Виктор с трудом поднялся.

— Пошли, что ли?

Никто не отозвался. Виктор подошел к лестнице и стал спускаться. Слышно было, как он нащупывал ногой перекладины и пытался что‑то насвистывать.

Рири заметил, зевая:

— Мы притащили его сюда… чтобы вас заменить… Он работал на террасе… Не больно себя утруждал.

Он потер свои отяжелевшие веки двумя пальцами, перебирая в воздухе остальными, и прибавил:

— Виктор говорит, надо быть ослом, чтобы так убиваться на работе. А тем более, когда нет хозяина, который тебе платит.

— Может, как раз поэтому мы и работаем за троих, — нерешительно проговорил длинный Шарбен.

Они все еще не могли оторвать глаз от развернувшейся внизу панорамы. Рири громко чихнул; тогда ребята вдруг задвигались, подняли воротники, засунули руки в карманы, вобрали голову в плечи и один за другим стали спускаться по приставной лестнице.

В ночной тишине раздался странный шорох: это ветер пробежал по стреле подъемного крана.

— Обошлись и без тебя, — прошептал Жако совсем тихо, себе под нос.

* * *

Всякий раз, когда Клод Берже пытался, заикаясь, сообщить какую‑нибудь новость, рассказ его затягивался до бесконечности. А история была очень проста: Милу опять оказался на мели. В последний раз, последний по времени, он устроился грумом в отель «Лютеция». Нарядившись в форму с блестящими галунами, он целые дни торчал перед подъездом отеля, на бульваре Распай. Вчера, захлопывая дверцу автомобиля, он прищемил хвост вечернего платья от Жака Фат, в котором была дочь какого‑то министра, и вырвал целый клок. Милу тут же выставили вон.

Клод рассказал все это Жако, зайдя за ним в семь часов вечера. Ребята должны были собирать деньги в пользу бастующих. Но из‑за того, что Клод заикался на каждом слове, они сильно задержались. Да он еще вздумал любезно расспрашивать мать Жако о здоровье сынишки. Кашель и рвота у Лулу не прекращались. В больнице все врачи по очереди осматривали его, но были согласны только в одном: надо подождать, пока болезнь пройдет.

— Он стал худой — худой.

Мадам Леру сжала руки под фартуком и заодно уж вытерла их. Широко раскрыв глаза и вытянув шею, она с тоской проговорила:

— На личике остались одни глаза.

Клод и Жако начали свой обход с Замка Камамбер. Дверь открыла мадам Валевская, улыбнулась, узнав их, и позвала сына. Боксер был в халате, над бровью красовался липкий пластырь. Рей успокоил друзей: он совсем оправился после последнего боя и продолжает тренироваться, но теперь надевает шлем, чтобы защитить висок.

В четверг на следующей неделе в зале «Ваграм» Рею предстояла встреча с Тити Мартели. Перед ним поставили еще одно препятствие на пути к чемпионату Франции.

Как только Жако рассказал ему о забастовке на Новостройке, Рей вышел в соседнюю комнату и вернулся оттуда с конвертом в руке.

— Большего я сейчас сделать не могу, зайдите к нам через недельку, если дела у вас не наладятся.

Рей упрекнул Клода за то, что тот нерегулярно ходит на тренировки. Чемпион как раз собирался в «Канкан» и предложил Клоду пойти с ним, но тут же спохватился:

— Ну да, понимаю. Сегодня вечером ты…

В столовой Клод и Жако заметили на буфете темные очки, но не решились расспрашивать об этом приятеля.

Они хотели было миновать квартиру Жибонов, но дверь открылась, и мадам Жибон насильно вручила им пятисотфранковый билет.

— Мимиль, правда, бастует вместе с вами, — сказала она, — но отец его работает в Париже, в водопроводной сети, и пока что получает заработную плату. Берите, берите же! Это не Мимиль жертвует, а его отец!

Они собирались постучаться к Берланам в первом этаже, когда заметили спускавшегося по лестнице Ритона. Он предложил сопровождать приятелей. Хорошо… но в таком случае Клод мог бы пойти на тренировку. Клод сначала наотрез отказался, но Жако сумел его уговорить:

— Скажи‑ка лучше, что ты совсем выдохся. Да и что тут зазорного после такого денечка, как сегодняшний!

— Дело не в этом…

— Ладно, тогда отправляйся и не морочь нам голову!

Жако постучался к Берланам. Все семейство было в сборе за столсм: муж, жена и двое близнецов. По запаху, шедшему от супа, нетрудно было догадаться, что он не очень‑то наваристый.

Жако не решался сказать, зачем они пришли, не решался просить денег.

— Я слышал, рабочие заварили кашу на Новостройке? — весело спросил Берлан. — Вы чертовски правы. На нашем заводишке тоже не мешало бы объявить забастовку. А то никак не сведешь концы с концами. Да и зима выдалась тяжелая, беда за бедой так и валится. Только не очень это сподручно сейчас, забастовка… Но каким же ветром вас занесло сюда в такой поздний час?

— Да вот собираем пожертвования для бастующих и подумали…

Берлан сделал знак жене. Она достала из кошелька стофранковый билет, подошла к камину и приподняла крышку фаянсовой банки с надписью «Цикорий». Опустила туда руку, послышался шелест бумаги. Она вытащила еще один стофранковый билет и приложила его к первому. Снова опустила руку в банку, пошарила там, но ничего больше не зашелестело. Она закрыла крышку, подошла к двери, поискала в кармане своего пальто, висящего на гвозде, и извлекла оттуда третий стофранковый билет, который и присоединила к двум остальным. Опять порылась в этом кармане, потом во всех других, подошла к Жако и протянула ему три билета, жалобно взглянув на мужа. Берлан покачал головой.

— Это все, что мы можем сделать, парень. Тебе следовало бы зайти сейчас же после получки.

Жако нерешительно сунул деньги в карман и поблагодарил сдавленным от волнения голосом.

На улице Ритон надолго закашлялся.

— Со здоровьем‑то у тебя, видно, не стало лучше?

Ритон вытер платком рот.

— Да, все то же, — сказал он. Потом, чтобы переменить разговор, спросил: — Вы уже много собрали?

— Не знаю, надо посчитать… Ведь Рей дал деньги в конверте, — Он вынул конверт, открыл его. — Билет в пять тысяч франков!

— Что ты скажешь, а?

— Ну и мировой же парень Рей!

Мадам Мунин сама открыла им дверь. Она была явно заинтригована.

— Добрый вечер, месье. Что вам угодно?

— Да вот… как бы вам… объяснить…

— Входите или оставайтесь снаружи, но только закройте дверь, квартиру выстудите! — крикнул мужской голос.

Когда дверь за ними закрылась, Жако и Ритон почувствовали себя неловко. Тесная комната, спальня и столовая в одно и то же время, была обставлена с таким искусством, так любовно прибрана, что казалась совсем игрушечной. Жако и Ритон впервые проникли в дом к молодой чете Мунин, которая ни с кем в Гиблой слободе не зналась. Новенькая мебель, купленная в рассрочку после долгих обсуждений, крашеные стены, радиоприемник из пластмассы, занавески и найлоновая драпировка у входа — все было чисто, опрятно, выдержано в одном тоне, как в настоящей современной квартире. На небольшом квадратном столе, покрытом белой скатертью, друг против друга стояли два прибора. Было тепло, и пахло яичницей с шампиньонами. Из крошечной кухни вышел молодой Мунин; на нем был женский фартук, в руках он держал нож для чистки картофеля — последний крик моды, одна из немногих новинок Салона домоводства, которая была ему по карману.

Мунин всегда помогал жене готовить ужин, это была одна из привычек влюбленных супругов.

— Добрый вечер, ребята. В чем дело?

— Да вот. Мы работаем около Антони, на Новостройке. Жилые дома строим…

— Так. Ну и что же?

— А то, что… мы объявили забастовку.

— Нашли время! Как раз теперь люди так нуждаются в квартирах.

— Вот потому‑то…

— С квартирой приходится самим выходить из положения… Когда мы сюда приехали, это был попросту подвал. Большой, но все же подвал. А теперь это квартира, маленькая, правда, но все же квартирка. Комната и кухня… но вполне приличные.

Он посмотрел вокруг, вдруг поморщился, переставил один из бокалов, стоявших на комоде по бокам будильника, и, довольный восстановленной симметрией, продолжал:

— Забастовки ни к чему хорошему не ведут! Пример: забастовал обслуживающий персонал метро. Результат: стоимость проезда увеличилась. Расплачиваются всегда одни и те же. Сидеть сложа руки — это ни к чему хорошему не ведет.