В этот момент вставил слово второй качок, которому не было нужды зализывать раненую руку:

– А мы уже давно сели к тебе на хвост. И стоит добавить, ты последние несколько месяцев жаловался в городе на своего шефа: мол, он – скупердяй, не заботится о своих людях, и не мешало бы ему за это вставить…

– Хмм, а может, в сообщениях СМИ еще будет информация о том, что полиция сожалеет, что не получилось уберечь юного Стефана? Но что поделаешь, подпольный мир жесток и непредсказуем… – добавил седой.

– Только что вы с этого поимеете? Деньги наверняка казенные, и вы должны их вернуть, наркотики тоже не могут просто так исчезнуть, тем более что о них знает Старик, который не спустит даже прокурору Гольдвассеру… – проявив необычайную, если учесть его состояние, догадливость, заметил Сивый.

– А у парня башка работает! – воскликнул с воодушевлением седой. – Может, я бы даже полюбил тебя, Сивый. Знаешь, я всегда повторяю, что сперва нужно научиться есть чайной ложкой. Конечно, налогоплательщик получит свои доллары, которые мы взяли взаймы на время операции. Более того, прокуратура получит розы, которые послужили совершению преступления. Только почему-то окажется, что кто-то нехороший, какой-то грязный латиноамериканец, захотел обмануть Старевича, и не все розы были напичканы кокой. Точнее, только половина. Вторая же половина… да вот она, ты и сам видишь. – Он указал рукой на корзину, куда до этого один из качков положил цветы. – Ну а Старик должен радоваться, что у него не будет особо серьезных проблем из-за того, что его человек из его оружия подстрелил невинного сотрудника органов и убил гражданина, который хотел сотрудничать с правосудием. Я понимаю, тебе больно это слышать, но не принимай близко к сердцу. А Стефана, хоть он придурок, дерьмо и предатель, похоронят по всем правилам, красиво.

Второй качок, видимо, тоже хотел блеснуть диалогами из фильмов:

– А у тебя таких похорон не будет, ибо, когда ты, исключительно по воле случая, догадался, что это контрольная полицейская закупка и ловушка, то украл деньги, застрелил Стефана и ранил полицейского. Так что я или мой коллега, ну, скорее, я, а не коллега, поскольку у него ручка болит, в общем, допустим, так: я, именно я был вынужден тебя застрелить… Сам понимаешь, обстоятельства выше нас: охрана жизни и здоровья должностного лица при исполнении служебных обязанностей…

И с этими словами качок вытащил пистолет и направил его на Сивого.

Седой молча подошел к бару, налил всем по стакану виски, а когда все выпили, произнес:

– Не смотри на это, доченька, а то еще кошмары будут сниться.

– И правда, зрелище не из приятных, – сказала Аська безразлично и послушно отвернулась.

Один из качков, тот, который имел большую слабость к диалогам из кинофильмов, тоже проявил заботу:

– Может, закуришь, если тебе не по себе? А может, стаканчик виски?

– Дяденька, ты же знаешь, что я такого не употребляю. А то потом прыщи пойдут по коже.

– Ты моя умница. – Седой погладил дочку по голове. – Приберите тут. Уфф, какая же это грязная работа, согласитесь.

– Охуительно. Но как же иначе – прополка сорняков никогда не была приятным занятием. Ну что, Аська, все еще хочешь быть полицейским? – спросил раненный в руку мент.

– Конечно. Таким, как дядя и папа. Мне нравится.

– И хотела бы работать в уголовке? Э-э-э, это не для девочек…

– Нет, зачем же в уголовке? Я бы хотела работать в полицейских профсоюзах. Сам понимаешь, дядя: права человека и гражданина и прочее в этом духе… – Она не закончила и повернулась к отцу: – Па, у меня тут есть одна идея. Я не говорила раньше, все как-то не было случая, но, сдается мне, что на пистолете пана Старевича нет отпечатков пальцев Сивого.

– Дочурка, ты что – бредишь?

– Там только отпечатки пальцев пана Старевича. Я настаивала, чтобы Сивый не касался пистолета, и, кажется, он меня послушал. А такой вот Старевич… Это было бы круче: зачем впутывать его человека, если можно все свалить на него самого? Он ворвался к нам в дом, стрелял… Это вполне объяснимо. А нам, может, удастся впредь более серьезно и обстоятельно заняться этими эквадорскими розами. Да, пап, купи мне еще плазменное DVD на Рождество, хорошо?

– Ты мое сокровище! Знаете, она – лучшая ученица в школе, правда… А не хочешь вместо этого какое-нибудь симпатичное платьице?

– Папа, ты же знаешь, что я обожаю всякие электронные штучки.

Седой потянулся к телефону. Но внезапно, будто что-то его кольнуло, положил трубку и строго посмотрел на дочку:

– А о чем это он начал говорить? Что вроде бы ты с ним в машине… Эй, девочка моя! За эти две недели… у тебя же ничего с этим парнем не было, ну… понимаешь, о чем я…

– Папуля, ну что ты, – она посмотрела на седого своими голубыми, словно нарисованными акварелью, глазами, – мне же еще только шестнадцать лет.

– Ну да, я иногда забываю, что ты еще такая юная. Прости меня, пожалуйста. Хотя окрутила ты его, ого-го… Взрослым женщинам и то редко удается так мастерски подвести своего избранника к алтарю, как ты заманила его прямо в ловушку.

– Пап, – Аська мило улыбнулась, – я даже целовалась с ним без языка.

– Да у тебя, сыночек, крыша съехала. Чемодан одного не слишком большого человека не может столько весить! Ты еще, черт возьми, прихвати с собой кислородный баллон, акваланг и доску для серфинга.

– Я почти ничего не беру.

– Ну конечно. В таком случае сейчас я буду это «ничего» выгружать, а ты решай, какие книжки оставить. Чтобы упростить задачу, сразу предупреждаю, что в сумме должно получиться не больше тысячи четырехсот страниц и никаких твердых переплетов.

– Ну вынь плавки и полотенце. И четыре рубашки. Или вообще все. Кроме ноутбука мне ничего не нужно. – Он собрался было надуться, но вместо этого жалобным голосом обиженного четырехлетнего ребенка заныл: – А говорила, что в отпуске мы сможем заниматься тем, что нам нравится…

– Вот именно – тем, что нам нравится, а не тем, что любит Макс. А ты уложил десять романов, но я все их уже читала. А двадцать мы не возьмем. Из чего следует, что мне нечего будет читать, а ты носу не высунешь из комнаты, просидев пол-отпуска с этим своим Уилсоном.

– Пожалуйте в газовую камеру…

– Что ты там еще бурчишь?

– Да ничего, я так, о своем, антисемитском.

– Я тебя однажды придушу.

– Не вижу смысла. Ни у кого не возникнет и тени сомнения, что это ты в конце концов не выдержала. Давай уж лучше полетим на Тенерифе или там на Майорку, и ты столкнешь меня с какой-нибудь скалы. Известно, что такой чересчур возбудимый человек куда угодно влезет, не подумав, как станет выбираться. Ты сама говорила, что вроде у меня есть бумаги с диагнозом СДВГ[3], ну, во всяком случае, будут, если понадобится. Верно?

– Shut up[4], мерзкий мальчишка. Иди лучше в душ, а то будешь вонять возле меня все пять часов. Боже, как я выдержу без сигарет! Да еще с этой неумолкающей шарманкой!

Ночью меня мучили кошмары. Рейс в них задерживали, в аэропорту ликвидировали последнее место для курения, меня не пустили с теннисными ракетками в самолет, зато, несмотря на трехкратную проверку, в сумочке так и не обнаружили двух перочинных ножей, и вдобавок срок действия паспорта истекал к утру. А мальчишка не закрывал рта ни на секунду. В кого он только такой, я не могла вырастить это чудовище.

Да и его ненаглядный папаша, честно говоря, тоже не мог. Хотя он научил Макса всяким глупостям: именно благодаря ему двенадцатилетний мальчишка, вместо того чтобы, как все нормальные дети, читать «Гарри Поттера» или гонять в футбол, упивается историями о серийных убийцах и выслеживающих их, потрепанных жизнью, угрюмых и вечно накачивающихся виски сыщиков. Но они хотя бы накачиваются молча. Пиксель – как за глаза называли моего мужа родственники за его особое пристрастие ко всяким электронным штучкам – никого не мог научить болтать без умолку, потому что разговоры с людьми считал занятием ненужным и лишенным смысла.