Чем и как помочь матери — мальчик не знал. Если он спрашивал: «Мама, ты болеешь?» — мать гладила его по голове, говорила мягко: «Ничего, сынок, сейчас уже легче, скоро будет совсем хорошо…» Если Орешек пытался приласкаться, утешить мать, она обнимала его, осыпала поцелуями, потом брала на колени, предлагала: «Давай, сынок, споем что-нибудь веселое!» Если же мальчик тоже пригорюнивался, мать начинала щекотать его, затевала озорную возню.

Вернее всего действовало на мать одно средство: она любила, когда сын без понукания принимался за какое-либо домашнее дело. Тогда взгляд ее теплел, на лице появлялась улыбка. Жалея мать, стараясь сделать ей приятное, мальчик рано научился колоть дрова, качать воду из колодца, варить обед. Когда же подрос, то несмотря на насмешки товарищей и восторги досужих соседок («Ах, какой у тебя, Гавриловна, сынок — бабьим делом не брезгует!»), что было похуже насмешек, парнишка стал мыть в доме полы, стирать белье и доить корову.

Дружно жили мать с сыном. Помнилось, всего один-единственный раз возникла между ними обида.

— Ох, лучше бы ты, Федя, совсем не возвращался домой, чем так… — сказала мать, глянув на фотографию мужа.

— Нет, лучше возвратился!.. — ожесточенно закричал Орешек. — Тогда бы я папку не любил, а теперь люблю!.. Я обязательно как он буду! Механиком буду…

Зинаида Гавриловна поняла, что в подавленном своем состоянии забыла о сыне и допустила оплошность.

— Ты прав, сыночек! Хорошо, что папка вернулся. Прости, сынок, я сгоряча не то ляпнула.

С тех пор полное согласие царило в доме. Но Зинаида Гавриловна стала подумывать: а не слишком ли послушен мальчик? Конечно, это хорошо, что он во всем помогает ей по дому. Только скажи. Но именно поэтому и появилось беспокойство: не вырос бы он безвольным. Привыкнет безропотно подчиняться ей, а потом это может стать второй натурой. Она-то, конечно, никогда не будет помыкать им, но другие… Если не воспитается чувство сопротивления, Орешек ее станет таким мягким, что любой раскусит его без усилия. И может случиться так, что будет он вечным исполнителем чужой воли. Хорошо, если доброй воли. А если злой?.. И Зинаида Гавриловна не очень уж радовалась постоянному ладу в их доме.

А тут еще подкралась эта болезнь…

Первые годы после смерти мужа Зинаида Гавриловна ничем определенным не болела. Было просто недомогание. Но в конце концов это обернулось скверно. Стоило фельдшерице простудиться, как случилось страшное осложнение — туберкулез легких. И не тот незлобивый, с мелкими очажками, с которым люди живут, особо не горюя, долгие годы, а тот, который в старину называли скоротечной чахоткой. За полгода она довела фельдшерицу до того, что женщина стала щепка щепкой.

Держалась Зинаида Гавриловна на земле уже только собственной волей: не хотела оставить Орешка круглым сиротой. Но все равно ее ветром покачивало. Работу в медпункте поневоле пришлось оставить. И сил не было, да и недопустимо медикам принимать больных, если туберкулез уже перешел в открытую форму.

Тяжкие начались для маленькой семьи Ореховых времена. Зинаиду Гавриловну терзали и болезнь и страх за сына. А сыну, хотя мать никогда не жаловалась и старалась быть доброй при нем, боязно было смотреть на ее худобу. Мал он был еще, не понимал всей глубины горя, которое поселилось у них в доме. Но все-таки и его порой одолевала жуть: вдруг мама умрет?

Хлопот по дому, правда, стало меньше. Оставив медпункт, мать взяла на себя почти все домашние дела. А сыну предоставила полную волюшку — бегай, играй сколько хочешь. Зинаиде Гавриловне хотелось, во-первых, побаловать сына напоследок, если уж не удастся ей устоять. А во-вторых, надо же было чем-то самой заняться. Без всякого дела болезнь скоро доконала бы ее.

В эту-то пору и протянулась к Зинаиде Гавриловне рука помощи.

Как-то теплым июльским утром она пошла за ягодой. Раньше вечная занятость не часто позволяла ей бывать в поле, в лесу, так хоть теперь следовало воспользоваться невольным отдыхом.

На солнечном пригреве, по опушкам березовых и осиновых перелесков стала уже поспевать земляничка. Как это чудесно было — искать в траве и бережно, чтобы не помять, срывать с плодоножки нежную ягодку! Положишь в рот — сама тает на языке, сладко-кисленькая, пахучая, какой никогда не купишь и какая не растет ни в одном саду. Съешь горстку, и чувствуешь — силы будто сразу прибывают.

Может, с этой землянички и пойдет здоровье на лад? А там на очереди полевая клубника, тоже насквозь прогретая солнышком. А за ней — смородина, малина… Будет она нынче ягодничать каждый погожий денек. Неспешно наполняя корзиночку, переходила Зинаида Гавриловна с полянки на полянку и вышла на пасеку.

Пасечником был Петр Петрович Ивашков, мужчина рослый, статный. Ему уже давненько, по-видимому, перевалило за сорок, но выглядел он моложаво, хотя и носил окладистую бороду, а черные его волосы тронула изморозь. Теплые карие глаза, орлиный нос, рокочущий басок — все было у него привлекательным и внушительным. Наверное, он пользовался вниманием женщин, когда был помоложе. Но теперь жил одиноко, и даже сплетен не было, что он «задурил» голову чьей-то жене или вдове. Зато ходили иные слухи.

Новый пасечник появился в Дымелке года три назад. Сначала его появление не привлекало ничьего внимания. Мужик не шумовитый, непьющий, по нездоровью пристроился возле пчел — ну и пусть трудится сколько может. Какая ни есть, а колхозу польза.

Но с появлением Ивашкова вдруг ожила община баптистов, о существовании которой в селе стали забывать. «Братья» и «сестры», правда, не собирались на моленья, зато развернули иную деятельность. «Овечки божьи» с весны до зимы стали рыскать по лесам, по сограм, по лугам, собирая все, что дарила природа: ягоды, грибы, хмель, кедровые шишки… Конечно, они и раньше, как все дымельцы, как жители всех притаежных деревень и поселков, ходили за ягодами, за грибами. Но тогда они, как и все колхозники, делали запасы для себя и только излишки сдавали в сельпо или продавали на базаре в райцентре. А теперь у них это вылилось в промысел. Они жили в основном «дарами божьими», сбывая их, эти дары, в городах и больших степных селах. А в колхозе работали только для виду. В общем, возникла тайная коммерческая организация.

Под влияние «овечек божьих» стали подпадать и некоторые честные колхозники. Уж больно легко давалась в руки сытая жизнь!.. Взять хотя бы самую обыкновенную калину. По лесным опушкам Присалаирья ягоды этой — пропасть. За день один человек без особого напряжения может натрясти ее (по морозу легко осыпается с куста) целый воз.

И народ окрестил членов дымельской общины «калинниками». Вскоре их иначе и не называли.

Ивашков стоял как будто в стороне. Но по селу пошли слухи, что подлинный главарь калинников не Евсей, а новый пасечник.

Зинаида Гавриловна слухам всяким не очень доверяла, не любила прислушиваться к ним. А Ивашков ее и вовсе не интересовал. Поэтому, естественно, она почти ничего не слышала о нем. Знала его лишь по визитам в медпункт. Он частенько заходил туда, когда она была еще относительно здорова и работала фельдшерицей, брал по рецептам городских врачей разные лекарства для себя, покупал и такие, которые продаются без рецептов, любил выспрашивать, какое лекарство и от какой болезни вернее всего действует. Все это не удивляло фельдшерицу: у многих больных есть такое пристрастие к расспросам, словно они хотят обезопаситься от всех болезней на всю жизнь.

Но с тех пор, как Зинаида Гавриловна заболела, она и словом не обмолвилась с пасечником. Ей было не о чем с ним говорить, а он, когда встречался па улице, глядел на нее с усмешкой: хороша, мол, медичка! Людей лечила, а сама себя вылечить не можешь!

Однако теперь, когда Зинаида Гавриловна случайно вышла с корзиночкой из леса, Ивашков встретил ее почти по-приятельски.

— А-а, Гавриловна пожаловала! — доброжелательно улыбаясь, он приветственно приподнял широкополую пчеловодческую шляпу с черной сеткой-паранджой. — Тоже божьими дарами решила попользоваться?.. Доброе дело! Чего природа дает — надо брать. Столько богатств у нас всяких, и лесных и степных. Всю жизнь можно жить — не тужить. И сроду ничем не болеть. Витамины — первое дело.