Двое суток Гертруда Гольфштейн молчала, сидела перед Гобовдой почти не шевелясь, лишь иногда просила воды. Кажется, она даже не слышала вопросов следователя. И только сегодня, когда Гобовда сказал, что при обыске ее квартиры обнаружен тщательно замаскированный тайник, она отрешенно опустила голову.

Призналась в принадлежности к шпионской организации «Народный союз немцев, проживающих за границей», назвала кличку: «Белка».

После эвакуации немцев из Поволжья Белка осталась жить на прежнем месте, так как была женой русского фронтовика, но агентурные связи, которые ранее поддерживала ее мать, нарушились.

В конце 1942 года ее посетил человек «оттуда», привез деньги, побеседовал и включил в небольшую мобильную диверсионную группу. Демаскировка крекинг-завода была одним из заданий Белки.

Она назвала фамилии и адреса трех членов группы.

— Под какой фамилией приходил к вам посланец «оттуда»?

— Хижняк Арнольд Никитич.

— После эвакуации ваших родственников из города были еще встречи, кроме тех, о которых вы уже рассказали? Учтите, Гольфштейн, честное признание облегчит вашу вину!

Женщина пошевелила губами, потом с усилием подняла голову и снова попросила воды. Пила жадно, проливая воду на кофточку. Промокнула губы рукавом и заговорила быстро, взволнованно.

— Я понимаю, для меня все кончено! Еще девчонкой, в восьмом классе, я по поручению матери знакомилась с красноармейцами, командирами и узнавала от них многое. Я и замуж вышла по выбору матери за военного. И прямо скажу, была горда беззаветной службой своей родине — Германии. А когда мать умерла, я осталась совсем одна! Страх заставил думать. Нет, не о том, что поступаю неправильно, я боялась быть схваченной, умереть. Особенно когда Хижняк послал меня ползать в грязи с ракетницей. Это был ужас! Я хочу жить! Расскажу все, что знаю. Хотя и понимаю, что оказалась мразью…

— Остановитесь! Вы отвлеклись, Гольфштейн, и не ответили на вопрос.

— Хижняк, кроме денег, оставил мне посылку для другого человека.

Гобовда постучал по столу карандашом и тихо попросил:

— Успокойтесь. Сосредоточьтесь. Рассказывайте не торопясь, подробно.

— В тайнике, где вы нашли шифроблокноты, радиодетали и оружие, совсем недавно лежал ящичек, зашитый в парусину, с сургучными печатями. Очень похожий на посылку. Хижняк сказал, что за ним придет мужчина и представится: «Я Тринадцатый!» Мужчина не пришел, а позвонил по телефону. Мы встретились во дворе кинотеатра «Центральный» после последнего сеанса, и я передала ему посылку.

— Опишите его, — подсказал Гобовда.

— Было темно… Выше среднего роста, плотный, голос грубоватый, в фуражке, в солдатском бушлате.

— О чем говорили?

— Ни о чем. Он только поблагодарил. Хотя нет. Подождите… Он спросил: «А усилитель здесь?» Я не знала содержимое посылки. Вот все! — Гольфштейн начала выдергивать ниточки из рукава и накручивать их на пальцы. Выдернув несколько ниток, подняла глаза: — Он был в солдатском бушлате без знаков различия. Когда прятал посылку под бушлат, на петлице мундира я увидела авиационную эмблему.

— Не ошибаетесь?

— Я хорошо знаю знаки различия. В это время он вышел из тени, а была луна.

— Тогда вы видели и лицо.

— Козырек… Большой, квадратный, закрывал… Лицо широкое.

— У вас начинает прорезаться память, Гольфштейн, это хорошо.

— Я устала.

Гобовда открыл тощую папку, вынул из нее бумажку, поднес к глазам женщины:

— Вот этот адрес найден в вашей квартире. «Петровский район, лесхоз 10, Корень». Кто такой Корень?

Ракетчица откинулась на спинку стула и прикрыла веки. Вяло и безразлично звучал ее голос:

— Не знаю. Такого не помню. Еще до войны мы всей семьей ездили в лесхоз отдыхать. Там заповедник, красивые места. Может быть, это кто-то из знакомых матери.

— Его фамилия? — резко спросил Гобовда.

— Чья? — встрепенулась Гольфштейн.

— Агента, которому вы передали посылку около кинотеатра.

— Я ж говорила. Он мне известен только как Тринадцатый.

Гобовда обмакнул ручку в чернила и протянул ее женщине, пододвинул к ней и листы синеватой бумаги.

— Прочтите протокол допроса, подпишите и можете отдыхать.

По авиашколе распространился слух, что приехала государственная комиссия.

— Пока нет, но сегодня прилетит генерал со свитой, — уточнил пришедший из штаба старшина.

— Тыловик? — поинтересовался Шейкин. — «Гусей» не наставит в летные книжки?

— Не дрейфьте, генерал боевой! К нему в дивизию попасть считают счастьем! — Старшина пошел вдоль коек. Его наметанный глаз заметил прикрытую газетой пару нечищеных, с налипшей грязью сапог. — Вы, Шейкин, скоро будете офицером, а культуры ни на грош.

— А скажите, товарищ старшина, вы, конечно, лично знакомы с генералом?

— Не заговаривать зубы! — Выхваченные из-под койки сапоги полетели на середину казармы. Белейшим носовым платком старшина аккуратно вытер руки: — За нечистоплотность — наряд вне очереди!

Шейкин вытянулся и свел босые пятки:

— Есть! Понял! Драить полы — знакомая и непыльная работенка. Но смею заметить…

— Жень-ка! — укоризненно протянул Тугов, и Шейкин, скорчив недовольную мину, замолчал.

…Из-за Соколовой горы выплыл транспортный самолет СИ-47. Красиво подвернув на посадочную полосу, он сел и подрулил к командному пункту. Из кабины вышел пышноусый генерал, за ним несколько офицеров.

— Смирно! — руководитель полетов шагнул вперед для рапорта.

Генерал протянул ему широкую ладонь.

— Тянуть не будем. Показывайте машину, на которой я буду летать с курсантами. И подполковнику самолет. Знакомьтесь — мой заместитель.

Руководитель полетов поздоровался с моложавым подполковником.

— Лавров, — представился тот.

Фамилия была известна авиаторам. Будучи командиром полка, Лавров разработал несколько новых схем боевых порядков истребителей и успешно применял их в бою. Лавров отмечался в приказах по воздушной армии. В военной печати появлялись его статьи, обобщающие боевой опыт авиации.

Подполковник Лавров внимательно прочитал список курсантов, назвал несколько фамилий и направился к самолету.

— И на штурмовике летает? — руководитель полетов кивнул в сторону подполковника.

— Освоил «Ильюшина» за пару дней. Цепок, чертяка! — с гордостью ответил генерал. — Ну давайте и мне кого-нибудь.

Генерал проверил в воздухе несколько человек и остался доволен.

— Хватит, что ли? Или еще одного? Ты мне, старина, наверное, лучших подсовываешь, а кого похуже прячешь в казарме. Знаю я вас! Ну-ка дай списочек наряда.

Генерал долго просматривал фамилии и наконец произнес:

— Шей-кин… Тонкошеее что-то ассоциируется. Давайте его!

Старшина разыскал Шейкина в кухне, где тот рассказывал поварам анекдоты и одновременно таскал со сковородок стреляющие жиром шкварки.

Шейкин пулей вылетел из кухни, уселся в автомашину.

— Как генерал?.. Ничего?

Старшина промолчал. Шейкин вздохнул и затянул ремень потуже.

— Злой, что ли, генерал? — тронул он за плечо шофера.

— А вот сейчас увидишь, — ответил тот и остановил машину против командного пункта.

Из-за угла КП вышел генерал. Шейкин до того растерялся, что так и остался сидеть в машине. Генерал поглядел, сдвинув брови, потом приложил руку к шлему и доложил:

— Товарищ курсант, эскадрилья проводит учебно-тренировочные полеты. Происшествий нет. Доложил генерал-лейтенант Смирнов!

Шейкин вскочил, багровый румянец облил щеки.

— Товарищ генерал! Курсант Шейкин прибыл по вашему приказанию!

— Разгильдяй, а не курсант!.. Марш в самолет! Посмотрю, каков ты в воздухе.

…Самолет носился над приволжскими степями сорок минут. Резкими и неожиданными были его эволюции. Из пикирования — в боевой разворот. Из боевого разворота — в вираж. Крутые и энергичные «восьмерки». При больших перегрузках широкое лицо генерала наливалось кровью, отяжелевшие веки прикрывали задорные глаза, а голос прорывался сквозь гул мотора.