— Согласен, — кивнул Чак, тоже припоминая предсказание ганимедянина.

— Послушайте, — сказала Джоанна. — То, что какой-то там ганимедский сплетник всюду сует свой нос из-за идиотской способности к телепатии и псевдодоброты, вовсе не означает… — Она замолчала, разволновавшись; глаза возбужденно сверкали. — Бог с ним. Знаете, мне кажется, он потенциально опасен. Ведь у ганимедян такие амбиции… Помните условия, на которых они вступили в земно-альфанскую войну? Они все такие — стремятся разнюхать побольше и предугадать последствия… — Джоанна наморщила лоб. — Наверно, вам следует подыскать себе другую квартиру, чтобы быть от него подальше.

«Уже немного поздно», — спокойно подумал Чак. Машина остановилась у дома Джоанны. Чак увидел современное здание, спроектированное просто и со вкусом, но, как и у большинства домов недавней постройки, значительная частью его находилась под поверхностью земли. Вместо того чтобы подниматься вверх, оно опускалось вглубь.

— Я живу на шестнадцатом подземном этаже, — предупредила Джоанна, когда они спускались в лифте. — Все равно что шахтер в забое… Наверно, это неприятно для тех, кто страдает клаустрофобией.

Минуту спустя она философски добавила, отпирая ключом дверь:

— С точки зрения безопасности жить на такой глубине очень даже неплохо. Представляете, если альфанцы снова нападут? Приятно осознавать, что между тобой и ядерным взрывом — пятнадцать уровней. Да и вообще, здесь как-то спокойней.

Она открыла дверь. В прихожей мягким дымчатым светом зажглись лампы.

Внезапно по глазам ударила яркая вспышка. Чак, таращась ослепленными глазами, не сразу разглядел стоящего в прихожей человека с фотоаппаратом в руках. И сразу узнал его.

— Привет, Чак, — сказал Боб Альфсон.

— Кто это? — вскрикнула Джоанна. — Что он здесь делает? Альфсон произнес:

— Не волнуйтесь, госпожа Триест. Я адвокат жены вашего любовника. Нам нужны улики для процесса о разводе, который, между прочим… — Он посмотрел на Чака. — Суд назначен на следующий понедельник на десять утра в зале судьи Бриззолара. — Адвокат улыбнулся. — По просьбе вашей жены мы перенесли заседание на более ранний срок. Ей необходимо закончить дело как можно скорее.

— Вон отсюда, — спокойно произнес Чак. Направляясь к двери, Альфсон сказал:

— С большим удовольствием. Хочу все-таки сообщить одну интересную деталь: у меня в аппарате особая пленка. Уверен, она знакома вам, Риттерсдорф, по работе в ЦРУ. Страшно дорогая, но очень полезная вещь. — Он пояснил, обращаясь к обоим:

— Я только что сделал снимок замедленного действия. Знаете, что это такое? На пленке отразится не то, что вы делали сейчас, а то, чем будете заниматься здесь в течение следующих тридцати минут. Мне кажется, судью Бриззолара это заинтересует.

— Мы ничем не будем заниматься здесь в следующие тридцать минут, — ледяным тоном произнес Чак, — потому что я ухожу. Он отодвинул адвоката в сторону и зашагал к лифту. «Мне нельзя оставаться здесь», — думал он.

— А зря, — хмыкнул Альфсон. — Я надеялся, что на пленке запечатлеется кое-что интересное. А вам разве не все равно? Это же просто техническое устройство, которое поможет госпоже Риттерсдорф добиться справедливого решения суда. Кроме того, должна состояться формальная презентация улики. А вы лишаете меня такого удовольствия!

Чак обернулся, ошарашенный.

— Но это же грязное вторжение в личную жизнь…

— Полноте, милейший господин Риттерсдорф, никакой тайны личной жизни не существует уже последние лет пятьдесят, — с улыбкой заметил Альфсон. — Вы же работаете в разведке, дорогой мой. Поэтому не пудрите мне мозги.

Он неторопливо пошел по коридору, миновал Чака и не спеша подошел к двери лифта.

— Да, если вам потребуется копия пленки…

— Нет, — отрезал Чак. Он пристально следил за адвокатом, пока тот не скрылся в кабине лифта.

— Послушайте, вы все равно можете зайти, — предложила Джоанна, — ведь мы ничем таким заниматься не собираемся…

Она придержала для Чака дверь, и тот нерешительно прошел в квартиру.

— Его действия, конечно, незаконны. Но, думаю, такое часто случается при бракоразводных процессах.

Девушка прошла на кухню и занялась приготовлением коктейлей; Чак слышал позвякивание кубиков льда в стаканах.

— Как насчет «Зеленого Ягуара»? У меня есть целая бутылка…

— Что угодно, — мрачно произнес Чак. Джоанна принесла коктейли; он машинально взял свой стакан. «Хорошо же, любимая женушка, — мысленно повторял он. — Ты сама не оставляешь мне выбора…»

— Вы такой печальный, — сказала Джоанна. — Но это действительно ужасно. То, что сделал этот негодяй с фотоаппаратом. Все они лезут к нам в душу: сначала Смайл Раннинг Клам, потом…

— Не все еще потеряно, — произнес Чак. — Я знаю, как нам заняться любовью тайно — чтобы никто не узнал об этом.

— Как?

Чак Риттерсдорф не ответил, продолжая молча потягивать коктейль.

С высоких полок над головой Игнатия Ледебура ринулись вниз кошки: сначала три старые рыжие и одна пестрая бесхвостая, затем несколько полусиамских с усатыми пушистыми мордочками и, наконец, иссиня-черный молодой кот. Последней, тяжело колыхая большим животом, спрыгнула пятнистая кошка с приплодом в брюхе. На полу к кошкам присоединился пес, и вся компания, сгрудившись у ног Игнатия, сильно замедляла его продвижение к двери хижины.

На пороге лежали останки мертвой крысы: собака, крысолов-терьер, поймала ее вчера вечером, а кошки съели то, что сочли нужным. Игнатий слышал их возню, когда засыпал. Ему было жалко крысу, которая, очевидно, прибежала подкормиться к куче отбросов, скопившихся у двери хижины. Крыса ведь тоже хотела жить, как и всякая божья тварь. Однако пес не понимал этого — инстинкт убийства прочно сидел в его маленьком мозгу. Обвинять, таким образом, было некого. К тому же Игнатий боялся крыс — в отличие от своих земных собратьев у них были очень проворные лапы, которые, в сочетании с острыми когтями, представляли собой весьма грозное оружие. Они были очень сильны, эти крысы.

На глаза Игнатию попался давно вышедший из стоя трактор, ржавевший во дворе уже несколько лет. В свое время Игнатий притащил его сюда, терзаемый смутной надеждой о его починке. А пока пятнадцать (или их было шестнадцать?) детей Игнатия резвились в нем, переговариваясь друг с другом при помощи уцелевшего автоответчика машины.

Он не мог найти то, что искал: пустой пластиковый пакет из-под молока, чтобы разжечь огонь и приготовить завтрак. Эх, придется снова ломать доску. Игнатий подошел к большой куче Древесного лома, лежавшей во дворе, и начал копаться в ней, стараясь выбрать доску, которая сломалась бы от удара ноги, если прислонить ее к стене хижины.

Игнатий замерз, стоя на холодном утреннем воздухе, и пожалел о том, что потерял свитер. Во время одной из своих долгих прогулок он прилег отдохнуть и подложил свитер под голову… Проснувшись, он пошел дальше, совершенно забыв про него. Ну и ладно… Черт с ним. Игнатий, конечно же, не мог вычислить, где оставил его; ему смутно припоминалось, что он шел тогда в направлении Адольфвилла. Свитер лежал, вероятно, где-нибудь в десяти днях пути, не меньше…

Из соседнего домика вышла женщина — однажды она была его женой, но недолго: надоела ему, когда он нажил от нее двоих детей. Женщина закричала на большого белого козла, забравшегося в огород. Козел продолжал жевать, не реагируя на женщину, пока та не подбежала и не пнула его ногой. Козел взбрыкнул и запрыгал прочь; свекольная ботва по-прежнему торчала у него из пасти. Вспугнутые козлом утки бросились врассыпную, крякая изо всех сил. Игнатий расхохотался. Утки на самом деле воспринимали жизнь слишком серьезно…

Переломив доску, Игнатий вернулся в хижину; кошки бежали следом, и Игнатию не удалось вовремя захлопнуть дверь — одна все же проскочила внутрь, — затем присел на корточки перед небольшой чугунной печуркой и стал разводить огонь.