Потребовались невероятные усилия, но в конце концов я решила, что среди всех этих красавиц выделяется одна, по имени Рейсами, способная поддерживать мой любовный пыл почти на невыносимом уровне. Как только я это поняла, немедленно принялась строить планы.
Было непросто. Каковы здесь правила? В Японии их так много, и японцы так на них зациклены. Скажем, четыре орхидеи – это достойный подарок или оскорбление? А дюжина? А как насчет одного цветка и написанного от руки стихотворения? А завернутый в подарочную бумагу кошелек от Гуччи, набитый стодоллоровыми банкнотами и откровенными поларойдами?
Я выбрала цветы, не помню в каком именно количестве, и билеты на концерт Дэвида, а затем принялась ждать.
И ответ пришел. Ух! Бинго! Рейсами, к сожалению, не могла пойти на концерт из-за расписания собственных спектаклей, но она с удовольствием встретится со мной.
Она пришла в мой номер в Императорском отеле в назначенный час вместе с переводчиком (“О, да, она так рада, что вам понравился спектакль”, и т.д. и т.п.) и чудесными подарками. Она была так очаровательна и грациозна со своей церемонной осанкой и неописуемой красотой, что я просто не нашлась. Я подумала (и все еще думаю), что это было бы безобразным американизмом, наброситься на эту соблазнительную красавицу и изнасиловать ее, не сходя с места. К тому же последствия могли быть непредсказуемыми. Может, огласили бы какой-нибудь императорский указ. И тут, почти со страдальческой ясностью – пока ее невероятное лицо впечатывалось в мои эротические воспоминания – я осознала, что такие ситуации, вероятно, случались и раньше, возможно, даже часто, может быть, с моим отцом и его армейскими товарищами. Мы с Рейсами какое-то время обменивались любезностями через переводчика, затем я одарила ее кучей разной Боуиевской атрибутики и церемонно распрощалась с ней, глубоко об этом сожалея.
Ничто в Японии больше не смогло для меня сравниться с Рейсами по части эротической притягательности, но по сравнению со всем происходившим во время нашей японской поездки эротика отходила на задний план.
Например, публика в Японии была просто невероятная – юная, свежая и почти по-детски бурливая, так сильно отличавшаяся от значительно менее невинных толп постарше, собиравшихся на концертах Дэвида в Европе и Штатах. Они так много нам дали. Их счастье, когда Дэвид выступал перед ними, было так чудесно: ощущение всеобщего неистового, веселого, задушевного семейного праздника.
Они осыпали нас подарками и в прямом, и в переносном смыслах. Помню, как мы с Дэвидом сидели, поджав ноги, на полу нашего номера в своих чудесных новеньких кимоно, разбирая все эти сокровища – например, изысканнейшую маленькую куклу, которую какой-то ребятенок смастерил для Дэвида, или самый настоящий величественный самурайский меч, или сочиненное в честь Дэвида изящное лаконичное хайку, – а Зоуи тем временем сладко спал в нескольких шагах от нас, и нас троих словно окутывал кокон чуда и счастья. Мы с Дэвидом не спали вместе до этого долгие месяцы, но в Японии мы занимались любовью несколько раз.
И мы действительно чувствовали себя семьей. Мы впервые взяли с собой в турне Зоуи, и это придало новый аромат всей сцене. Когда мы ехали на поезде-стреле в Хиросиму, Зоуи бродил по всему вагону, как это обычно делают двухлетние дети, и пассажиры были с ним необыкновенно ласковы – а японцы потрясающе умеют обращаться с детьми! – и к тому времени, как мы добрались до места, он уже со всеми подружился. Одна женщина усадила его к себе на колени и принялась кормить при помощи палочек. Он был от этого в восторге, а она так мягко улыбалась нам, что у меня на глаза почти что навернулись слезы. Они потекли по-настоящему, когда я увидела, какой любовью и гордостью за своего мальчика светится лицо Дэвида. Дэвид мог быть таким добрым, таким нежным. Я так любила его, правда!
Он был просто потрясающе хорош во время того японского турне: творчески оживлен, ободрен своей работой и своим окружением, счастлив и доволен среди людей, которые любили его. Япония притягивала его интерес долгие годы (на стенах его комнаты у Мэри Финниган, где мы впервые по-настоящему любили друг друга, висели японские гравюры), и он был страшно рад побывать там. Его особенно восхищал тот факт, что все окружающее общество основано на принципах буддизма; это был не просто маленький кружок людей, с которыми он вместе изучал буддизм в Британии. Хотя он, конечно, был слишком знаменит, чтобы свободно наблюдать за жизнью японского общества за стенами хорошо охраняемых гостиничных номеров и лимузинов, но он учился всему, чему только мог. Один японский фотограф вместе со своим ассистентом сопровождал турне от начала до конца, и Дэвид провел множество часов, общаясь с ними, расспрашивая их обо всем и впитывая информацию со своей характерной мягкой настойчивостью. Точно так же – и с Канзаем Ямамото, блестящим дизайнером, с которым он познакомился через японский отдел Ар-Си-Эй. Невероятные костюмы Канзая потрясли с головы до самых хлопчатобумажных носочков миллионы европейцев и американцев во время “Аладдин-Сэйн”-овского турне, а японские фэны просто впадали в экстаз от такого межкультурного уважения: ну как же, великий Боуи, самая настоящая западная рок-звезда, врубается в НИХ! Они почти умирали от восторга. К тому же, навещая дизайнера и его семью, мы с Дэвидом получили гораздо более глубокое представление о корнях японской культуры. Одно из самых чудесных зрелищ, которые я когда-либо видела, представляли собой Зоуи вместе с трехлетней дочкой Канзая, Рози: он – белокурый в кудряшках, она – совершенная куколка с прямыми черными волосами.
Да, это был еще один из тех моментов. С моим мужем и сыном рядом в гармонии, казалось, все неприятности прошлого исчезли, и я чувствовала сильнее, чем когда-либо, что все делаю верно. Моя Светящаяся Личность и я двигаемся вперед по предначертанному пути, и все будет хорошо.
Турне проходило в счастливом угаре – одно за другим безумно успешные шоу, один приятный момент за другим. Выступая в странном и прекрасном костюме работы Канзая, под названием “Весенний Дождь”, Дэвид был принят просто экстатически: чудесно для него самого, но не для костюма, который отправлялся обратно в Ямамотовскую мастерскую и кропотливо чинился после каждого запруженного народом представления. Руководствуясь духом событий, Спайдеры тоже приспособили местный колорит, особенно Тревор Болдер: со своими черными волосами, подобранными в хвостик, он выглядел идеальным рок-н-ролльным самураем – публика его обожала. Она любила их всех, и действительно, что за вид был у этих парней: Дэвид – лучащийся светом герой, мифическая кабуки-куколка будущего; Ронно – воплощенный Запад, белокурый красавец с расстегнутой до пупа рубашкой; Тревор – “свой в доску”, словно вышедший из фильма Куросавы. Только Вуди Вудманси, спрятанный за своей драм-кухней, не особенно участвовал в этой картине: судьба барабанщика.
Все трое парней из Халла были ужасно довольны этим турне, и они были такой замечательной, хорошей, земной компанией... “Эй, Энджи, какая вкуснаая эта рыбаа. Почти, как в Гейнсборо, вернаа? А где жа уксаас?” (Вуди, впервые попробовав акулью темпуру)... “Божа, толька гляньте на эта, интересна, может, ано светится в темнате?” (Ронно о цветном стекле в окошке нашего гостиничного номера в Хиросиме с видом на “Парк Мира”, посаженный вокруг кратера, оставшегося с 1945 года от ядерной бомбы.) Мы с Дэвидом стояли рядом с ним у окна в немом потрясении, не совсем веря, во-первых, что кто-то решил построить отель именно на этом самом месте, и, во-вторых, что кто-то решил поместить нас в номер именно с таким видом. Впрочем, Дэвид оценил этот жест. “Это, – тихо сказал он, слегка покачивая головой с тонкой улыбкой знатока, – ТА-А-АК по-японски!”
В общем и целом, японское путешествие было просто отпадным, но в самом конце, в Токио, чертовы копы его немножко подпортили, когда бросились разгонять дубинками толпу обожающих поклонников-ребятишек, ринувшихся на сцену, разбросав при этом несколько рядов стульев. Этих козлов заботил только порядок и дисциплина любой ценой, так что нам с Лии Блэк Чайлдерсом и Тони Занеттой пришлось пробиваться сквозь орду этих гловорезов, чтобы помочь ребятам спрятаться под сидениями, потому что некоторых из них серьезно покалечили. Но официальные власти – полиция и прочая нечисть – никогда не имеют ничего общего с душой страны, так что я могу спокойно сказать, что мне полюбились и Япония, и японцы. Меня не слишком огорчило даже, когда при моем отъезде мне заявили, что не приглашают меня посетить эту страну вновь. Кажется, иностранцам там не дозволяется перечить местным штурмовикам.
