— Стоп машина, — сказал Кассиан на капитанском мостике. — Чёрт возьми, а это кто?

Перед «Клептоманом» широкой подковой раскинулся белоснежный пляж. За пляжем стоял густой тропический лес, и над ним поднималась тонкая струйка дыма, как будто от костра. На пляже прыгал и махал руками ржавой громадине корабля мужчина. Довольно крупный мужчина, одетый в лохмотья. В прежней жизни эти лохмотья, возможно, были вечерним костюмом. Но теперь галстук-бабочка был завязан у мужчины на голове, чтобы грязные волосы не лезли в глаза, рукава пиджака оторваны, карманы набиты бананами, а брюки заканчивались чуть выше страшно исцарапанных и ободранных коленок.

Кассиан навел на него подзорную трубу.

— Ёлки-палки! — воскликнул он. — Это ж папа!

Маргаритка нервно откашлялась.

— Да. — Она взяла Капитана за руку. — А это, — сказала она, — наша милая, настоящая мама.

— Которая гордится тобой, — сказала Капитан.

На этот раз в обморок упал Кассиан.

На этом месте в посредственной книге автор окунает руку с пером по локоть в привычный золотой сироп, и дальше идёт пара страниц слёз и смеха, после чего все и каждый живут долго и счастливо, кроме, разумеется, негодяев, которые лишаются конечностей.

Совсем не так было на «Клептомане». То есть так, да не совсем так. Потому что тут папа Крошки и Капитан сидели друг напротив друга за штурманским столом и, похоже, придумывали, что им такого друг другу сказать. Обалдевший Кассиан же, получив от безжалостных сестёр ведро холодной морской воды в лицо, сидел на полу, привалившись спиной к стене.

— Вон, — сказала Маргаритка.

Вдвоем с Примулой они взяли Кассиана за ноги и вытащили его на посадочную площадку «ягуара».

— Прочь, — сказала Маргаритка Большому Багажу и стайке взволнованных грабителей, которые заглядывали в окна мостика с носовыми платками наготове.

Вскоре свежий карибский воздух вернул Кассиану некоторую способность соображать.

— Как же она раньше не догадалась, что это мы? — спросил он.

— Мама-секретарша переменила нам имена, чтобы они звучали красивее. На самом деле нас зовут Джейн, Мэри и Джон. А когда мама-Капитан бросила папу, он переехал на авеню маршала Маммона. И это мама-секретарша вышла из себя и разодрала Медведя, а потом принесла его зад.

— Глупая дура, — сказала Примула. — Кстати, имена мы не переменим.

— Да, навряд ли стоит, — сказал Кассиан.

— А что теперь?

— Обсуждают.

— Что?

— Это. Нас. Жизнь. Вообще. Так я думаю. — Крошки шли к машинному отделению. Молча: только башмаки стучали по железным трапам. — Не наше это дело, — сказала Маргаритка.

— Наше, — сказал Кассиан.

— Нет…

Они подошли к кабине Старшего Механика.

— Слушай, — сказал Кассиан. — Даже грабители интересуются такими делами, насчёт мужчин, женщин, детей и вообще. Так почему бы нам не поинтересоваться?

— Незачем.

— Почему?

Молчание.

— Почему? — повторил Кассиан.

— Потому что Няня Так Говорит, — сказала Примула.

Снова молчание. Долгое и полное ужаса.

— Но мы ведь никогда не слушали, что говорят няни, — сказала наконец Маргаритка.

— Да, — согласились брат и сестра.

— Так давай.

Кассиан снял крышку с переговорной трубки, на которой было написано: «МОСТИК». Сквозь гул машинного отделения до них донесся далекий голос. Голос папы Крошки.

— Ну? — говорил он. — И куда ты отправилась десять лет назад?

— Я ушла.

— Я знаком с центральной мотивацией твоего тезиса, — сказал папа Крошки.

— И какого же числа я ушла?

— Я попросил бы воздерживаться от критических суждений в отношении моей персоны.

— Позволь напомнить тебе, папа Крошки, — донесся голос Капитана, — что я спасла тебя, и в любую минуту могу вернуть на прежнее место с помощью двухсот моих верных грабителей, поднаторевших в воровстве, физическом насилии и обращении с детьми.

Наступило молчание, такое выразительное, что дети почти что услышали, как побледнел папа.

— Так какого же числа я ушла?

— Девятого августа. Десять лет назад.

— Неверно.

— Но я же записал у себя в дневнике!

— На самом деле — семнадцатого июля. Ты только через три недели заметил.

— Что?!

— Вот так мы с тобой и жили. Ты утром вставал, за завтраком читал газету, уходил на работу, возвращался в восемь, если вообще возвращался, за ужином клевал носом, до полуночи вёл телефонные переговоры с Америкой и ложился спать. И так — каждый день, включая выходные, кроме тех случаев, когда ты уезжал в командировку. Ты никогда не замечал, здесь я или нет, и всегда требовал, чтобы за детьми смотрели ужасные няни. И вот однажды я смотрела скачки по телевизору — помнишь, ты подарил мне большой телевизор, чтобы я не разговаривала, — и тут входит человек в чёрной маске, полосатой робе и с мешком, на котором написано «Хапок». Сказал, что он грабитель, бедный недотепа, — как будто я сама не догадалась. И, конечно же, он был совершенно неумелый. Я его пожалела — хотелось о ком-то заботиться, мне этого не хватало, а он был такой беспомощный. Я помогла ему нас ограбить, он познакомил меня с этими замечательными людьми, потом мы нашли корабль, и я организовала агентство. Присматривала за ним и его друзьями — кто-то, наверно, скажет, что грабить нехорошо, но если у тебя агентство нянь-грабителей, то вы наверняка грабите только таких идиотов, которые вызывают нянь из агентств. Ничего другого они и не заслуживают.

— Вздор, — сказал папа Крошки. — Ты сбежала с вором.

— Кстати, о ворах, — сказала Капитан. — Чем занимаются твои «Гиганты Крошки»?

— Освоением земельных участков. Повышением стоимости земли путём дробления и возведения жилых единиц.

Капитан вздохнула.

— Переведи, пожалуйста, на человеческий язык.

— Скупаем землю…

— В заповедниках.

— Иногда.

— И строите там миллионы дешёвых дрянных домов.

— Людям надо где-то жить…

— Сдается мне, — сказала Капитан, — что сам ты крупномасштабный вор и, главное, обворовываешь людей совсем небогатых.

— Ну, не знаю, — сказал папа Крошки, и в голосе его явно прозвучала обида.

— Кока, — сказала Капитан, — ты же знаешь, что это правда.

— Не называй меня Кокой, — тявкнул папа Крошки. — Никто не знает, что меня зовут Кокой. В деловом мире меня знают как Колина.

— Но ты уже не в деловом мире, — ласково сказала Капитан. — Эта твоя секретарша с бриллиантами всё захапала. Всё обтяпала перед тем, как бросить тебя здесь. Разве не так?

— Да, — сказал папа Крошки усталым голосом, какого дети никогда раньше у него не слышали. — Это правда. Ей-богу, ты ещё прекрасно выглядишь, королева. Только не называй меня Кокой, ладно?

— Посмотрим, — холодно сказала Капитан. — Между прочим, ты и сам неплохо выглядишь. Жирноват, конечно. Но если поставить тебя к помпам и месяцок-другой погонять на пожарных учениях, жирок, глядишь, порастрясется.

Наступила пауза Потом папа Крошки сказал:

— Спасибо, королева.

— Меня не благодари, — сказала Капитан. — Благодари тех, кому мы всем этим обязаны.

— Это кому?

— Детям. Великолепно обученным кулинарам, механикам, разбойникам и диверсантам.

— Провалиться мне, — вырвалось у папы Крошки из самой глубины его души.

— Они спасли мой корабль, — сказала Капитан. — Родители могут ими гордиться. И теперь пора родителям проявить к ним любовь.

— Значит ли это, — сказала папа Крошки с надеждой в голосе, — что мы с тобой могли бы, ну понимаешь… опять соединиться? Я целиком за это, если ты…

— Что касается тебя, Колин, — сказала Капитан, и даже в переговорной трубке было слышно, как папа вздрогнул, — то для меня ты пока что трюмный матрос первого года службы, уборщик, приставленный к гальюнам. А дальше посмотрим.

После этого наступило молчание.

Примула в ужасе уставилась на Маргаритку.