Думаю, и император не слишком поверил в болезнь атамана, ибо на его просьбу не отозвался. А может, не до того было: Александр Павлович танцевал. «Он танцевал бы и во время пожара», — как выразился английский современник, участник Венского конгресса.

Миновал февраль. И трудно сказать, сколько пришлось бы атаману томиться от безделья в польской столице, не устрой Наполеон переполох на всю Европу. Низложенный император бежал с Эльбы в неизвестном направлении и перепугал до смерти и французского короля, и австрийского императора, и их канцлеров. Лишь Александр, узнав новость, без колебаний заявил, что готов снова взяться за оружие.

Начались знаменитые «Сто дней». 8 марта 1815 года Наполеон под восторженные крики парижан вступил в столицу Франции.

По новой договоренности между союзниками Александр I взял на себя обязательство выставить 150 тысяч человек и не складывать оружия до тех пор, пока общий враг не будет окончательно раздавлен. Русская армия, оставившая Францию год назад, получила приказ двигаться к берегам Рейна.

В Варшаву помчался курьер с высочайшим рескриптом от 9 марта на имя Платова. Император приказал атаману распорядиться, чтобы войсковая канцелярия немедленно выслала в Радзивилов 10 доброконных казачьих полков. Заканчивая свое послание, Александр писал:

«…На отбытие Ваше в Петербург, хотя и должен был я согласиться по уважению слабого здоровья вашего, но надеюсь, что настоящий случай переменит ваше намерение и вместо отдыха вы, как старый воин, сами не оставите явиться на открывающееся поприще к новой славе и последуете за армиею генерал-фельдмаршала Барклая де Толли…»

Конечно, Платов послал на Дон предписание, чтобы готовили полки к походу и отправляли их на Волынь, в местечко Радзивилов, где дано им будет новое направление. А сыну графу Ивану наказал поспешить к нему в Варшаву на почтовых.

Миновал март. Апрель был уже на исходе. Платов все еще находился в Варшаве, ожидая выступления армии Барклая де Толли. В конце месяца получил письмо от дочери Марии Матвеевны и расстроился. Она сообщила, что брат ее, граф Иван, здоровьем не так крепок, чтобы ехать к отцу на почтовых. Похоже, сын попал под опеку сестер, и те хотят оставить его на Дону. «Бога ради, — взмолился отец, — сего не делайте, я запрещаю — должен он следовать с Атаманским полком непременно!..»

Не было у графа Ивана тяги к военной службе. А отцу хотелось передать ему и опыт свой многолетний, и славу фамильную, чтоб нес он ее достойно и преумножал. 2 мая, уже на марше, Платов написал зятю Тимофею Дмитриевичу Грекову, шедшему во главе Атаманского полка: «Вы, как свой, приучайте его исподволь к командованию сотней».

Предстояла кампания в Бельгии. Веллингтон с 90-тысячной интернациональной армией был уже в Брюсселе, Блюхер со 120 тысячами пруссаков в Намюре. Крупные силы австрийцев и русских двинулись к границам Франции. После соединения союзники намеревались начать наступление.

Однако Наполеон вовсе не собирался ждать, когда союзники соединятся. 3 июня он отбросил англо-прусские войска при Линьи, но через неделю потерпел сокрушительное поражение под Ватерлоо. Русские и австрийцы не успели. Славу победы разделили между собой Блюхер и Веллингтон.

Наполеон вторично отрекся от престола и вступил на борт британского корабля, который увез его к берегам Англии. Платов был доволен. «Поделом вору мука за его злодейство, и придумать невозможно, какое бы сделать ему наказание», — писал он зятю Тимофею Дмитриевичу Грекову из Парижа.

Союзники придумали наказание. У него есть название — остров Святой Елены.

В том же письме от 12 июля атаман дал генерал-майору Т. Д. Грекову «особое повеление» — выбрать «самых лучших видом и ростом, также доброго поведения» сто молодых казаков для зачисления в гвардию и во главе с графом Иваном Матвеевичем отправить к нему. Отцу очень хотелось вывести сына в свет, но тот, кажется, упирался.

Во время пребывания Платова в Париже Лондон еще раз напомнил атаману о себе, прислав ему с героем Ватерлоо фельдмаршалом Артуром Уэлсли Веллингтоном саблю.

А. У. Веллингтон — М. И. Платову,

19 октября 1815 года:

«Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!

…Я не могу выразить, сколь лестно для меня быть изъяснителем чувствований удивления и признательности соотечественников моих к тем великим подвигам, коими вы достойно прославили себя при защите Европы!..»

В свою очередь и граф Матвей Иванович отправил мэру Лондона письмо, в котором благодарил его и «все высокопочтенное сословие» английской столицы, но оговаривался:

«…Приемля сей отличный и весьма лестный для меня знак с чувством истинной признательности, я не могу, однако же, отнести прямо к себе всю приписываемую мне оным славу. Но видя из сего искренность и доброжелательство, коими великая и знаменитая достоинствами своими нация почтила меня свыше заслуг моих… считаю себя счастливейшим, что Провидение и благость Всеавгустейшего Монарха моего дозволили мне участвовать в столь блистательнейшей для всей Европы эпохе…»

По случаю награждения Платова офицеры лейб гвардии казачьего полка устроили два праздника. Поводом для первого явилось общее производство, а для второго — день именин атамана, приходившийся на 9 августа. Матвей Иванович был весел, ласков, словоохотлив и походил скорее на отца большого семейства, чем на начальника. Он подзывал к себе повышенного в чине, поздравлял, вспоминал его родственников, называя каждого по имени и отчеству, описывал их подвиги воинские и добродетели повседневные, внимательно всматривался в лицо и говорил, например:

— Знаете ли, господа, я вам скажу, он очень похож на отца своего, я служил с ним еще в турецкую кампанию, очень храбрый казак был и собою такой молодцеватый.

А у другого неожиданно спрашивал:

— Пьешь ли водку?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство.

— Это очень хорошо, я вам скажу; однако надо исподволь приучаться; бывают непогоды и вьюги, а казак все на коне и в поле; тут, я вам скажу, лучшее лекарство — чарка горчичной. Если пойдешь по отцу, то надежда большая!

И обращаясь ко всем, внушал по-отечески:

— Помните славу и добродетели, держитесь обычаев отцов своих.

28 августа (10 сентября по европейскому стилю) государь устроил грандиозный смотр русской армии на Каталунских полях в 120 верстах от Парижа с участием 7 кавалерийских дивизий, в том числе всех казачьих полков, и 11 пехотных, общей численностью 150 тысяч человек при 540 орудиях. Присутствовали иностранные гости: император Австрии, король Пруссии, герцог Веллингтон, князь Шварценберг, Блюхер, принцы крови, маршалы, генералы, приехавшие из европейских столиц.

Парад произвел ошеломляющее впечатление на союзников. Веллингтон в изумлении воскликнул:

— Никогда я не представлял, что можно довести армию до подобного совершенства!

— Я вижу, что моя армия — первая в мире, для нее нет ничего невозможного! — ответил сияющий радостью Александр.

Союзники стали сговорчивее…

Вскоре после смотра Платов укатил в Петербург, где, включившись в водоворот придворной жизни, пробыл восемь месяцев.

Конечно, были обеды за царским столом и встречи с обожаемой императрицей Марией Федоровной. Вспоминая это время, Смирный писал:

«Осыпанный снова благоволениями Монарха и лестными приветствиями двора и всей столицы, граф Платов насладился истинным сердечным удовольствием, которое, можно сказать, восстановило душевные силы его и уврачевало здоровье, столь многими тяжкими трудами расстроенное».

20 июня 1816 года император Александр подписал рескрипт, которым милостиво разрешил Платову возвратиться на Дон, и, еще раз выразив донцам свою признательность, поручил атаману объявить им свое благоволение и между прочим пообещал в недалеком будущем навестить его в Новочеркасске.

По пути на Дон атаман остановился в Москве, встретился с Сергеем Николаевичем Глинкой. К сожалению, поэт, писатель и издатель «Русского вестника» не оставил воспоминаний об этом последнем свидании с другом, ограничившись краткой фразой: «Платов был воином-богатырем и прямым человеком на путях человечества».