В этот миг ее окликнул Молдри. Она отозвалась на крик, сообщив, что занята делом и скоро спуститься, а потом повторила вопрос.

— Да-да, — проговорила женщина, — ты покинешь дракона. — Она попыталась схватить Кэтрин за руку. — Не бойся, я не причиню тебе зла.

Кожа женщины ссыхалась прямо на глазах. Страх Кэтрин ослабел.

— Пожалуйста! — молила незнакомка, заламывая руки. — Твое прикосновение спасет меня. Иначе я умру!

Кэтрин отказывалась верить ей.

— Ты должна понять! — крикнула женщина. — Я твоя сестра! У нас одна кровь, одни воспоминания! — Ее кожа покрылась густой сетью морщин, лицо чудовищно исказилось. — Ну пожалуйста! Помнишь: тогда, под крылом, со Стелом… Ты была девственницей… Ветер срывал со спины Гриауля цветки чертополоха, и они осыпались вниз серебристым дождем… А помнишь тот праздник в Тео- чинте? Тебе исполнилось шестнадцать лет. Ты надела маску из оранжевых цветов и золотой проволоки, и трое мужчин просили твоей руки. Ради Бога, Кэтрин! Послушай меня! Мэр… Ты не забыла его? Молодой мэр? Ты отдалась ему, но не по любви. Ты боялась любви, ты не доверяла своим ощущениям, не доверяла самой себе.

Связь между ними становилась все более зыбкой. Кэтрин с трудом удерживалась от того, чтобы не броситься к женщине, чьи слова разбередили ее. Та вся обмякла, черты расплылись, словно были из воска и начали таять. А потом она улыбнулась, и ее губы будто растворились в воздухе, а следом, один за другим, стали исчезать зубы.

— Я понимаю, — проговорила женщина хрипло и издала короткий смешок. — Теперь я понимаю.

— Что? — спросила Кэтрин. Но женщина вместо ответа повалилась набок. Скорость гниения нарастала. За какие-то минуты от нее осталась лишь лужица белого желеобразного вещества, которая сохранила очертания фигуры. Кэтрин испытала одновременно ужас и облегчение. Неожиданно пробудилась совесть. Она никак не могла решить, правильно ли поступила и не погубила ли своей трусостью существо, которое заслуживало смерти не более, чем она сама. Пока женщина была жива — если здесь годится это слово, — Кэтрин опасалась ее, но сейчас невольно восхитилась совершенством своего двойника и тем растением, которое сумело его воспроизвести. Она подумала, что женщину отличало не только внешнее сходство с ней. Ведь она, как выяснилось, обладала воспоминаниями Кэтрин! Кэтрин заставила себя взять образцы вещества из лужицы и срезала плеть винограда с намерением разгадать его загадку. Впрочем, она сомневалась, что с ее примитивными инструментами удастся чего-то достичь. Таким образом она убеждала себя, а в глубине души сознавала, что на самом деле не хочет узнать тайну растения, ибо страшится того, что может ей открыться. С течением времени она хотя и продолжала думать об изучении призрачного винограда и даже советовалась с Молдри, но все дальше и дальше отодвигала от себя эту идею.

Температура внутри дракона была постоянной, ритм, в котором пульсировало золотистое свечение, не знал колебаний, не могло здесь быть ни дождя, ни снега, а потому смену времен года для тех, кто жил в Гриауле, знаменовали перелеты птиц, плетение коконов и дружное появление на свет миллионов насекомых. Именно по этим признакам Кэтрин через девять лет после того, как вступила в пасть Гриауля, поняла, что снаружи осень. Той осенью к ней пришла любовь. Три года назад ее исследовательский пыл начал понемногу иссякать. Энтузиазм Кэтрин мало-помалу сходил на нет, и это стало особенно заметно после смерти капитана Молдри, скончавшегося просто от старости. Теперь оберегать ее от филиев было некому, и Кэтрин чувствовала, что их безумие исподволь проникает в ее рассудок. Откровенно говоря, она маялась от безделья, ибо карты были нарисованы, образцы перенесены в хранилище, которое занимало уже несколько комнат. Она по-прежнему заглядывала в полость, где помещалось сердце дракона, но толковать сны больше не пыталась, а лишь коротала с их помощью медленно текущее время. От нечего делать она вновь обратилась к мыслям о побеге. Кэтрин полагала, что тратит жизнь впустую, и рвалась возвратиться в мир; Гриауль был для нее многокамерной тюрьмой, она стремилась на свободу, но не могла не признать, что кое-чему научилась. Убеги она отсюда вскоре после того, как очутилась здесь, жизнь ее стала бы непрерывной чередой увеселений и загулов. Иное дело сейчас: вооруженная знаниями, сознающая свои сильные и слабые стороны, она наверняка добилась бы успеха. Но прежде чем Кэтрин определилась в своих намерениях, колония пополнилась новым членом, мужчиной, которого группа филиев, собиравших ягоды в пасти дракона, подобрала неподалеку от нижней губы. Когда они принесли его в пещеру, он был без сознания. Звали его Джон Колмакос, и в свои тридцать лет он занимал пост преподавателя ботаники в университете Порт-Шантея. Он спустился в пасть вместе с проводниками, которые потом сбежали, а затем угодил в лапы обосновавшихся у губы обезьян. Это был худой, даже тощий человек с мускулистыми руками и копной непокорных темно-русых волос. На его лошадином лице с довольно-таки своеобразными чертами застыло слегка удивленное выражение, словно он не переставал изумляться тому, что видел вокруг. Радужная оболочка больших голубых глаз отливала зеленым и карим; надо сказать, лишь глаза нарушали общее впечатление топорности и заурядности, которое производил Джон Колмакос.

Джону Колмакосу, и не в последнюю очередь из-за того, что он восхищался проделанными ею исследованиями. Кроме того, не приходилось сомневаться, что влечение было взаимным. Несмотря на возникавшую иногда неловкость, они не торопили события и терпеливо наблюдали за происходящим.

— Невероятно, — произнес однажды Джон, оторвавшись от чтения одной из записных книжек Кэтрин. — Кто бы мог подумать, что вы не получили специального образования!

— Знаете, — проговорила Кэтрин, покраснев от удовольствия, — на моем месте и обладая тем запасом времени, какой был у меня, всякий добился бы похожих результатов.

Он отложил блокнот и поглядел на девушку так выразительно, что она потупилась.

— Вы ошибаетесь, — сказал он. — Большинство людей в похожих ситуациях опускается. Мне трудно вас с кем-либо сравнить. Вы совершили подвиг.

Его похвала подействовала на Кэтрин весьма странным образом: ей показалось вдруг, что ее хвалит умудренный годами взрослый, а сама она превратилась в неумелого ребенка, который неожиданно сделал что-то правильно. Ей хотелось объяснить ему, что научные исследования были для нее разновидностью терапии, занятием, которое помогало справиться с отчаянием, однако она не смогла подыскать слов, от каких не веяло бы ложной скромностью, а потому ограничилась тем, что воскликнула: «О!» — и принялась готовить брианин, чтобы смазать больную лодыжку Джона.

— Я, наверное, не то сказал, — пробормотал он. — Простите. Я не хотел вас смущать.

— Я не… То есть… — она рассмеялась. — Я отвыкла от нормального общения.

Он улыбнулся, но промолчал.

— Что такое? — спросила она резко, решив, что он смеется над ней.

— Извините?

— Чему вы улыбаетесь?

— Если вам будет приятнее, я могу нахмуриться.

Кэтрин опустила голову, чтобы он не видел краски, которая бросилась ей в лицо, растерла пасту на медной тарелке, отделанной по ободу неограненными бриллиантами, и скатала ее в шарик.

— Я пошутил, — сказал Джон.

— Знаю.

— Что случилось?

Она помотала головой.

— Ничего.

— Послушайте, — не отступал он. — Я не хотел сделать вам больно, честное слово. Что я такого натворил?

— Вы тут ни при чем, — Кэтрин вздохнула. — Я просто никак не могу привыкнуть к вашему присутствию здесь, вот и все.

Снаружи донеслось лепетание филиев, спускавшихся по веревкам на дно пещеры.

— Понимаю, — проговорил он. — Я… — Он замолчал и уставился в пол, его толстые пальцы ощупывали записную книжку.

— Что вы собирались сказать?

— Вы заметили, чем мы занимаемся? — он откинул голову и расхохотался. — Только и делаем, что объясняемся, как будто боимся обидеть друг друга не тем словом.