Я ничем не могла помочь ситуации, поскольку все действие происходило (или предполагалось, что оно происходит) между Тони Дефризом и Ар-Си-Эй. Я считала все это угнетающим, но держала рот на запоре. Потому что, если ничего не можешь сделать, не имеет смысла говорить деморализующую правду или затрагивать болезненные и раздражающие темы.
Кстати, Дэвидовское внимание все равно большую часть времени было занято кем-то другим. Он постоянно совещался и/или трахался с тем-то и тем-то: ответственными за рекламу с местной фирмы звукозаписи; диск-жокеями; промоутерами; со стрейтами и гомиками и людьми из андеграунд-прессы; публицистами; групиз и публицистками/групиз (эти должности тогда, как и теперь, были не очень четко разграничены), так что мы с ним переживали весь этот икспириенс поотдельности. Мы скорее были похожи на партнеров по какой-то особо сложной бизнес-операции, чем на мужа и жену. У нас даже зачастую были разные номера, как я вспоминаю, а если бы не были, это было бы неприятно. Потому что секс втроем, вчетвером и в каких угодно комбинациях – это, конечно, хорошо, но Дэвидовские трах-конференции были скорее маневрами, чем развлечением, так что их было лучше выполнять один-на-один.
Так что, слава Богу, что был Энтон. Он был замечательным развлечением. Мы дурачились вместе и в автобусе, и в отелях, просто балдели друг от друга как только можно.
Казалось бы, принимая во внимание наши договоренности, для Дэвида тут не должно было возникнуть никакой проблемы, но, подозреваю, она все же возникла. Кризис разразился как-то вечером то ли в Мемфисе, то ли в Луисвилле, или еще где-то на юге, когда мы с Энтоном, спасаясь от душной и влажной жары номера, отправились поплавать в бассейне мотеля.
По нашему разумению, мы были вполне в своем праве; освещение у бассейна было включено, и еще даже не наступила полночь. Однако же менеджмент того мотеля придерживался другой точки зрения. Мы счастливо плескались, смеялись, визжали и брызгались и вообще грязно забавлялись – кто следит в такие моменты за языком? – как вдруг оказались носом к носу с красношеими писарями и ассистентами помощников ночной администрации, похоже, всего юга Соединенных Штатов. Эти люди были серьезно раздражены. Они велели нам немедленно вылезать из бассейна: они вопили и отчитывали нас, как нашкодивших пятилетних.
Энтон сделал ошибку, огрызнувшись им в ответ, и от этого они окончательно спятили: один из них – какой-то великий линчеватель со странновато-иностранным акцентом – понес что-то про то, что “они” недоноски, и что стоит “их” пришить, если они не научатся вести себя правильно. Так и чувствовалось, как дрожат их жаждущие линчевания пальцы.
Дэвид спас ситуацию. Он спустился в вестибюль гостиницы и всех эффективно обаял. Он спас Энтона, но не меня. От меня он поспешил избавиться так быстро, как только можно было, нажав пружинки, мгновенно обернувшиеся билетами на самолет, и – прости-прощай! Уже на следующий день я летела в Нью-Йорк, и очень скоро после этого – в Лондон.
Последствия оказались затяжными: после этого меня больше никогда не приглашали в турне. Я присоединялась к ним иногда и лишь ненадолго, если сама настаивала, или Дэвиду было одиноко, или ему требовались мои материнско-вышибальные услуги, но обычно все кончалось одинаково: я начинала слишком веселиться, Дэвиду становилось не по себе, и меня тут же усылали домой. Так что в качестве постоянного участника турне меня исключили.
Впрочем, мне же лучше. Турне – это ужасная штука: слишком много тяжелой работы, слишком много стрессов “обычного” путешествия и никаких плюсов. Никто не может любить турне, кроме цыган и людей, которые от чего-то бегут.
С другой стороны, мой бойкот совсем не был таким уж хорошим. Я и так уже потеряла что-то из нашей с Дэвидом близости, сложив с себя работу – тем, что нашла и наняла Тони Дефриза, тем, что приспособила Фредди, Даниеллу и Сьюзи к тем должностям, которые раньше занимала сама – а теперь я теряла контакт и влияние и в еще одной области его жизни. Даже более того, у меня сложилось явное ощущение, что Дэвида такая ситуация устраивала, а еще больше она устраивала Тони.
Поначалу меня начала одолевать паранойя на этот счет, а потом я поняла, что устранение из Дэвидовской карьеры подходило и мне, что энергию, которую я тратила на него, теперь я должна направить в другое место.
Понимаете, теперь был МОЙ черед. Мы вместе сделали Дэвида звездой – “Ти Эс Эллиотом с рок-н-ролльным ритмом”, ни много-ни мало, – а теперь, согласно нашему пакту, заключенному в спаленке второго этажа на Плэйстоу-гроув, пора было сделать то же самое и для меня. С нынешними ресурсами, которыми мы располагали, это будет совсем не трудно, считала я.
9. ПРОЩАЙТЕ, ПАУКИ С МАРСА!
Если я хотела устроить свою карьеру, то это еще не значит, что я имела возможность ей заняться. И если Дэвид и Тони вытесняли меня из центра событий, то это еще не значит, что я была освобождена от Дэвидовских дел. Эти парни загружали меня по полной программе.
И не то, чтобы мне не нравилась эта работа. Во-первых, для меня стало практически второй натурой рекламировать и защищать Дэвида и его идеи; моя роль имела свои внутренние достоинства. Во-вторых, и сама работа, несомненно, имела свои преимущества. Что я хочу сказать: если уж вы работали не на себя, а на кого-то в период между 1972-м и 1974-м годами, то разве не лучше всего было работать на Дэвида Боуи? Именно ОН был в центре событий, и многие из этих событий были настоящим праздником.
Например, в апреле 1973-го у меня была чудесная командировка в Японию, исключительно вдохновляющую страну, родину множества Боуи-фэнов. Что-то в Дэвиде – возможно, его мимически-танцевальный, театральный подход к работе – задевало какие-то глубинные струнки в этих островитянах, с их древней культурой и современным сознанием, ориентированным на родные трэшевые фильмы о монстрах и пришельцах. И действительно, это странное английское глиттер-создание словно вылезло из какой-то огненной аномальной дырки неподалеку от Нагасаки. Энтузиазм был нстолько велик, что альбом “Зигги Стардаст” продержался в японских чартах больше двух лет. Когда мы там появились, он продавался очень хорошо, вызывая здоровый интерес покупателей и к более ранним альбомам и привлекая на концерты публику, битком набивавшую все залы, в которых играли Спайдеры.
Это было так замечательно; полностью оправдало некоторый риск всего предприятия, поскольку в те дни Япония еще не так привыкла к рокерам и вообще западным людям, так что нам приходилось сталкиваться с разными сюрпризами. Например, японский промоутер мог заявить вам вполне на законном основании, что его отец в последний момент не дал одобрения на организацию концерта. А японские копы, никогда – ни тогда, ни теперь – не бывшие образцом терпимости и сдержанности, могли обращаться с толпой безобидных фэнов-тинэйджеров так, словно это были вторгшиеся монгольские орды.
Впрочем, в основном, наше японское путешествие было приятным. Одно из моих самых ярких впечатлений о нем – это поход вместе с Лии Блэк Чайлдерсом в Токийский Императорский театр, находившийся рядом с нашим отелем.
Название спектакля я уже забыла, возможно потому, что сразу же после его окончания мы с Лии окрестили его “Лесбийским ревю”, так что я его так и запомнила. Название, если и не совсем точное, то, во всяком случае, подходящее. Не думаю, что участницы спектакля все были лесбиянками, но роли и мальчиков, и девочек играли женщины. Участниц этих были чуть ли не тысячи – на огромных подмостках с подиумом, авансценой и разными пиротехническими эффектами, которые могли свести с ума даже такую видавшую виды театральную джанки, как я. И это еще не все. Объединенные усилия легионов участников и персонала обернулись не традиционной императорской оперой и даже не западной; это было похоже на Бродвей. Что-то вроде японского варианта “Лучших хитов из всех мюзиклов, какие вам когда-либо приходилось слышать”.
Мы просто не могли поверить. Это потрясало не только в чисто театральном смысле. Нас с Лии больше всего задело за живое то, что все эти женщины на сцене были самой роскошной восточной полисексуальной компанией, какую только можно себе вообразить в самых безумных фантазиях. Здесь были собраны редкостные красавицы целыми сотнями.
