— Нет, не видел еще!

— А ты посмотри, посмотри!

Лавицкий издали, подходя к боевому листку, увидел написанное крупными буквами: «Воевать так, как воюют Покрышкин, братья Глинки, Лавицкий, Берестнев, Кудря!»

— Ну, уж тут подзагнули наши редакторы.

— Как это подзагнули?

— Да так. Мое имя ставят рядом с именами Александра Покрышкина и братьев Глинки.

— А что, нельзя ставить?

— Нет, нельзя. Все-таки нельзя. Ты только вдумайся, как воюет Покрышкин!

И Лавицкий начинает подробно рассказывать о воздушном бое, в котором Покрышкин сбил известного немецкого аса, о мельчайших перипетиях этого воздушного сражения.

Постепенно, разговор перекинулся к тому, что в последнее время обстановка стабилизировалась.

— Сколько мы еще простоим у Поповической?

— Вероятно, пока не будет взята нашими войсками Крымская.

Впереди были новые битвы.

«Память летчика как раны. Со временем раны затягиваются сизыми твердыми рубцами и уже не болят. Только в непогоду начинают ныть, напоминая о прошлом. Так и память. Вроде бы все забылось. Но где-то она тебя точит и точит, и прошлое встает перед тобой. Чтобы все до мельчайших подробностей осталось во мне, я продолжаю вести свой дневник. Потом, когда стихнет гул моторов, когда обретешь долгий безмятежный покой, перечитать все. А уж если доведется погибнуть, кто-нибудь почитает его. Узнает обо мне, о друзьях, с которыми воевал, с кем делил радость побед и боль утраты.

Да и мне самому интересно на досуге перелистать страницы этой книжицы. Вот, к примеру, я гляжу на записи, сделанные в апреле 1943 года: 10.4.43 сбит „МЕ-109“ в районе Крымской; 15.4.43 года — „Ю-88“ в районе западнее Крымской. 16-то того же месяца — „Ю-88“ там же. До мельчайших подробностей представляю себе каждый бой.

Крымская… Это здесь в 9 часов утра 4 апреля 1943 года начали наступление войска одной из наших армий. Пошли хорошо, быстро. Их поддерживала авиация. Но к концу дня погода испортилась, видимость сократилась до 500 метров. Затем погода еще более ухудшилась. Реки вышли из берегов, осложнились условия наступления. Но наши солдаты не знали, что такое нельзя. Боеприпасы и питание они переносили буквально на руках. И очень им помогло при этом местное население.

Затишье тянулось десять томительных дней.

14 апреля войска сломили сопротивление противника и, несмотря на его бешеные контратаки, продолжали развивать наступление. Правда, южнее Крымской противнику удалось потеснить наши войска; сказалось то, что слабо действовала авиация. Она не обеспечила нанесение бомбового удара по вражеской обороне. В это время со стороны противника в авиационной поддержке боев принимало участие более тысячи самолетов».

Такова одна из страниц дневника Лавицкого. Далее подробно в нем описывается воздушный бой, который произошел 15 апреля.

В тот период 216-я смешанная авиационная дивизия вела напряженные воздушные бои по 30–40 минут. Вражеские бомбардировщики группами по 20–25 самолетов под прикрытием двух десятков «мессершмиттов» пытались нанести удары по боевым порядкам наших войск. Мужественно вступая в битву с численно превосходящим противником, летчики дивизии сбили 27 самолетов противника. О них тогда писала дивизионная печать: «Особенно отличились летчики Б. Глинка, П. Берестнев — сбили по три самолета врага; М. Петров, П. Крюков, Н. Лавицкий уничтожили по два самолета; А. Покрышкин, Г. Речкалов и В, Сутырин — на их счету оказалось по одному самолету».

Для Николая эти бои явились новым испытанием воли и выдержки.

Прорваться к фронту было не так просто. Противник усилия противовоздушную оборону. Аэродромы его и передний край прикрывали зенитные батареи различных калибров. Ощетинившись зенитками, они вели огонь по строго пристрелянным горизонтам. Взрывы располагались в шахматном порядке. Пройдешь один квадрат — нарвешься на второй; выскочишь из второго, а там тебя ожидает третий, четвертый… В каком-нибудь непременно напорешься на снаряд.

Истребители делали сложные перестроения и в конце концов удачно подготовили противозенитный маневр. Но гитлеровцы разгадали его и приняли необходимые меры. Разрывов стало больше. Правее от зоны обстрела зенитной артиллерии, несколько выше истребителей, волнами летели «юнкерсы». Бой постепенно перемещался в сторону Крымской. Стало труднее что-либо различать, и все-таки инициатива перешла на нашу сторону. «ЯКи» начали отсекать «мессершмиттов», лишая «юнкерсов» прикрытия. Бомбардировщики врага стали освобождаться от бомб и в беспорядке уходить за линию фронта на свои аэродромы, так и не выполнив поставленной задачи.

В том бою был подбит истребитель Михаила Петрова. Сам Петров выбросился из горящего самолета в районе станицы Холмской.

— Когда его парашют донес до земли, Михаила нельзя было узнать, — говорил И. М. Дзусов. — Лицо в волдырях, прожжена одежда, обгорели волосы.

Подошли другие летчики: Дмитрий Глинка, Иван Бабак, Павел Берестнев, Василий Сапьян, Николай Кудря, а чуть позднее Николай Лавицкий.

— Живой? — спросил Петрова Сапьян.

— Как видишь. Но ничего, выкручусь. За одного сбитого двух несбитых дают. Я же подшиб «Ю-88», хотя и обгорел сам основательно.

— Кожа нарастет, — говорил Николай, — вот только жаль Шапошникова и Шматка!

— Шматка не вернешь! Сам видел, как сразили фрицы. Было это 22 марта. Точно помню, в районе Черноерковского канала. Где-то в 15.30 на высоте 4500 метров появилась сильная дымка от горящего в плавнях самолета. Воздушный бой шел минут десять. Я был справа, когда Шматко увидел слева от себя «МЕ-109». Он быстро подвернул под него. Я вышел в левый разворот на перестроение и оказался ниже Шматка. Стрелять уже нельзя было. Шматко врезался в «МЕ-109», и в этот миг я оказался под ними. На мой самолет посыпались обломки взорвавшихся истребителей. Верхнее стекло кабины было разбито большим куском, который оглушил меня. Я потерял сознание. Самолет снизился до высоты 2500. Пришел в себя и обнаружил порыв антенны. Стал медленно набирать высоту, а потом с группой вернулся на точку. Тогда же в районе северо-восточнее станицы Ангелинской погиб сержант Поддубский, а немного раньше там же был подбит самолет Володи Канаева, который врезался в землю. В том бою погиб и сержант Шапошников.

Есть в центре станицы Калининской (Поповической) братские могилы. В них покоятся те, кто защищал небо Кубани. Сюда в минуту затишья с боевыми друзьями приходил Николай Лавицкий. Печально стояли они у могильных холмиков, ни о чем не говоря.

После этого дрались они особенно ожесточенно. Их руке послушно подчинялись и наши «ЯКи», и «киттихауки», и «аэрокобры». Надо сказать, что Николай отлично изучил эти машины и умел из них выжать все, что они могли дать.

«Аэрокобры» («Р-39») выделялись мощностью пулеметно-пушечного вооружения, доходившего до семи единиц, и прекрасным радиооборудованием. На них было два передатчика и три приемника. Но по полетным данным эта машина считалась не высокого класса. Большая удельная нагрузка на несущую площадь, разнос грузов значительно снижали ее маневренные свойства. Хорошо она входила в штопор, плохо выходила, а зачастую и вовсе не выходила из него. Но она все же осваивалась. Совершенствовались приемы и методы обучения. В конце концов «аэрокобра» заняла место наравне с отечественными самолетами.

Этот боевой истребитель нравился летчику Лавицкому.

— Из Америки она, — говаривал он. — Необъезженная еще! Обкатай, и станет дрессированной!

22 апреля 1943 года лейтенант Лавицкий был награжден четвертой наградой — орденом Красного Знамени.

С возобновлением наступления на станицу Крымскую жизнь на аэродроме стала еще напряженнее. Осложняли работу частые дожди. В этих метеорологических условиях летчики полка действовали небольшими группами: выходили иногда даже парами. Видимость было ограниченной. Обычно в такую, погоду полеты отменялись. Но надо было все же воевать. Уж очень назойливым стал противник. Идя на завтрак, летчик не был уверен, что уйдет в полет сытым. И действительно, не успевал он позавтракать, как раздавалось: