Он искренно верит своим посулам, и вера его передается значительной части депутатов. Он раскрывает главную идею конституции: единство страны, управляемой всеми гражданами посредством свободной подачи голосов; выборность всех ответственных должностей, благодаря чему избиратели контролируют правительство, администрацию, судебные и военные власти; общенародное обсуждение во всех случаях, когда закон устаревает и подлежит замене; унитарность конституции, ее целостность, убедительность, простота…

Выявив принципы, он предлагает Конвенту свой проект.

Сен-Жюст вовремя закончил речь. Не успел он спуститься с трибуны, как в зал вошел жандарм. Нагнувшись к председателю — по иронии судьбы им был Ласурс, — жандарм что-то шепнул. Лицо председателя исказилось; в ответ на требования депутатов он с дрожью в голосе сообщил, что Марат, оправданный Трибуналом, возвращается в Конвент…

Раздались возгласы радости и возмущения. Многие жирондисты в ужасе кинулись к дверям, но было поздно: появился Друг народа, сопровождаемый ликующей толпой.

— Начинается последний тур дебатов! — усмехнулся Робеспьер.

— Дебаты окончились, — серьезно ответил Сен-Жюст.

Ставка жирондистов на «законность» была бита.

«В этот день, — вспоминал позднее Марат, — я затянул им веревку на шее».

А дальше? Дальше с Сен-Жюстом произошло примерно то же, что случилось с ним после речи по делу короля: он охладел к ближайшему будущему, не представлявшему больше загадок.

Уже 15 апреля 35 секций при поддержке Коммуны потребовали изгнания из Конвента 22 лидеров Жиронды; дело Марата ускорило развязку. Главным очагом возмущения стал бывший епископский дворец, в котором собирались «бешеные». После ряда бурных совещаний было решено прибегнуть к «чрезвычайным мерам». Был сформирован Повстанческий комитет, начавший переговоры с Коммуной. Восстание могло разразиться со дня на день.

Сен-Жюст не принимал участия в его подготовке. Он продолжал заниматься конституционными проблемами. Во второй половине мая он еще дважды выступил в Конвенте, поддержав принцип неделимости республики, который оспаривали жирондисты.

Все это еще больше усилило его авторитет в Конвенте. На него стали смотреть как на виднейшего специалиста в области законодательства.

Сен-Жюст был введен сначала в Конституционную комиссию, а затем и в Комитет общественного спасения, на который была возложена задача окончательной разработки проекта новой, демократической конституции.

В Комитет Сен-Жюст пришел 30 мая — ровно за три дня до падения Жиронды.

Падение Жиронды…

Странно сказать, но событие это, столь яркое и долгожданное, прошло мимо Сен-Жюста, почти не оставив следа в памяти.

Нет, конечно, он помнил и день 31 мая, и день 2 июня; как сейчас, видел перед собой и народную армию, тесным кольцом окружившую Конвент, и ощерившиеся жерла орудий, и взметнувшуюся к небу саблю Анрио. Он не забыл обстановку в самом Конвенте: лихорадочное возбуждение Марата, уклончивость Дантона, перекошенное лицо Верньо и это голосование, отдавшее под домашний арест тридцать два лидера Жиронды. Разве можно было забыть такое? И все же он смотрел тогда на заключительный акт борьбы Горы и Жиронды словно чужими глазами: для него это было прошлое. Он целиком отдался новой деятельности.

30 мая он вместе с Кутоном и Эро де Сешелем был избран в Комитет общественного спасения на правах члена-адъюнкта; через неделю стал полноправным членом; еще через такой же срок возглавил Военную секцию Комитета. И с этого дня он стал юридически и фактически членом правительства.

Дел у него было по горло. Нужно было завершить работу над демократической конституцией, ведь ради этого его и выдвинули в Комитет. И тут он столкнулся с непредвиденным. Комитет общественного спасения неофициально именовали «комитетом Дантона», поскольку Дантон играл в нем главную роль. К Дантону, который представлялся ему политиком, неразборчивым в средствах, Антуан с давних пор испытывал антипатию. Не смог поладить он и с одним из ставленников Дантона.

Эро де Сешеля называли «красавчик Эро». Он был лет на шесть старше Антуана. Судьба ничем не обделила этого утонченного сибарита — ни внешностью, ни состоянием, ни положением в обществе. Выходец из сановной знати старого режима, двоюродный брат фаворитки королевы, генеральный прокурор парижского парламента, в революции Эро ловко плыл по течению: представитель умеренных конституционалистов, он вовремя перемахнул от них к жирондистам, от которых не менее своевременно перешел к монтаньярам. Обладая образованием и умом, Эро слыл человеком, преданным революции. В Комитете он сразу же взял на себя основной труд по составлению новой конституции; он использовал проекты Сен-Жюста и Робеспьера, но таким образом, что наиболее важные места оказались выхолощенными и потеряли свою остроту.

Присматриваясь к Сен-Жюсту, Эро начал было набиваться ему в друзья. Перешел на «ты», хитро подмигивал во время заседаний, а однажды, оставшись с Антуаном наедине, хлопнул его по плечу и сказал:

— Поедем в веселую компанию. Будешь благодарить всю жизнь.

Сен-Жюст знал о страшной развращенности Эро и наслышался вдоволь о его «веселых компаниях». Невольно он покраснел.

— Я занят, Эро, — сказал он.

«Красавчик» так и прыснул.

— Ох насмешил, право же насмешил. Кому ты врешь, дружок?

Сен-Жюст старался говорить спокойно.

— Я не вру, Эро. Я действительно занят.

Эро стал серьезным.

— Ты что, хочешь помереть прежде времени?

Краска мигом сошла с лица Сен-Жюста.

— Кто когда умрет — неизвестно. Однако, гражданин, договоримся раз навсегда: я не желаю иметь с вами ничего общего.

Эро отскочил как ошпаренный. Больше к Сен-Жюсту он уже не обращался.

«Подрабатывая» проект конституции, Эро убрал из статьи Робеспьера все, что касалось условного характера собственности; теперь статья эта ничем не отличалась от забракованного проекта Кондорсе.

Возмущенный Сен-Жюст пытался спорить, но его никто не поддержал.

— Сейчас не стоит обострять положение, — сказал Дантон.

Больше всего Антуана удивило, что сам автор первоначального проекта во время прений в Конвенте ни словом не обмолвился в защиту своей изуродованной статьи, а в Якобинском клубе сказал:

— Я не рассматриваю конституцию как законченный труд; я сам бы добавил народные статьи, которых ей недостает. Но ее нужно одобрить немедленно в том виде, как она есть, чтобы дать достойный ответ клеветникам, упрекающим нас в стремлении к анархии!..

В ответ же на все возражения возмущенного Сен-Жюста Робеспьер ответил словами Дантона:

— Сейчас не стоит обострять положение… Или ты не видишь, что делается вокруг?..

Сен-Жюст видел. И тут впервые в голову ему пришла мысль, показавшаяся сначала кощунственной: «А ведь верно, чего я так беспокоюсь? Не ясно ли, что эта конституция, в том или ином виде, не станет действующим документом? Разве не очевидно, что сейчас никакая конституция не может быть применима?..»

Да, он прекрасно видел происходящее, и тайный смысл всего стал ему особенно ясен после того, как он возглавил Военную секцию, тем более что его и Кутона нагрузили общей корреспонденцией, а затем ввели в состав комиссии по борьбе с Вандеей.

В тысячах писем, прошедших через его руки, он слышал вопль, непрерывный вопль отчаяния.

Никогда еще от начала революции Франция не находилась в таком безмерно тяжелом положении, как в эти летние месяцы 1793 года. Лидеры Жиронды, помещенные под нестрогий домашний арест, поспешили бежать. Прибыв в свои департаменты, они зажгли там пламя антиправительственных мятежей. Это совпало с расширением роялистской контрреволюции, охватившей весь запад страны. А с севера, востока и юга в ее пределы устремились пять армий иностранных государств, составивших антифранцузскую коалицию. И вот в то время, как жирондисты вооружали Нормандию, возбуждали Бордо, поднимали Марсель и становились фактическими союзниками роялистов Вандеи, департаментов Лозера, Вогезов, Юры и города Лиона, громадная армия австрийцев и голландцев окружила Конде и бомбардировала Валансьен, пруссаки обложили Майнц, Савойя и Ницца ожидали вторжения войск Пьемонта, а испанцы были на пути к овладению Русийоном.