— Сделаю, сэр.

После того как она ушла, Нанги, казалось, забыл о своих деловых письмах, которые он диктовал до ее появления. Его мысли переключились на сенатора Бэйна и на его Комиссию. По мере того как этот деятель укреплял свои позиции, Нанги испытывал все больший страх. Кто-то ведь должен стать объектом его «праведного гнева», и Нанги осознавал, что «Томкин-Сато» — вполне логичный выбор.

Дело осложнялось еще и тем, что положение Николаса было очень шатким. Он был чужаком, лишь по завещанию своего тестя, после того как Томкин скоропостижно скончался, Николас вступил во владение компанией. Нанги полагал, что Бэйну не составит труда состряпать дело против Николаса, обвинив его в чрезмерной зависимости от японского участия в деятельности корпорации и, тем самым, в причинении ущерба Штатам. Проклятье, выругался про себя Нанги, это же элементарно; ему и самому ничего бы не стоило обвинить Николаса в этом — достаточно взглянуть, где он жил последние восемь лет. Ведь не в Нью-Йорке же, а в Токио.

Нанги остро почувствовал свою вину. Ведь именно он отговаривал Николаса от возвращения в Нью-Йорк, когда тот порывался поехать туда, чтобы именно в Штатах отстаивать интересы их корпорации. Нанги клял себя за свою эгоистичность, которую проявил в сфере бизнеса, где участие Николаса способствовало неслыханным результатам как в производстве, так и в научных изысканиях, а также за то, что Николас всегда был его лучшим другом.

Что я наделал? — молча спрашивал себя Нанги. В своем стремлении всегда иметь его под рукой я обрек его — и всех нас — на забвение.

Лью Кроукер прищурился от слепящего глаза тропического солнца и, вздохнув, негромко выругался. На горизонте, в дымном мареве, возник катер морской пограничной службы, держащий курс прямо на его судно.

Лью стоял на борту великолепно приспособленной для спортивного рыболовства яхты «Капитан Сумо». Он зафрахтовал ее за непомерную цену, ибо лучшего судна не было на всем западном побережье Флориды. Он не часто выходил так далеко в море, сейчас же ему хотелось не только избавиться от неприятных воспоминаний недавнего прошлого, но и побыть одному в мире и покое. Подходя к рубке управления, он с раздражением думал о том, что меньше всего ему сейчас хочется в очередной раз принимать этих полуофициальных визитеров из пограничной службы.

Когда-то он служил детективом в полицейском департаменте Нью-Йорка. После того как он подал в отставку, они жили вместе с Эликс Логан, бывшей фотомоделью, которая, к его вящему удивлению и восхищению, влюбилась в него. Недавно она сбежала от него, вновь вознесясь в сферы блестящей светской жизни, стремление витать в которых оказалось сильнее ее любви к нему. Где она сейчас? В Нью-Йорке... или в Париже? Этот ее поступок расшатал нервы Кроукера, и, хотя она регулярно звонила ему, он не питал иллюзий относительно ее преданности и неизменной вечной любви. Перед ней всегда витали картины прежней салонной жизни с ее атрибутами беспечности и перманентного веселья, она настолько привыкла ко всему этому, что отказаться от этой мишуры было выше ее сил. И как только ему пришло в голову, что она удовольствуется им, широкоплечим, несколько мрачноватым сорокапятилетним мужчиной с задубленным ветрами лицом ковбоя? Кроукер не считал себя красавцем, и, хотя у него были густые черные волосы, он никогда не стриг их по последней моде, не говоря уже о том, чтобы прилизывать их назад, подобно дружкам-коллегам своей бывшей возлюбленной.

Ты напоминаешь мне Роберта Митчема, сказала как-то Эликс в один из первых дней их знакомства. Столько характера, столько жизненных коллизий отразилось у тебя на лице.

В тот вечер, когда она покинула его, он сидел за штурвалом устаревшего, серийного выпуска 1969 года «тандерберда», тщательно и любовно восстановленного собственными руками и покрытого светло-голубой краской. Взгляд его был прикован к самолету, который, рассекая тяжелый от нестерпимо палящего солнца воздух, уносил на борту его Эликс. Охваченный внезапным приступом отчаяния, он хотел было немедленно позвонить своему другу Николасу Линнеру, с которым они побывали не в одной опасной переделке. Однако не в характере Кроукера было плакать кому-либо в жилетку, даже такому близкому другу, как Николас. Тогда он вспомнил западную окраину Манхэттена, эту дьявольскую преисподнюю, своего отца, полицейского, застреленного на одной из темных улочек этой клоаки, мать, сошедшую с ума от горя. Жизнь научила его умению переносить трудности и постоять за себя. И хотя сейчас ему было больно, он решил, что возврата к прошлому не будет.

Катер береговой пограничной службы уменьшил ход. Лью также поставил рычаг управления в нейтральное положение, а через некоторое время перевел его до позиции «Стоп машина», затем включил автоматическую лебедку и услышал всплеск — якорь начал опускаться на дно.

Пока Лью готовился к приему гостей, он не переставал думать о том, какой черт дернул его согласиться с предложением пограничной службы время от времени сотрудничать с ними в осуществлении контроля за торговцами наркотиками, морским путем доставляющими во Флориду огромные партии этой отравы. Скорее всего, в нем продолжал сидеть полицейский, хотя, переехав сюда, он всячески пытался убедить себя в обратном.

От пограничного катера, плавно покачивающегося на волнах, отплыла небольшая шлюпка.

Кроукер ловко поймал брошенный ему со шлюпки конец, закрепил его, спустил, трап и принялся внимательно рассматривать поднимающихся мужчин.

Он предполагал увидеть своего приятеля лейтенанта Макдональда, через которого держал связь с пограничниками, однако вместо него на борт ступили два младших лейтенанта флота, у обоих на бедрах болтались табельные револьверы, вид у них был очень серьезный. Затем возник некто третий, которого лейтенанты явно сопровождали, и которого Лью вообще никогда раньше не видел. Взглянув на него повнимательнее, Лью поразился проницательности его ясных голубых глаз. Выглядел он чрезвычайно моложаво, хотя, как прикинул Кроукер, ему было уже где-то под пятьдесят. Высокий, худой, как гончая, черные брови, впалые щеки. В руках он держал чемоданчик, который, казалось, был вырезан из фантастических размеров куска черного алмаза.

Офицеры держались очень официально. Они отдали честь Кроукеру и застыли по команде «вольно» по обеим сторонам трапа.

— Мистер Кроукер, — сказал незнакомец, протягивая руку, — рад встрече с вами. Меня зовут Уилл Лиллехаммер. — Его глаза прищурились, но рот улыбнуться отказался. — Очень любезно с вашей стороны, что вы разрешали нам подняться на борт.

Казалось, его голубые глаза, подобно рентгеновским лучам, просвечивают все насквозь и делают безошибочные измерения.

— Я выполняю специальное задание по поручению президента США.

Он не вдавался в подробности, но Кроукер как-то сразу решил, что это задание никак не связано с береговой службой, хотя этот человек и был одет в форму лейтенанта береговой пограничной охраны.

— Здесь есть какое-нибудь место, где мы могли бы поговорить наедине?

Кроукер посмотрел по сторонам. Кроме пограничного катера, находящегося в относительной близости, он разглядел рыбачий баркас, несколько вздрагивающих под порывами ветра парусников и плывущий в сторону берега окурок. Все лодки находились на значительном удалении. Лью развел руками.

Лиллехаммер наконец улыбнулся, и что-то жутковатое было в этой улыбке. Она обнажила целую паутину бледных шрамов по обоим уголкам его рта.

— Вы будете поражены, если узнаете, как далеко вперед шагнули средства электронной разведки с тех пор, как вы вышли в отставку, — заметил Лиллехаммер.

Выходит, ему известна история моей жизни, думал Кроукер, провожая его в каюту. Он достал из холодильника пару бутылок ледяного пива, и они уселись на скамейку с виниловым покрытием. Лиллехаммер поднял свою бутылку и, сказав: «За знакомство!» — сделал солидный глоток. Затем он уместил на скамейке свой чемоданчик, покрутил шифр и открыл его. Содержимое чемоданчика напоминало чем-то начинку компьютера, но без наборной клавиатуры. Лиллехаммер вставил в недра своей ноши видавший виды ключик, повернул его влево, затем вправо.