— Поговорить? — еще ярче краснея, переспрашивает Ланя и передает половник подружке. — Разливай, Шура.

Она проходит мимо ребят к Максиму, берет его под руку, и оба идут к дальним копнам.

Неудобно подглядывать за людьми, которые нарочно отошли для разговора в сторонку. И Дина старалась не смотреть на крайнюю копну, однако взгляд ее невольно обращался туда. Вообще Дина чувствовала себя взбудораженной. Орешек, Ланя — ласковые имена эти, а особенно то, как они звучали у парня и девушки, сразу выдавали их чистую любовь. Да они ее и не скрывали. Радость и счастье редко прячутся. А вот горе…

Дина оглянулась по сторонам: не наблюдает ли кто и за ней? И встретила взгляд Тихона. На мгновение обмерла: с чего это у парня такая вражда против нее? Но тут же сообразила: вовсе не на нее, а мимо смотрит Тихон. На Максима с Ланей.

Шура вытащила из коляски мотоцикла большой алюминиевый бидон.

— Кому студеного молочка? Подставляйте кружечки! — произнесла она напевно. — Не в погребе, а в родничке студили, чтобы повкуснее было.

Кружка нашлась всего одна, та, что захватил с собой Трофим Егорович. Шура налила ее полную, протянула Тихону.

— Выпей, Тиша, для охлаждения, для успокоения нервной системы.

— Не кривляйся, Шурка. Отстань со своим молоком!

Тихон вскочил и зашагал прочь.

После обеда доярки остались до вечерней дойки на сенокосе. Работа опять пошла тем же чередом: девчата сгребали сено, сгоняли валки в копны, которые немедля отвозились к остожью. А ребята закидывали эти копны на стог, под ноги Трофиму Егоровичу.

Максим с утра стоял метальщиком. Но после обеда случилось так, что кто-то из парней решил испытать свою силу, взял его вилы. Максим обижаться не стал. Ему это было даже на руку — тотчас присоединился к Лане, сгребавшей валки.

Максима это вполне устраивало, зато Тихона окончательно вывело из равновесия. Он еще сдерживал себя, пока студент, подменивший Максима, кое-как с усилием кидал сено на стог. Но когда тот, запаленно дыша, воткнул вилы в землю и оглянулся по сторонам, прицеливаясь, кого бы позвать на смену, Тихон крикнул Максиму с издевкой:

— Кишка тонка? За юбку спрятался?

Максим покачнулся, словно ему залепили пощечину, побледнел, но ничего не сказал в ответ, вернулся к стогу. С обиды поддел большой, тугой пласт сена. Но силы хватило у него лишь оторвать этот пласт от копны. Когда же он попытался забросить его на стог, то не устоял, повалился на землю.

— Кишку не порвал? — хмыкнул Тихон. — Интеллигент!..

Никто не присоединился к безжалостному этому смешку. Наоборот, все с тревогой смотрели на Максима: уж не надорвался ли в самом деле? Максим поднялся, снова взялся за вилы. Тогда Трофим Егорович сверху зыкнул на Тихона:

— Ты кто, кобель цепной али человек? Кто тебе дал полное право на людей гавкать? Ишь, силой своей бахвалится! Дурная сила — кому она на пользу?

Старика глубоко уважали в Дымелке. Молодым парнем он ушел в партизанский отряд бить колчаковцев, потом с красной звездой на шлеме штурмовал Перекоп. В мирные годы был первым председателем колхоза, а в Отечественную войну опять ушел добровольцем на фронт. Все это было известно в Дымелке даже малышам. И никто не решился бы возразить против резких, но справедливых слов дяди Трофима. Никто, кроме Тихона. Он остервенел, никому и ни в чем не хотел сейчас уступать.

— Значит, дурная моя сила? — переспросил он хрипло. — Спасибо! Верно, я тоже думаю — дурная. Ишачил весь день за троих, не прятался за юбки, — он свирепо глянул в сторону Максима с Ланей, — и в дураках остался. Хватит с меня на сегодня!

Дина, подгребавшая сено невдалеке от стога, видела всю эту сцену, слышала каждое слово. Ее взяла оторопь, когда Тихон устремился к ней, кажется, она даже охнула тихонько. Тихон, вымахивая каждый шаг по два метра, пронесся мимо Дины, едва не сбив ее с ног, и скрылся в кустах.

Опешила не одна Дина. Даже Трофим Егорович кашлянул несколько раз кряду, словно поперхнулся сенной трухой. Но, прокашлявшись, сказал спокойно, будто ничего не случилось:

— Давайте, ребятки, шевелиться поживей! Тучи над тайгой табунятся, кабы дождя не натянуло. Сейчас нам старинные вилы помогут лучше, чем самый передовой язык!..

Все захохотали, энергично взялись за дело. Максим стал метать сено вместо Тихона. Силы у него было поменьше, он не мог поднимать на вилы по копне, зато подавал пласты Трофиму Егоровичу чаще. И дело пошло не хуже, чем тогда, когда «запевалой» был Тихон. О неприятной стычке все как будто забыли.

Одной лишь Диной овладело нерадостное настроение. Чувство это не было для нее новым. Уже с полгода все кругом стало серым, неинтересным.

Поездка в колхоз, первый в жизни день на сенокосе немножко всколыхнули Дину, заставили на время забыть о себе. Но только на время. Светлая, открытая любовь Лани и Максима вызвала зависть, защемило в груди. А расскандалился Тихон — у Дины опустились руки.

Пусть не над ее слабостью насмехался Тихон, все равно это угнетающе подействовало на нее. Она, а не Максим действительно беспомощна, никому не нужна, всем только мешает. Всем весело, хорошо, а она вот оказалась на отшибе.

— Плохо у вас грабли ходят. Тяжело без сноровки, — раздался рядом сочувственный голос. Угнетенная своими мыслями, Дина не заметила, как к ней подошла Ланя.

— Ничего, не сразу все в руки дается. Попробуем-ка вместе сгребать валок, — продолжала между тем Ланя. — Держите грабли свободнее. Черенок не сжимайте сильно, чтобы мозоли не набить зря.

«Оставьте меня в покое!» — хотелось сказать Дине. Но у Лани было такое приветливое лицо, так сочувственно смотрели ее голубые глаза, что язык не повернулся сказать это. Дина молча кивнула: хорошо, мол, будем сгребать вместе.

— Начинайте вот так. Подхватывайте одновременно со мной.

Грабли замелькали в проворных руках Лани. Дина едва поспевала за ней. Но странное дело, потому ли, что Ланя успевала каждый раз перехватить всю тяжесть валка на свои грабли, или увлекал сам темп, но работать стало, как и утром с Тихоном, гораздо легче. И даже в груди сделалось просторнее.

— Вас Ланей зовут? — спросила Дина немного погодя, когда они переходили от одного валка к другому. — Какое красивое имя!

— Красивое? — рассмеялась Ланя. — Я, наоборот, на родителей обижалась. Считала, слишком старинное и неуклюжее имя дали — Евлампия.

— И Евлампия неплохо звучит, но Ланя — очень хорошо. Что-то светлое, легкое слышится. И очень вам подходит — вы тоже вся какая-то легкая, ясная…

Ланя рассмеялась.

— Но откуда у вас эта ясность, легкость? Тихон говорил, вы сирота. Значит…

— Как раз это-то ничего и не значит! — поспешно, с заметным неудовольствием сказала Ланя. — У Тихона отец с матерью живы, но он больше моего сирота.

— Что-то непонятно.

— Сразу не поймешь и не объяснишь. Поживете у нас подольше, может, и разберетесь. А пока не будем об этом… — Ланя нахмурилась. Вернее, она попыталась сделать это, но не сумела придать лицу пасмурное выражение. Она лишь как-то по-детски насупилась, сложила губы трубочкой. Вышло не угрюмо, а забавно. Дина поняла: Ланя совсем не умеет притворяться.

Поработали, однако, недолго. Ланя взяла Дину за руку, посмотрела на ее «звездочку» — который час?

— Скоро дойка, — вздохнула она с сожалением. — Ехать надо. А так не хочется!

— Разве вы не любите свою работу? — удивленно спросила Дина.

— Работу? — удивилась в свою очередь Ланя. — Не хочется мне от людей уезжать…

— От людей… — повторила Дина. А сама подумала: «От Максима, наверно… Хотя что ж тут такого — и от Максима и от людей. Вот и мне почему-то не хочется, чтобы Ланя уезжала»…

Вдруг Дина охнула. Повернув ее руку, чтобы лучше рассмотреть, сколько осталось в запасе минут, Ланя нечаянно взялась за водянистую мозоль, которую Дина набила граблями на ладони.

— Такие мозоли — и работать! — воскликнула Ланя. — Почему ты раньше не сказала?

— Я ничего не чувствовала, только жгло немножко, — смущенно произнесла Дина.