Тяжело опираясь на посох, к ним подошла леди Трит. И Шеф наконец задал вопрос, пылавший в его мозгу с того самого мгновения, когда он увидел первый дымок над поверженным Эмнетом.

— Годива… Скажи мне, что они сделали с Годивой?

— Ее выбрал себе Сигвард. Они увезли ее в свой лагерь.

Шеф повернулся к Эдрику. Твердо, без всякого намерения оправдаться он прознес:

— Меня считают рабом и изменником… Скоро я буду и тем и другим. — Он сорвал с ремня пряжку, и щит грохнулся оземь. — Я отправляюсь в лагерь викингов под Стауром. Лишний раб им не помешает. А мне нужно что-то сделать, чтобы спасти Годиву.

— Ты не проживешь и недели, — сдавленным ледяной яростью голосом проговорил Эдрик. — И сдохнешь, как предатель. Предатель своего народа и короля Эдмунда. — И, резко развернувшись, он зашагал прочь.

— И Господа нашего Иисуса Христа, — добавил вышедший на свет из убежища отец Андреас. — Ты же видел дела язычников. Лучше быть рабом у христиан, чем королем среди таких, как они.

Шеф понял, что решение он принял сгоряча — даже чересчур сгоряча, если сказать всю правду. Но, раз решившись, он обречен был идти до конца. В голове теснилась круговерть мыслей. «Я пытался убить своего отца. Я оставляю своего приемного отца влачить жизнь растения. Мать моя будет ненавидеть меня за то, что сделал мой отец. Я потерял надежду обрести свободу, человека, который мог бы стать моим другом».

Только мысли эти сейчас ему не помогут. Все это сделано ради Годивы. Теперь он должен довести начатое до конца.

Боль буравила мозг, в ноздри въедался дым, а под самим телом что-то отчаянно барахталось. В ужасе Годива проснулась и шарахнулась было в сторону. Девушка, на которой она лежала, жалобно захныкала.

Взор ее понемногу привыкал к темноте. Оказывается, она находится в повозке. Повозка со скрипом переваливается из лужи в лужу. Через тонкий парусиновый верх в загроможденное человеческими телами пространство сочится свет. Девушки из Эмнета вповалку лежат друг на дружке. Ни на минуту не смолкает разноголосое стенание. Маленькое квадратное оконце на задней стенке вдруг темнеет, являя взору бородатую голову. Рыдание тут же сменяют визги: девушки судорожно вцепляются подругам в плечи, прячут головы за их спинами. Но голова лишь глумливо усмехнулась, сверкнув ослепительным оскалом, погрозила им взмахами бороды и скрылась.

Викинги! К Годиве сразу вернулась память. Пронеслись все события минувшего дня. Ватага воинов, паника, побег в полубеспамятстве через болота, возникший на ее пути мужчина, который хватает ее за юбку, всепроникающий ужас, охвативший ее, когда в первый раз в скудной на события жизни ее прижимает к себе взрослый мужчина…

Рука ее медленно скользнула к бедрам. Что они сделали с ней, пока она была без сознания? Голова раскалывалась надвое, однако тело не ведало ни муки, ни раздражения. Она девственница. По-прежнему девственница. Не могли же они ее изнасиловать так, чтобы она потом ничего не почувствовала?

Заметив ее движение, одна из девиц, дочь батрака, с которой как-то вздумалось поиграть Альфгару, процедила с плохо скрываемой злобой:

— Не бойся, они нас пока не трогали. Они же должны продать нас невредимыми. И тебя, девицу, тоже. Пока они не найдут тебе покупателя, можешь за себя не бояться. Ну а потом с тобой будет то же, что и со всеми нами.

Воспоминания обретали стройность. Заполненная поселянами площадь, которую со всех сторон оцепили викинги. На площадь втаскивают отца, он кричит, предлагает отпустить его в обмен на что-то… Потом — полено. Леденящий ужас, когда к распластанному у бревна отцу подступил человек с топором, и она понимает, чем он сейчас займется. Да… С воплем она кидается вперед, хочет выцарапать глаза их главному воину. Но ее ловит другой, которого тот зовет сыном. Теперь что? Робким касанием она ощупала голову. Опухоль. Сбоку от нее — пронизывающая боль. Но осмотрев пальцы, она не увидела на них крови. И тут же явилось воспоминание: викинг ударяет ее мешком с песком.

Не ей одной довелось подвергнуться такому же обращению: разбойники были не новички в своем деле и без долгих разговоров управляли человеческим стадом. В начале набега, действуя мечами и топорами, пиками и щитами, они очищали деревню от оставшихся в ней мужчин. Но следующие жертвы надо было оглушать, а для этого не сгодились бы даже обух топорика или тупая сторона меча. Удар может пойти вкось, раздробить череп, отхватить часть уха, еще как-нибудь покалечить товар. Даже кулак здесь не выход. К тому же пущенный в ход с плеча мужчины, привычного бороться веслом с волнами. Кто же купит девчонку с перебитой скулой или свернутой на сторону челюстью? Разве что скряги с каких-нибудь далеких островов, но только не купцы, которые закупают товар для Испании или для привередливых дублинских королей. А потому в команде Сигварда — как и во многих других — люди, ответственные за доставку рабов, держали у себя под перевязью или приторачивали к щитам продолговатые колбаски из добротно прошитой холстины и плотно набитые сухим песком, который отыскивали в особых местах по дюнам Ютландии или Сконе. Стоит хорошенько тяпнуть такой колбаской — и товар будет лежать смирно, во всяком случае, лишних хлопот не доставит. Ни риска, ни убытков.

Сдавленным от страха голосом девушки начали перешептываться. Они рассказали Годиве, что случилось с отцом. Потом она услышала о судьбе Труды, Трит и остальных. О том, как всех их погрузили в эту телегу и повезли по дороге, ведущей к побережью. Что-то их ждет теперь?

К вечеру следующего дня Сигвард, ярл с Малых островов, также ощутил приступ хандры, хотя по гораздо менее очевидной причине. Желудок его урчал, наполненный отборной английской говядиной, рука сжимала кубок с элем. Развалившись в удобной позе за столом, накрытым для ярлов в огромном шатре армии сынов Рагнара, он слушал, как сын его, Хьёрвард, повествует об их походе. Тот был еще совсем юным воином, но говорить умел хорошо. Приятно, что другие ярлы, и сами Рагнарссоны, видят, что у него есть молодой крепкий мальчик, с которым в будущем придется считаться.

Что же тогда было не так? Не из тех Сигвард был людей, что любят ворошить воспоминания, однако прожил он на свете немало лет и знал, что не стоит отмахиваться, когда от надвигающейся угрозы пробегают по телу мурашки.

Возвращение прошло на редкость гладко. Поезд с людьми и добычей он повел не обратно к Узу, а к речушке Нин. А воины, оставленные стеречь корабли на иловой отмели, обменивались тем временем с подоспевшими англичанами издевками, иногда, забавы ради, стрелами, наблюдали за тем, как те упорно стягивают силы — гребные шлюпки и рыбацкие лодки всех мастей, — а затем, в условленное время, втащили легкие якоря в ладьи и спокойно спустились с отливной волной вниз по реке, а дальше прошли под парусами вдоль побережья к оговоренному месту встречи, оставив англичан изнывать в бессильной ярости.

Да и собственный его путь к тому месту также прошел вполне успешно. Самое же важное заключается в том, что ему удалось в точности выполнить указание Змеиного Глаза: каждое поле, каждая крытая тростником кровля предавалась огню. Не было колодца, который не забросали бы напоследок трупами. Уроков на будущее — сколько душе угодно. Вполне жестоких. Остались пригвожденные к деревьям. Остались изувеченные, которым еще хватит сил рассказать, что они видели и пережили.

«Делай так, как поступил бы на твоем месте Ивар». Так сказал ему Змеиный Глаз. Что ж, коль речь зашла о жестокости, Сигвард и не чает состязаться здесь с Бескостным, однако никто его не упрекнет в том, что он плохо старался. Поработал он на совесть. А земля эта еще несколько лет будет приходить в себя.

Нет, не эти воспоминания уязвляют его. Они-то как раз способны утешить. Если и впрямь есть какая-то червоточинка, то надо искать ее раньше… Скрепя сердце Сигвард вынужден был признать, что тревогу его рождает память о той самой стычке в начале похода. Четверть века ходит он в битву перед строем своих воинов, сотня человек пала от его рук, тело его иссечено рубцами и шрамами. Да и эта схватка ничего, кроме легкой разминки, не предвещала. Но так не случилось. В этот день, как обычно, безо всякого труда прорвался он сквозь первый ряд англичан, едва ли не брезгливо отшвырнул прочь вставшего у него на пути светловолосого тана и готов был продраться через вторую линию, тоже, по обыкновению, разрозненную и неуправляемую.