Полковник представил список имен этих офицеров в офис адъютанта генерала вместе с документацией, собранной для него Оками, но до сегодняшнего дня не получил удовлетворительного ответа на свои неоднократные запросы о том, что было предпринято по этому поводу. Ясно, что кто-то их заблокировал.

— Виллоугби высказал вслух свое удивление, что я при всей загруженности работой нахожу время гоняться, как он выразился, за диким гусем. Вы знаете, что значит это выражение? Бесполезный поиск. Если вам надоела ваша служба, — сказал он мне, — я с радостью напишу вам рекомендательное письмо для любой другой работы, которая будет соответствовать вашим требованиям.

Голубые глаза полковника излучали холод.

— Я заметил, как осторожен он был. Он даже не упомянул ни разу о существе моего расследования или об интерес, который он мог бы лично иметь к этому делу.

Полковник выбил остывший пепел из трубки и стал набивать ее снова табаком.

— Я начал раздумывать, каким образом я ухитрился наступить на ногу Виллоугби, когда занимался вашими военными преступниками. — Он зажег спичку. — Конечно, нужен очень сильный человек, чтобы сиять форму с этих офицеров в офисе адъютанта генерала и прогнать их оттуда. — Полковник засунул трубку в рот и начал втягивать в себя ароматный дым табака. Когда трубка разгорелась так, как ему хотелось, он продолжил. — После разговора с генералом я собрал копии документов с доказательствами, которые вы мне предоставили, и послал их ему с нарочным. Я приказал нарочному удостовериться в том, чтобы Виллоугби сам лично расписался в получении этого запечатанного пакета. Теперь я имею его подпись.

— Виллоугби ничего не станет делать с этой информацией, — заявил Оками.

— Тогда у меня будет ответ на мой вопрос. Я буду знать, что он ваял этих людей под свою опеку по какой-то известной ему одному причине, связанной с вопросами безопасности. Необязательно здесь должно быть что-либо дурное. Возможно, они имеют важные тайные связи с нашей разведкой, которые Макартур не хочет раскрывать в ходе открытого процесса в трибунале.

— Правосудие должно свершиться. — Лицо Оками окаменело. — Я добьюсь отмщения, Линнер-сан. Это существенная часть нашего альянса.

— Я полностью понимаю все, — ответил полковник.

Но позднее в тот же вечер, когда Оками пробирался через разрушенный войной Токио, у него возникли сомнения. «Может быть, полковник и генерал сделаны из одного и того же материала. Оба они с Запада и, в конце концов, кто может доверять людям с Запада? — Оками покачал головой. — Это опасный путь». Он понимал, что частично он продолжает мыслить как другие оябуны.

Иногда, как это было и сейчас, Оками чувствовал себя как настоящий шизофреник. Сердцем он знал, что следует делать. Теперь это совершенно новый мир — тихоокеанская война была тому примером. Если война и научила его чему-либо, так это пониманию того, что Япония не может больше полагаться только на себя в предстоящие десятилетия. Она сделала ложный шаг в этой войне, разрушила страну и разорила свой народ, и все это из-за изоляционизма, которого она придерживалась. Он считал, что поражение Японии явилось результатом непонимания ею Запада, особенно американцев. «Мы недооценили их силу, не учли их гибкость и неправильно поняли их решимость. Мы не можем позволить себе поступить снова подобным же образом».

Собственное стремление к процветанию его бизнеса и в будущие десятилетия толкнуло Оками на создание альянса с полковником. Ему на самом деле нравился этот человек. И это чувство было для него странным, потому что он, как и большинство его соплеменников-японцев в настоящее время, чувствовал глубокое отчуждение от других стран мира за пределами Азии.

Для него, японца, было странным обнаружить у полковника понимание синтоизма, дзена, конфуцианства и целой когорты воинствующих метафизиков, что вместе составляло подлинную суть Японии. «Удивительно», — думал он, задумчиво глядя на ореол над ночным Токио.

Он доверял полковнику безоговорочно. Но его расстраивало, что полковник был готов искать оправдание Виллоугби. Честно говоря, Омами, в его положении, было легче чувствовать заговор, чем полковнику. По своему горькому опыту Оками знал, что хозяин последним узнает о непорядках в собственном доме.

Оками достиг совершеннолетия пять лет назад. В то время его отца предал собственный брат, продавший другой семье прибыльную территорию в центре делового района Токио, которая принадлежала семейству Оками и которой домогалась та семья. Отец был убит членами этой соперничавшей семьи, когда он лежал один в своей кровати. Его жена в тот день поехала навестить больную мать, жившую вблизи Хиросимы. Как рассказывал потом дядя Оками, эти люди проникли в дом, обойдя охранников, и вонзили свои мечи в живот отца Оками.

На похоронах Оками стоял между матерью и дядей, не чувствуя ничего, кроме схватившей его печали. Через две недели, выпивая вместе с подружкой в ночном баре, он услышал пьяный разговор большой группы молодых кобунов якудзы. Двое из них оказались теми, кто зарезал его отца. К удовольствию остальных, они хвастались тем, как им удалось незаметно проникнуть в дом и покинуть его.

На следующее утро Оками взял отцовский катана, спрятал его под длинным плащом. Затем отправился к месту работы своего дяди, попросил пропустить его. Минут через пятнадцать или около того его провели к нему. Дядя, вообразивший о себе Бог знает что из-за вероломно полученных денег и кратковременной власти, широко заулыбался, представляя племянника головорезам якудза, которые окружали его. Он всегда любил пышность и упивался своим положением. Его духовный мир был весь в феодальном прошлом, когда выдающиеся воины правили страной и командовали менее удачливыми смертными.

Согласно обычаям, Оками поклонился стоявшим людям. Его дядя сидел за массивным деревянным столом. Он протянул племяннику правую руку ладонью вверх. Когда Оками распрямился, дядя спросил его о причине прихода.

Оками быстро шагнул к нему. Плащ не был застегнут и распахнулся. Оками прыгнул на стол, выхватил меч своего отца. Прежде чем пораженные охранники смогли среагировать, он поднял катана вверх и изо всех сил ударил вниз с наклоном, отрубив голову дяди напрочь.

Фонтан крови забил из шеи, залив двух из приходивших в себя стражников. Обезглавленное тело судорожно подергивалось. Голова лежала на окровавленном столе, в широко открытых глазах было недоумение, на лице застыло насмешливое выражение, как на хорошо сделанной маске.

Оками ударил торцом рукоятки меча в нос одного стражника, затем повернулся, и острый край катана врезался в плечо другого. Его пистолет упал на пол, а сам стражник, взвыв от боли, тоже свалился на пол, пытаясь безуспешно остановить льющуюся кровь.

Оставались еще двое. Они выхватили свои мечи. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы воспользоваться пистолетом, — человек, который сделал это, потерял бы свое лицо. Убив бесчестно, Оками не мог бы больше считаться якудза. Изгнанный сразу же из этой странной, крепко связанной банды так называемых посторонних, то есть людей, не являющихся членами семьи, ему некуда было бы податься. Он потерял бы единственный мир, который его принимал.

Оками сделал обманное движение вправо, а сам бросился налево, соскочив со стола. В полете он расставил широко ноги, нанес мечом удар вправо, где стоял третий стражник, рассек ему грудь, распоров не только кожу, но и мышцы. Из безжизненной руки стражника вывалился его катана.

Когда Оками опустился на пол, он почувствовал на мгновение онемелость в теле. Он быстро повернулся к четвертому охраннику. Его пронзила острая боль, в он понял, что ранен. Он преодолел чувство боли, отразил второй удар охранника и, ударив ботинком по его коленке, использовал паузу, чтобы пробиться через его защиту. Он оглушил его, ударив рукояткой меча в правое ухо, и сделал выпад. Кончик его меча вошел и вышел из тела противника. Четвертых стражник свалился на пол лицом вперед.

Так Микио Оками стал оябуном клана Оками. Прежде чем покинуть помещение, Оками нашел в себе силы поднять за мокрые волосы отрубленную голову своего дяди, которая затем в течение шести недель висела на кожаном ремне во дворике дома Оками. Каждых, кого он вызывал в то время — старшие его клана, а также оябун других семейств в Токио, были вынуждены проходить мимо этой головы, чтобы встретиться с ним.