— Что сбились... куча, как...— кричал Дорошенко,— в цепь... интервал... тридцать шагов, оружие опробовать, патроны на учет.
Гороховое поле начиналось за гребнем укрытия и тянулось от одного переката к другому. Вдали ряд телеграфных столбов, на горизонте крыши строений. Город Малин. Темнеет лес. Справа и ближе — проселочная дорога, три-пять высоких дерева, будка стрелочника на переезде. Самоходки в пятнах, черные, одна завалилась на борт за обочиной, другая — на дороге. Стволы у обеих — в разные стороны.
Раздаются винтовочные выстрелы. Короткие очереди немецких автоматов в обрыв, два-три патрона. Не возьму в толк, где — на перекате или за ним? А там, вдали серый дым. Не иначе разрывы мин.
Гороховое поле... растения выше колена. Не напороться бы на автоматчиков. Люди продвигались по телефонной линии. Дорошенко, взявший добровольно обязанности моего помощника, подбадривал.
— Смелей, смелей, не отставать. Помните свои места в цепи, наблюдать. Ложись!
Защелкали пули, вонзаются в землю. Очередь за очередью. Откуда?
Все залегли. Телефонист включил аппарат. Связи нет.
— По-пластунски, вперед. От земли не отрываться, не отставать,— Дорошенко не забыл ржаное поле у Княгининки.
Противник невидим. Все чаще посвистывают пули... Гороховая ботва путает руки и ноги, тянется вслед. Каждый шаг требует усилий. Куда двигаться?
Прогрохотали выстрелы. Один за другим. Взметнулась высоко земля. Опять выстрел, снаряд лег в двух сотнях шагов. Дохнул горячий воздух. Кто вел огонь?
Наблюдает стреляющий свои разрывы? Вдруг как уменьшит прицел на четыре, нет, на два деления. Нужно выждать. Вперед! Люди двинулись. Смолин наблюдает. Справа три орудийных номера. Только зашевелились— очередь.
— Нашел,— вскричал Смолин,— сейчас его поймаю,— и раздвинул сошки РПД. Очередь заставила сержанта умолкнуть. Не ранен?
— Вижу...— Смолин выругался,— вижу...
Застучал РПД. Пули, по-видимому, прошли мимо. Немецкий пулеметчик рассеивал веером очередь за очередью. Взлетала гороховая ботва, сырые комья. Кто-то вскрикнул. Ранен, убит?
Смолин догадался поднять РПД орудийному номеру на спину. Огонь! Люди двинулись с мест. С ужасающим воем пролетел пушечный снаряд, разорвался, обдав горячей упругой волной. Все в испуге ожидали следующего разрыва. Нужно уйти из плоскости стрельбы. Как? Невзирая на очереди РПД, немец не унимался.
— Принять влево, вперед!
— «Фламинго-один»,— послышался голос,— «Фламинго-один». «Феникс»... «Фламинго»... с одной буквы. Позывные нашего 2-го дивизиона. «Фламинго» — одна из батарей, 4-я или 5-я. Значит, недалеко НП. «Фламинго-один» — телефонист обращался на ОП.
— «Фламинго-один», один снаряд, огонь!
В стороне люди, кажется, младший лейтенант Устимович — командир 4-й батареи, я видел его у села Андриевичи.
Громыхнул выстрел. Снаряд лег дальше. Я повернул на НП.
— Стой! — раздался окрик.— Кто? Откуда? Вы не знаете?.. Немецкие автоматчики одеты в нашу форму... Все батареи оповещены,— встретил меня сержант-караульный.
Устимович не стал смотреть мое удостоверение. Автоматчики заняли северную половину горохового поля, блокируют подступы к железнодорожной насыпи. Наблюдательные пункты отрезаны, только ему, Устимовичу, удалось отойти по телефонной линии.
— Вы по приказанию Варавина? Товарищ лейтенант, поступаете в мое распоряжение... никаких разговоров. Зеленая гряда левее трех высоких деревьев, видите? Там основная масса автоматчиков. Разделите людей. Одна группа — прямо на угол, другая — вправо, к дороге. Я попытаюсь вас прикрыть на недолетах.
Моих людей задерживал пулемет. Установлено местонахождение.
— Укажите,— заинтересовался Устимович. Смещение изменило картину, я не находил примет, которые запомнил.
— Пулемет сам себя выдаст. Почему люди не маскируются? Всех укрыть горохом, травой, марш!
Пот катится ручьем. Люди ползут позади. Низко над головой пролетели снаряды 4-й батареи.
Обнаружено тело погибшего воина. Установлена личность. Из 1-й батареи. Движение продолжается: 200, 300, 500 шагов. Раздался окрик: «Свой, не стрелять!» Снова застрочил немецкий пулемет. Левая группа потеряла ориентировку и вышла в тыл правой. Умолкнувшая 4-я батарея возобновила стрельбу. Ложатся снаряды один за другим. Опять тела убитых. Немцы. Обвиты ботвой, даже на касках умудрились закрепить зелень. Из голенища торчат пустые магазины.
Гряда, указанная Устимовичем, ближе, чем я предполагал. Но расстояние не уменьшалось. Позади, в районе НП 4-й батареи, взвилась ракета. Снова в том же месте.
Пластун видит только то, что перед глазами. Меня выручала карта. Я определил местонахождение. Где-то недалеко должен быть НП 6-й батареи. Взвыли мины. Впереди железнодорожная насыпь, телеграфные столбы. Местность в пределах досягаемости немецких минометов.
Я ожидал, когда закончится огневой налет. Горох в ряду буйный, стручки толщиной с палец. Там жесткие, тут воскового цвета. Кто-то бормочет. Я огляделся. Люди лежали, застигнутые минами. Ближе, шагах в тридцати, кажется, сержант Дорошенко.
Гм... вроде не по-русски... Немецкие слова... Не далее, чем в пяти шагах — немец.
— Их бин кригсгефанген,— немец поднял руки и медленно по-русски: — Я есть военнопленный.
Немец рослый. Круглое веснушчатое лицо, белесые брови. Ежом торчат рыжие волосы. Под ногами каска, автомат. Проступает пятнами кровь. Немец ранен. За отворотом куртки бинт. Дорошенко подал его документы. Пленный, как и два убитых, из одного подразделения: 1-я рота разведывательного батальона 113-й ПД.
Я спросил, как пленный оказался севернее железной дороги?
Грохот смущал пленного. Падая, мины тоскливо завывали, рвались вокруг. Пленный, кряхтя, опустился на колено, прилег. Я свободно переношу близкие разрывы и не стал укрываться. Пленный в испуге вскинул глаза на мою кобуру, попытался встать. Боится. Напрасно. Немецкие мины угрожают пленному больше, чем мой пистолет. Я застегнул кобуру.
Пленный вздохнул с облегчением. В следующую минуту грохот затих. Я повторил вопрос.
— Яволь,— немец стал говорить. После занятия Малина части 113-й ПД намеревались, насколько пленному известно, наступать (ему никто не говорил, но он думает, что это именно так) дальше, на север. Пленный всего лишь обер-ефрейтор, знает только то, что относилось к его подразделению и т. д.
Пленный говорил быстро. Знакомые выражения тонули в потоке артиклей и предлогов. Я не успевал схватить смысл. Это, кажется, огорчает пленного, он начал по слогам, повторял.
— Вчера, примерно в восемнадцать часов, мотоциклетная рота сообщила, что русские войска не обнаружены. Два батальона двести шестьдесят первого пехотного полка, сосредоточенные на северной окраине Малина, где находилось подразделение пленного, выступили из города по дороге на Барановку. Скоро солдаты услышали орудийные выстрелы. Артиллерия стреляла довольно долго. Вечером стало известно, пленному сообщил его товарищ, что на железной дороге — русские, и что пехота понесла потери, наступление приостановилось, неразумно лезть навстречу пушкам, когда есть менее опасные пути...
Как пленный попал на гороховое поле?
— Яволь,— пленный смахнул капли пота.— Вчера, около девятнадцати часов, командир второго взвода штабс-фельдфебель,—- следовала фамилия,— объявил, что все частные атаки двести шестьдесят первого пехотного полка не сломили сопротивление русских. Штабс-фельдфебель со своим взводом, по приказанию командира роты, направляется в тыл оборонительной позиции русских, силы их невелики. Цель — дезорганизовать управление, блокировать части, которые удерживают железную дорогу. Такую же задачу получил еще один взвод... наша разве рота проводила подобные операции. Я не сомневался в успехе.
В операции участвовало два взвода?
— Да... два взвода были разделены на три группы. Нам обещали, что нападение разведгрупп пехота поддержит атакой...
Численность разведгрупп?
— Группа, в которую я входил, имела девятнадцать человек.
