С огромным трудом он поднялся на ноги, чувствуя, как шатается пол. Под лопаткой Серроус ощущал легкую пульсацию, не совпадавшую с ритмом его сердцебиений, словно ожило родимое пятно в форме грифона. Родимое пятно, как он знал, было своего рода отмычкой от Временного Пристанища, но оказывается оно же являлось средоточением природного магического таланта бертийцев. Оставалось только выяснить, кто был хозяином этого пятна — он или Селмений. Повернувшись, он обнаружил, что луч света, поднимавшийся к потолку, превратился в живой, пульсирующий в такт родимому пятну ослепительный столб. Радужные нити, разлетавшиеся по потолку, сплелись в подобие косы, протянувшейся к Серроусу. Эта коса, переливаясь как драгоценная цепочка немыслимого плетения, обвила короля и прикрепила свой конец к родимому пятну, без помех проникнув под одежду. Интересно, как теперь снимать это платье, подумал он, но тут же поправился, поняв, что природа этих нитей не имеет ничего общего с материальной. Более того, будучи чистой магической энергией, они не были видны непосвященному. Тот факт, что Серроус и раньше их видел, свидетельствовал лишь в пользу того, что у него от природы был сильный магический талант. Его отец, например, описывая Временное Пристанище, всегда говорил только о белом луче, поднимавшемся от пола, ни словом не обмолвливаясь о рассыпавшихся по потолку нитях. Скорее всего, он их просто не видел.

Внимательно вглядываясь в поток магической энергии, имеющий столь яркий зримый образ, он чувствовал, как наполняется невероятной силой, готовой на любые свершения, но в то же время с грустью отмечал, что обречен теперь вечно разбираться в каждом своем действии, слове или даже мысли, в попытке четко идентифицировать, его ли это или продиктовано Селмением.

Нельзя было не заметить, что Временное Пристанище оживало на глазах. Полумрак, царивший в нем безраздельно, вытеснялся ярким светом, маски, висевшие на стене, наполнялись осмысленным выражением, вытесняя со своих лиц печать смерти. Это все воспринималось, как ясный знак возрождения бертийской династии, к которому с детства стремился Серроус, с единственной оговоркой, что теперь он не был столь же твердо уверен в том, что хочет этого, как и прежде. Хотя и сворачивать с избранного пути было уже поздно. Оставалось только попытаться сделать этот путь своим, а не навязанным извне.

Совершенно очевидна была связь Временного Пристанища с фамильным склепом бертийской династии в Хаббаде. Раз восстановившись, эта связь была теперь неразрывной, и именно из Хаббада устремлялись сюда потоки энергии. Столь же очевидным был тот факт, что оказавшись в хаббадском склепе физически, Серроус сумеет многократно увеличить свои силы, начав получать их напрямую из источника, а для этого предстояло пройти через все то, что и было намечено с самого начала.

Обернувшись снова к Тиллию, он обнаружил, что тот, похоже, так и не шелохнулся. Даже глаза не перестали пристально вглядываться в молодого короля, выискивая в нем признаки произошедших перемен, о природе которых, он мог лишь догадываться, хотя и постиг в совершенстве, но по книгам, все связанные с посвящением церемонии. Больше всего его поразил тот сокрушительный удар, повергший его на многие часы на пол, в момент открытия первой, а вернее последней, с точки зрения хронологии, маски. Его как бы вышвырнули, не допустив к запретным для чужака, не носящего на себе грифона, знака принадлежности к бертийцам, знаниям и силам. Очевидным могло быть лишь то, что раз Серроус остался в живых — обряд прошел успешно.

— Который сейчас час? — обратился к нему король, медленно и неуверенно ковыляя к выходу.

— Почти что полдень, — усмехнувшись отвечал советник, — хотя…

— Неужели прошло всего несколько часов? — не верящим голосом перебил Серроус.

— …хотя гораздо интереснее, — невозмутимо продолжал Тиллий, — какого дня.

— То есть?

— Судя по твоим ощущениям — завтрашнего.

— Ты хочешь сказать, что прошло более суток? — спросил Серроус, но уже задавая вопрос понял, что не слишком бы удивился, узнав, что прошла целая неделя, потому как контроль над временем — было как раз тем, чего он лишился, лишь начав погружаться в транс, предварявший само посвящение. Уловив эти мысли, Тиллий позволил себе пропустить вопрос мимо ушей.

— Твой брат вчера оставил замок, — без малейшей эмоциональной окраски заметил советник, с трудом уступая дорогу королю. Тот, ощутив чуть более сильный толчок под лопаткой, понял, что мог бы и сам это узнать, обратившись к новым своим способностям. От этой новости ему стало еще более не по себе. Удастся ли теперь поговорить с ним по душам, снять взметнувшиеся ввысь барьеры между ними? Да и вообще, удастся ли с ним еще увидеться? Откладывая на потом неприятные объяснения с братом, не потерял ли он того из простого малодушия, прикрываясь видимостью необычайной занятости? — Приказать выслать за ним погоню?

— Ни за что, — как-то чересчур агрессивно отреагировал Серроус, ужаснувшись самой этой мысли. — Он мой брат, и я не могу позволить себе помешать ему сделать выбор. Он выбрал не тот путь, который мне бы хотелось, но это его право, на которое я не посягну.

— Но он отправился в лагерь врагов… — начал было Тиллий.

— Я ни в чем не буду ему мешать, — поспешно перебил король, боясь возможного окончания фразы советника, как будто непроизнесенного не могло существовать, однако, помолчав немного, добавил: — По крайней мере, пока и если, мы не встретимся в открытом поединке.

Советник, поняв, что дальнейшему обсуждению данная тема не подлежит, решил не раздражать повелителя, которого уже успел разглядеть в меняющемся прямо на глазах юноше. Более того, он почувствовал, как в нем начало подниматься что-то до безумия похожее на страх перед этим молодым человеком, которым, казалось, еще вчера он так умело манипулировал в своих интересах. Хотя с другой стороны, кто он такой на самом деле? Книжник, просидевший всю свою бесцветную жизнь над древними текстами, научившийся нескольким довольно эффектным фокусам, способным произвести впечатление на дилетантов, но не умеющий обмануть даже Валерия, о котором Тиллий был не особенно высокого мнения. На что он замахнулся? Понимал ли он это до конца, когда разыскал каноны посвящения, связанные с древней короной Хаббада? Нет, ему было не понять и половины вычитанного. Механизм, описанный более чем подробно, не оставлял места сомнениям в его подлинности и исполнимости, но ничего не объяснял насчет тех сил и энергий, которые были в него вовлечены. Не освободил ли он нечто, что не только окажется ему не под силу контролировать, в чем он уже почти уверился, смиряя свои честолюбивые помыслы, но и способное нарушить столь шаткое равновесие в этом мире людей. Кому, как не книжнику знать, что за этим может последовать? Начнут открываться врата миров, возвращая в мир давно забытые кошмары, о которых все помнят лишь по легендам. Тиллий почувствовал, как дрожь пробивает его, сковывает движения, мешая поспевать за Серроусом. Неужели все, чего он смог добиться за свою долгую бесполезную жизнь, наполненную одним лишь разбиранием старинных книг, оказалось не более чем очередной иллюзией, навеянной ему, возможно, чужой несгибаемой волей? Неужели же ничего другого он так и не добьется? Последние мысли напомнили ему еще об одном, давно затаенном где-то в глубине, но самом сильном его чувстве. О ненависти к этому отвратительному повелителю иллюзий, жонглеру человеческими чувствами — чародею Валерию. Все в этом благообразном старике вызывало у Тиллия раздражение: и внешний вид, способный становиться при необходимости величественным, и явно сопутствующий ему успех во всех начинаниях, и, более всего, теперь уже очевидный успех и в предмете их непосредственного соперничества. Валерию удалось отправить Руффуса к магу-отшельнику, добившись-таки своей цели, тогда как Тиллий явно ощущал, что потерпел поражение в своем долгом труде, выяснив, что исполнял на самом деле чью-то чужую волю.

— Но Валерия-то, надеюсь, — рискнул он прервать молчание, хранившееся пока они поднимались к покоям молодого короля, — я могу теперь заполучить? Его подлая деятельность, направленная против интересов бертийской династии, не требует больших доказательств.