…С самого первого мгновения там, в отравленной газом деревне, на душе словно наступила зима. Истинное, понятое умом положение вещей отторгалось моей внутренней сутью. В какой-то степени можно считать везением, что лицо досталось мне от рождения совершенно невыразительное. Мало кто из окружающих мог похвастаться, что вывел меня из себя или развеселил – и увидел результат. Даже самому иногда бывало неудобно и приходилось специально показывать людям мимикой, что да как. Теперь же и внутри меня все замерло, как будто реальный мир отгородили стеклянной стеной. Все чувства спрятались, чтобы выжить, пришлось заставлять себя действовать правильно, прикладывая огромные усилия для того, чтобы держать себя в руках и не завыть от безнадеги и тоски. Когда я был на Кавказе, всегда оставался уголок дома в душе. Непременным было чувство уверенности в том, что когда-нибудь срок службы подойдет к концу и я вернусь туда, где войны нет. Но похоже, фигуральное выражение «Каждый солдат приносит войну с собой» обрело реальный, кошмарно-абсурдный смысл. Война, притаившаяся внутри, проросла, дала всходы, и ее споры рассеялись по квартире, району, городу, захватили всю страну. Так случилось по жизни, что выбирать профессию мне не пришлось: школа, два курса института, а потом – только армия и война. Ничего другого я не умею и, как правильно заметила бывшая супруга, – горбатого могила исправит. Сначала был вынужден учиться воевать, потом просто понравилось. Но всегда и во всем, с раннего детства выработалась привычка до тонкостей знать любое дело и всегда выходить победителем. Всегда. Так было и во время обеих кавказских войн. Предательство бизнесменов, рулящих армейским начальством, не мешало мне и сослуживцам по отдельному разведбатальону Н-ской мотострелковой бригады до конца разбираться с врагом. Шли в поиск, часто без формального приказа, и честно воевали, заслужив ненависть и даже некоторое уважение тамошних духов. И все приходило к логическому завершению, всегда явно ощущалась черта, дойдя до которой, ты понимал: мы победили.
Сейчас же все иначе: враг оказался везде и те, кто заступил на службу после нас, либо уже мертвы, либо мечутся в кольце окружения. По «ящику» народу пели про то, какие у нас мощные ракеты, как нас боятся американцы и их союзники. Охотно верю: страх заставил врага вынашивать планы нападения и готовить вторжение. Именно страх и черная зависть явились причиной того, что, может быть, двух третей российских и не только городов и деревень уже не существует.
Думая обо всем этом и оглядываясь назад, не представляю, как я буду воевать практически в одиночку с целым миром, решившим подзатариться за счет моей страны. Апатия, паника, страх и ненависть, словно в кривом зеркале, пытались оттолкнуть, уничтожить те принципы, которые мне внушали с детства. С самой первой стычки с американцами и до сегодняшнего мгновения я ощущаю себя словно в дурном сне, который никак не кончится. Водоворот кошмаров кружит и сводит с ума, выталкивая на поверхность единственную мысль: надежды нет. Как это ни банально прозвучит, но огромный мельничный жернов усталости повис на моей шее с того самого момента, как залп автоматической пушки вражеской БМП заставил вытолкнуть приятеля из машины и вновь взяться за привычное ремесло. Пленка отчуждения не давала мне почувствовать бой, ощутить его бешеный пульс, принять его радость и упоение. На губах был только горький вкус пепла усталости. Как я умудрился выжить и сохранить веру в себя этих людей? Видимо, снова повезло. На этот раз воевать мне совсем не хотелось: мирная жизнь, робкие планы на обустройство домика где-нибудь в таежной глуши и долгие часы молчания наедине с природой – вот чего желала душа. И уже через силу приходится носиться по буеракам и вновь убивать. Но на этот раз сознание отказывалось видеть ту самую черту, за которой всегда ждала победа. Пока впереди только клубящийся багровый туман неизвестности, и каждый шаг с почти стопроцентной вероятностью может стать последним. Но, как и много раз до этого, вокруг меня снова оказались те, кто не хотел умирать. Пусть эти люди не были ни родственниками, ни друзьями, пусть оба они – только полуобученный балласт. Но в каждом из них теплится крохотный огонек надежды, который питают едва тлеющие угли от костра моей души. Однако им это не известно: Михась и Варенуха пролили первую кровь, скоро, если все сложится удачно, я смогу их многому научить. А может быть, найдутся и другие, кто, так же как и мы, не желает покорно принимать уготованную им захватчиками участь, вдохнув смертельный газ или сгорев заживо.
Стряхнув с себя оцепенение, которое длилось только двадцать восемь секунд, я совершенно обычным голосом сказал, обернувшись к артельщикам:
– Мужики, у нас же был уговор про дискуссионные клубы. Или вы хотите, чтобы, пока мы тут занимаемся бесполезной болтовней и гадаем что да как, пришли те, кто перед расстрелом все это нам разъяснит? Лично я не хочу это выяснять наверняка, а вы?
Варенуха сделал вид, будто ищет что-то в кипе обмундирования. Михась встретился со мной виноватым взглядом и отрицательно мотнул головой. Я продолжил, не меняя тона:
– Тогда нам нужно разделиться, чтобы быстро собрать самое необходимое и погрузить в эту полуторку. Взять пока будет негде, поэтому постараемся охватить все наши потребности. Так, нам нужно разделиться. Семеныч, ты подгони к ангару грузовик, так чтобы он встал под загрузку сначала сюда. Сам же, пока мы вещички да остальное барахлишко сортируем, прибери покойников, чтобы мы их смогли запереть в соседнем ангаре, где оружие. Собери только тех, что на виду и иди нам помогать. И посмотри шанцевый инструмент, желательно лом, пару лопат и топор…
– А это… – Варенуха замялся. – Размер-то мой ты знаешь?
– Чудак человек, – ожил Мишка и хлопнул смутившегося водилу по плечу, – склад-то армейский, тут тебе не магазин элитной одежи. Возьмем самый большой, явно по тебе будет тара!
– Михась! – я одернул приятеля, хотя и не слишком строго, атмосферу нужно было разрядить. – Ты пока пошукай комбезы, вон стопка подходящая прямо на тебя смотрит.
– Семеныч, – повернулся я к чуть зардевшемуся Варенухе, – особые пожелания я постараюсь учесть, но в принципе Мишка прав: ты у нас самый рослый и широкий.
– Ну, – Варенуха чуть оттаял, – у меня подъем ноги высокий, мне б обувку попросторней, а так, вроде все…
– Лады, иди покойников сортировать, а мы подыщем.
Варенуха благодарно кивнул и быстро исчез из поля зрения, а я принялся помогать Мишке с отбором обмундировки. С виду все было просто: выбирать нужно демисезонные и зимние вещи, исходя из того пессимистичного расчета, что больше такого случая и богатого выбора нам в ближайшей перспективе не видать. Захватчики постарались и на склад свезли только то, что так или иначе можно было продать. На эту мысль меня навели ассортимент и наличие сопроводительных ярлыков. В самом деле, что может быть выгоднее: пусть фабрик, где все это пошито уже нет, но подшефных в разных странах надо во что-то одевать и обувать. А тут даже тратиться особо не пришлось, русские все уже приготовили и даже упаковали. Как правильно заметил Михась, тут было все, вплоть до нижнего белья. Предпочтение я отдал новой форме, видимо, поступившей совсем недавно, может быть, даже солдаты ее еще не видели. Я прихватил по четыре комплекта на каждого из нас, как зимнего, так и летнего обмундирования. Чтобы потом не терять времени, начал переодеваться.
– Михась, нужно переодеться полностью, возьми у входа пакеты с гигиеническими салфетками, оботрись и облачайся. Бери вон те куртку и штанцы, – я показал на стопку предусмотрительно затянутого в полиэтилен шмотья. – Панаму не забудь, там даже накомарник есть.
И я сбросил с себя изрядно пообтрепавшуюся и рваную униформу: та превратилась в нечто среднее между джутовым мешком и песьей подстилкой, с непередаваемым букетом запахов гари, леса и немытого человечьего тела. Взяв из стопки, принесенной приятелем, влажную салфетку, тщательно обтерся. Потом облачился в удобные, кто бы что ни говорил, черные сатиновые трусы, сразу вспомнив учебку и свой первый комплект «хэ-бэ» (только портянок уже не было, теперь солдатам выдавали обычные носки). Напялил футболку, чуть тесную и пахнущую дезинфекцией. Затем настала очередь верхней одежды. Пуговиц больше нет, вместо них тусклые полимерные кнопки да молнии. Комплект явно шили не на рядовых, полевая форма оказалась добротной и легкой. Рисунок многоцветный, долго смотреть на него было неприятно, глаза так и тянет отвести. По-научному этот рисунок называется «цифровая флора», на ткань наносят четырехцветный пятнистый рисунок, созданный на компьютере. Само волокно какое-то хитрое, синтетическое, в сочетании с рисунком оно дает на приборы оптико-электронного наблюдения искажающую картинку, затрудняя опознание силуэта бойца. Куртка с капюшоном, штаны и панама с противомоскитной сеткой. Чего не стал я делать, так это менять свои разношенные «берцы», поскольку потратил на них целый оклад полгода назад – я выбрал самые лучшие, что были в магазине. Итальянские боты, на гелиевой подошве с антибактериальными стельками и фиксацией голеностопа. Американскую и тем более нашу обувку я никогда не жаловал, первую за то, что пропускает влагу и быстро промокает, вторую просто потому, что у нас традиционно не умели шить обувь. Михасю пришлось хуже – он выехал из дома в обычных полуботинках, потом снял «берцы» с одного из американских танкистов, но те оказались ему велики. Сейчас он нашел нечто по размеру, но лицо скривил недовольное:
