николай посидел за столом, соображал, что делать в первую очередь. Уезжать в Москву или проверить заявление заведующей. Делать, в сущности, надо было и то и другое одновременно. Но перепоручать расследование хотя бы части внезапно всплывшего эпизода ему не хотелось: по внутренней убежденности необходимости заглянуть в глаза каждому, кто может быть причастен к делу. Ведь и этот эпизод можно расценивать по-разному. Возможно, завсекцией, запутывая нового человека, отводит подозрения, но вспомнились ее руки, беззащитность во взгляде, и Грошев решил: она по-честному старается помочь следствию.

Он поехал на базу и попросил директора вызвать Ефимову.

Она вошла быстро и, не ожидая вопроса, сказала:

— Вы, конечно, будете спрашивать, для кого я узнавала о трикотаже? Я угадала? Так вот… — голос ее окреп и зазвучал почти торжественно. — Был у меня ухажер — Коля Прохоров. Он и познакомил меня с моим мужем, своим дружком. А я его познакомила со своей подружкой. Он и женился на подружке, а я вышла замуж за его дружка. А друзья мы по-прежнему. Он-то и просил меня узнать о чистошерстяном свитере: он шофер, часто ходит в дальние рейсы…

— Где он работает?

— Он? В грузовом атэхэ. — Она так и сказала — «атэхэ».

— Вы ему говорили о трикотаже, по крайней мере, два раза. Неужели он так и не приобрел свитера?

— Нет, — покрутила она головой. — И не два раза я говорила, а четыре. Но он то в рейсе, то его размера нет.

Веселая, решительная женщина понравилась Николаю свободным и в то же время полным достоинства обращением.

Крепко сбитая, небольшого росточка, с чуть выпуклыми карими глазами, живыми и ясными.

Что ж, и эта ниточка могла пригодиться, — и, попрощавшись с Валентиной, Грошев позвонил в автотранспортное хозяйство. На его счастье, Николай Прохоров оказался на месте — готовился к дальнему рейсу. Грошев поехал к нему.

Прохоров чем-то напоминал Ефимову — такой же невысокий ростом, такой же крепко сбитый, ловкий в движениях, с таким же открытым, ясным взглядом. Узнав, в чем дело, он сразу подтвердил Валентинины слова, подумал и пояснил:

— Вообще-то, может, и ни к чему это, но раз дело касается Вали — скажу: я о том трикотаже одному парню говорил. Мы когда-то с ним работали, потом он переехал в город Н. и теперь гоняет на такси. Часто бывает у нас. Он и просил меня узнать о трикотаже: у них, дескать, такого не бывает.

— И вы ему рассказали?

— Конечно. Отказать неудобно — он же мне детали доставал.

— Неужели в вашем автохозяйстве трудно с запчастями?

— А где с ними легко? Стоять в простое из-за мелочи не хочется. Да и в рейсе мало ли что случится. Лучше иметь в запасе. А его попросишь, он всегда привезет. Вот и я его выручил.

— Он покупал что-нибудь после того, как вы его извещали?

— Да. Раза два. Он веселый парень. Умеет подсыпаться к продавщицам. Я пока развернусь, пока доберусь, мне — шиш с маслом, а он ухватит как раз то, что нужно.

Правильно, есть такие везучие ребята. Все у них ладится… И тем не менее и эти сведения могли оказаться если не ниточкой, то тончайшей паутинкой, и поэтому Грошев записал имя Аркадия Шебалина, шофера такси.

В столице он явился по известному адресу, предъявил документы. Ему предоставили комнату и вызвали задержанную. Все четко, быстро и доброжелательно. Торговка — женщина неопределенного возраста, как будто и молодая, но с морщинистым испитым лицом и странным взглядом серых глаз. Они вроде бы смотрели прямо в лицо, а в то же время неуловимо скользили мимо, и понять их выражение Николай не мог.

— Вас задержали у перехода на втором этаже ГУМа в тот момент, когда вы продавали трикотажный свитер. Это правильно?

— Что правильно? — вздохнула женщина. — Что задержали?

— Нет, — сразу подобрался Грошев: женщина умела держаться и бороться. — Верно ли, что вы продавали свитер?

— Это еще нужно доказать…

— Вот я и спрашиваю — так это или не так? Продавали, хотели подарить?

Ее глаза, словно бы не отрываясь от грошевского лица, в то же время обшарили комнату. Женщина вздохнула.

— А хоть бы и продавала — разве запрещено? И хоть бы дарила, так что? Против закона? Цену я не набавляла… Значит, это не спекуляция. Свою вещь могу и продать и подарить…

— Ладно. Хотел побыстрее, но не удается. Начнем по порядку. Кто вы, откуда, зачем приехали в Москву, где купили свитер?

— Об этом записано в протоколе, и добавлять мне нечего…

Для вида пришлось перелистать уже читанный протокол.

Задержанной двадцать восемь лет, нигде не работает, зовут Евдокией Лазаревной Тютчиной. Причина задержания — торговля в неположенных местах. Все законно. Приложена справка: Тютчина уже задерживалась московской милицией за торговлю кофточками в том же самом ГУМе. Наложен штраф.

— Все ясно. Как добирались от Н. до Москвы?

— Обыкновенно… Машиной.

— Какой? С кем?

— А кто ж его знает… Вышла на дорогу, проголосовала и поехала.

— Шофер, конечно, незнакомый. Но описать вы его можете?

Она помолчала, словно колеблясь, не зная, что сказать.

Ее глаза смотрели теперь остро. Когда она убедилась, что Грошев заметил ее колебания, кивнула:

— Могу, конечно… Такой, не то что пожилой, но уже в годах. Солидный. В курточке, рубашка под ней без галстука. Брюки вроде полосатые. Лицо круглое, нос обыкновенный. Ничего примечательного.

— Так… Ничего примечательного. Как выглядели другие пассажиры?

— А их не было, — улыбнулась женщина. — Меня взял, а других не брал.

— По дороге, значит, вы разговаривали. Куда и зачем он ехал?

— Ехал в Москву, говорит, по цветочным делам… Цветы все расхваливал… Кем и где работает, не говорил. Но вообще-то он не слишком разговорчивый.

Последних слов женщины Грошев словно не слышал. Сразу вырисовался образ Камынина, и он спросил резко:

— Вы раньше встречались с этим шофером?

Она опять поколебалась и ответила, пожалуй, слишком твердо:

— Ни боже мой!

Можно было сразу повести психологическое наступление, но Тютчина была слишком серьезным звеном в сложном деле, чтобы рисковать. Поэтому Грошев решил быть тем, за кого его принимает женщина, — немного глуповатым, может быть, сентиментальным молодым человеком. Не следовало вызывать у нее излишней тревоги. Наоборот, нужно было утвердить ее в убеждении, что ничего страшного ей не грозит, ее принимают как раз за ту, за которую она себя выдает.

— Ладно. Пойдем дальше. Свитер, вы говорите, купили на рынке. У кого?

— Не знаю… Женщина такая… пожилая. В стеганке, в пуховом оренбургском платке.

— Свитер мужской. Вы замужем?

— Была… Но купила себе. Понравился цвет. А свитера и мужчины и женщины носят.

— Верно. А продавали свитер потому, что не подошел размер?

— Да.

— А в Москве взамен надеялись купить что-нибудь подходящее?