Отель имел свою собственную пристань, где Николаса уже ждали швейцары в расшитых золотом зеленых ливреях. Подхватив его чемоданы, они провели Николаса мимо сервированных на открытой террасе столиков.
Интерьеры отеля были выполнены в прихотливом, традиционном для Венеции стиле: арки, сводчатые потолки, затянутые муаром стены и фантастическая игра красок — голубой, зеленой, желтой и темно-оранжевой. Мебель рококо с позолотой, багеты, массивные часы, подсвечники и канделябры из муранского[8] стекла, украшенные изящными подвесками.
Процедура регистрации была обставлена с большой помпой — Николаса встречали как дорогого гостя, прибывшего с высокой миссией. Над стойкой из полированного дерева висела огромная белая маска с гротескным по своим размерам носом и агрессивно вздернутой верхней широкой губой. Заинтригованный Николас осведомился у служащего о том, что она означает.
— А! Синьор, Венеция — это город масок. По крайней мере, так было на протяжении столетий. Название нашего отеля — «Дворец ди Мачере Венециано» — буквально означает «Дворец Венецианской Маски». Дож, построивший этот дворец и обитавший в нем, слыл известным греховодником, скрывавшим свое лицо под маской Баута[9], когда он шел, как бы эта сказать поделикатнее, на поиски любовных приключений. — Здесь клерк облизнулся. — Сдается мне, что под ее прикрытием дож наделал изрядное количество своих незаконнорожденных отпрысков и сплел немало политических интриг. — Он взглядом указал на маску. — Баута была возлюбленным средством могущественных дожей, судейских в принцев, стремящихся сохранить свое инкогнито. Под видом простолюдинов они могли посещать самые сомнительные уголки города, не рискуя быть узнанными.
— Неужели никому ни разу не удавалось узнать истину?
— Никому, синьор, уж вы поверьте. Венеция умеет хранить свои секреты.
Номер, который был забронирован для Николаса, располагался на втором этаже и поражал своими размерами. Поставив на пол его чемоданы, носильщик по персидскому ковру подошел к окну, раскрыл высокие четырехметровые ставни — комната моментально наполнилась запахами улицы, городским шумом и отраженным водами Гранд-канала солнечным светом. В лучах этого мерцающего света изысканно обставленный номер выглядел так же, как, видимо, и триста лет назад, при дожах, когда снаружи сюда доносились протяжные песни гондольеров и ароматы цветов.
Оставшись один, Николас прошел в отделанную мрамором ванную комнату, чтобы принять душ и смыть с себя дорожную усталость. Бреясь, он замечал в зеркале, что в лице его произошли какие-то неуловимые перемены, и в памяти вновь всплывали слова, сказанные Сэйко: «Вы несомненно будете другим... настолько другим, что никто вас не узнает».
Ополоснув лицо холодной водой, с полотенцем в руке Николас вернулся в комнату. Он встал у окна и смотрел на то, как уже вечерние тени тянули свои длинные пальцы к Гранд-каналу. Слева в свете зажигавшихся уличных фонарей белел собор Санта-Мария делла Салуте, а справа внизу у причала покачивались на воде четыре пустые гондолы: голубая, зеленая, черная и красная. Их плавно выгнутые высокие корпуса, украшенные шестью декоративными зубцами, которые символизировали шесть sestieri — городских районов, в опускавшихся сумерках представлялись Николасу какими-то музыкальными инструментами, полными мелодий и гармонии.
Вытерев лицо, Николас повернул голову и только сейчас увидел, что на широкой, королевских размеров постели лежит картонная коробка. Он твердо помнил, что, когда носильщик ввел его в номер, на постели ничего не было. Сняв трубку, он позвонил вниз дежурному. Тот подтвердил, что никаких посылок на его имя в отель не поступало.
Николас раскрыл коробку, заглянул в нее и застыл как статуя. Он вновь ощутил, как у основания затылка неприятно зашевелились волоски, а по спине потекла тонкая струйка пота.
Из коробки он извлек длинный черный плащ, который был на нем в его видениях. Под плащом лежала маска ручной работы из папье-маше. Она представляла собой точную копию Бауты, висевшей в вестибюле отеля: глянцевая белая поверхность, выдающийся нос и еще более агрессивный изгиб губ — настоящая обезьянья морда. Именно под такой скрывали свое высокородное происхождение венецианские аристократы.
На дне коробки лежал бирюзового цвета конверт с золотой каймой. В конверте Николас обнаружил один-единственный лист плотной бумаги, на котором витиеватым каллиграфическим почерком с левым наклоном крупными буквами была выписана фраза:
«НАДЕВ ПЛАЩ И МАСКУ, ВАМ НЕОБХОДИМО ЯВИТЬСЯ К КАМПИЕЛЛО ДИ САН-БЕЛИЗАРИО В ДЕСЯТЬ ТРИДЦАТЬ ВЕЧЕРА».
Николас взглянул на часы. Без четверти семь, ужинать еще рано. Сняв с себя дорожный наряд, он переоделся и открыл саквояж, который ему в аэропорту передала Сэйко. В полете у Николаса не было ни малейшего желания разбирать лежащие в нем бумаги.
Он устроился в кресле и в смешанном свете уличных фонарей и гостиничной лампы углубился в чтение последнего шифрованного отчета Винсента Тиня. Тинь родился и вырос во Вьетнаме. Позже он закончил в Австралии колледж я некоторое время там работал. Он был экспертом по международному деловому праву и даже прошел годичную стажировку на Уолл-стрит.
Вместе с Тинем Николасу пришлось долгое время работать в Токио и Сайгоне, он обнаружил в Винсенте деловую хватку и развитый интеллект — весьма редкое сочетание. Несмотря на то, что Николаса несколько настораживало в Тине его излишнее умение лавировать — абсолютно необходимое для успешного ведения бизнеса в Юго-Восточной Азии, он был вполне убежден в том, что Тинь управляем. Именно поэтому он и планировал свою поездку в Сайгон, которую теперь пришлось отложить.
Он бегло пробежал глазами цифры предполагаемых расходов в доходов компании «Саго интернэшнл» на следующий квартал, данные, свидетельствующие о повышении качества подготовки будущих сотрудников компании, ознакомился с неутешительным прогнозом цен на нефтепродукты. В одном только Вьетнаме японцы закупали почти девяносто процентов добываемой там нефти, и мысль о том, что страна могла испытывать недостаток нефтепродуктов, представлялась Николасу просто нелепой. Тинь сообщал также о политической ситуации во Вьетнаме и о положении дел в бизнесе. Более внимательно Николас отнесся к информации Тиня о его последних контактах с ключевыми фигурами в той и другой сфере. Один из пунктов отчета вызвал чувство тревоги. По Тиню получалось так, что по стране циркулируют неподтвержденные слухи о формировании какого-то теневого кабинета, полностью независимого от вьетнамского правительства. Тинь не располагал никакими сведениями относительно того, что это за кабинет, упоминая лишь о растущих изо дня в день его силе и влиянии. Тинь обещал приложить все усилия для того, чтобы раздобыть необходимую информацию раньше, чем это сделают их конкуренты.
Тиню необходимо послать факс, заметал про себя Николас. Что это еще за шутки?! Сайгон всегда был наводнен слухами подобного рода. Да и кому в голову взбредет поддерживать такой режим? Кто преложил усилия к тому, чтобы этот кабинет появился на свет? За счет чего он держится? И если он набирает силу, то кто-то же должен его финансировать?
Если ситуация в стране вновь дестабилизируется, то сотни миллионов долларов, вложенные во вьетнамский бизнес их компанией, могут вылететь в трубу. Видимо, Тинь слишком долго пробыл в джунглях и настоятельно нуждается в указаниях человека из цивилизованной страны. Делая пометки на полях отчета, Николас вновь пришел к выводу, что следует быстрее заканчивать дела в Венеции и немедленно вылетать в Сайгон.
К тому времени как Николас спустился в ресторан отеля, он уже явственно испытывал чувство голода. Проходя в глубину роскошного голубого зала, он наблюдал, как за окнамми сновали туда-сюда vaporetti — речные трамвайчики; их огни метались подобно фантастическим светлякам. По каналу также тихо скользили гондолы, перевозя туристов из Японии и Германии — все они были увешаны фотокамерами и разноцветными сувенирами из Мурано.
