Я отнюдь не собираюсь принизить уровень образования Кена, потому что он был исключительно культурным человеком, с глубокими познаниями в истории, литературе и искусстве, и Дэвид, несомненно, многому научился у него. Не думаю, что культурные горизонты моего мальчика из Бромли были бы даже отдаленно столь же широкими, если бы Кен не взял на себя задачу их расширить.
Кена ни в коем разе нельзя считать и неспособным менеджером. Он был очень проницателен и с исключительно хорошими связями в своем “рука-руку-моет”-мире британских торговцев певцами (вот сучка эта Энджи!). Если бы Дэвид захотел избрать себе кабаре-дорожку к успеху и славе, они бы с Кеном танцевали и дальше свое душевное маленькое па-де-де.
Но это было невозможно. Слова, начертанные на Дэвидовской стене звучали: “РОК И РАДИКАЛЬНОСТЬ”, а не “КАБАРЕ И ПОДЧИНЕНИЕ” - неисправимая разница.
Проблема была и так ясна, но в ней было еще много заковык. Одним из элементов – самым важным – был извечный разрыв поколений. На дворе стоял 1970 год; разница в культурных подходах Дэвида, в его двадцать-три, и Кена, в его, приблизительно тридцать-пять, была устрашающей. Кен просто-напросто не мог врубиться в Дэвидовскую страсть к дзэну, макробиотике, вселенской любви и прочим атрибутам нового хиппи-мира. Для него, я уверена, поход на шоу в “Раунд-Хаузе” был глубоко чуждым икспириенсом. Возможно, вроде того сна, что мне как-то приснился:
Я оказалась на рэп-концерте, не имея ни малейшего представления, как я туда попала, в окружении людей на 20 лет моложе меня, одетых в кроссовки по 150$ и перевернутые задом-наперед бейсбольные кепки, а рэпперы с громкостью в миллион децибелл претенциозно выкрикивали угрозы своим приятелям, оскорбления женщинам, непристойности о том, о сем и об этом, и все кругом просто тащились.
Так что я понимаю – это трудно, когда твои чувства оскорбляются, а ценности попираются, и я уверена, что Кеновское столкновение с поколением мира, любви и освобождения в 1970 году было таким же неприятным, как и мое – с сегодняшней эгоманией, женоненавистничеством и злобностью.
Одной из областей, в которых Дэвидовские и Кеновские понятия расходились особенно далеко друг от друга, был секс. Дэвид был бисексуален (точнее, в большей степени гетеросексуален с гомосексуальной жилкой), а вот Кен был стопроцентным гомосеком. Так что вы можете себе представить, какие пух и перья летали дома у Питта из-за Дэвидовских гетеросексуальных похождений, особенно из-за его длительной любовной связи с Хермионой. Хотя меня, конечно, при этом не было, но Дэвид рассказывал, что Кен ужасно ревновал к Хермионе, хотя не показывал свою ревность открыто из боязни оттолкнуть Дэвида окончательно. Возможно, она окрасила его более свободно выражавшееся пренебрежение ко всему, что брало начало в хиппи-квартале Ноттинг-Хилл – к хиппическим моде, живописи, танцу, музыке и политике. А, возможно, и нет. Может быть, его “королевская” приверженность к культурной и социальной упорядоченности истеблишмента, запуганной хиппи, уже сама по себе была достаточным фактором.
Его приверженность статус кво была горяча, в этом смысле он был во многом человеком своего поколения. Он и его совеременники были гомосексуалистами, знавшими свое место: глубоко “в шкафу”, в безопасности. Они и не мечтали бросить вызов обществу, диктовавшему им, что “шкаф” – это единственное подходящее для них место, а, следовательно, люди, как Дэвид или я, были для них опасны. Открыто показывать на публике свою бисексуальность или гомосексуальность означало, по их понятиям, подстрекать к катастрофе. Истеблишмент этого не одобрит, такова была их логика, последует расправа, и жизнь всех спокойных респектабельных гомиков превратится в кошмар.
В позиции Кена, конечно, была своя логика с точки зрения раболепного взгляда на социополитику, и в его защиту должна сказать, что 20 лет назад не существовало таких вещей, как движение за освобождение геев. Мы с Дэвидом не следовали моде и не подписывались под уже существовавшим посланием; мы были оригиналами, наши голоса раздались ПЕРВЫМИ. Так что я не могу обвинять Кена в том, что он считал нашу открытость пугающей или мое радикализирующее влияние опасным для Дэвидовской карьеры.
А, может, и могу. Ему не нужно было обладать бурным воображением, чтобы постичь правду: то, что социальные стены, возведенные обществом вокруг каждого индивидуального гомосексуалиста и вокруг их отдельных групп, таких, как гей-мафиозный музыкальный бизнес, готовы вот-вот рухнуть; что весь этот сложный клубок правил (куда, когда и с кем дозволяется ходить педикам, чтобы стрейты не прибрали их к ногтю), вот-вот выбросят в окошко; что Дэвид и я не были одиночками, но застрельщиками всеобщих глубоких перемен – первыми ласточками, если хотите, сексуальной весны нашего поколения.
Это было, право, просто стыдно. Кен мог бы творить для Дэвида чудеса. Ему не нужно было быть гением, чтобы это понять. У Дэвида был явный потенциал и даже конкретный реальный успех в том направлении его карьеры, в каком он сам хотел двигаться. Его сингл “Space Oddity” разошелся прекрасно, дойдя до пятого места в английских чартах, как только американское радио отказалось его играть (тему космической неудачи сочли анти-американской в лето первого приземления на Луну), и Би-би-си отреагировала типично, начав крутить пластинку особенно часто. Критики, всегда бывшие благосклонными к Дэвиду, принимали его музыку с особенным энтузиазмом в 1970 году; его называли “самым многообещающим” и “лучшим из новых” во всех нужных изданиях. Так что все складывалось вполне удачно; карьера Дэвида развивалась именно в хиповом направлении.
Так нет же. Послушать Кена, “Space Oddity” была просто счастливой случайностью, мелочью, ничего не значившей для Дэвидовского будущего. О карьере в роке не могло быть и речи. Люди из “Меркури” делали все не так: они подталкивали его в неверном направлении. Он должен быть ЭНТЕТЕЙНЕРОМ. Ему необходимо сниматься в фильмах. Разве ЭТО не его ниша? Разве он не сделал удачные первые шаги в этом направлении своим участием в “Солдатах-девственниках”?
Дэвид передавал все это мне, выпуская пары своего гнева и смущения, ищя поддержки каждый раз, как разгоралась новая полемика или выступало на поверхность его старое сопротивление украшательству, и постепенно мне стало ясно, что дистанция между ним и Кеном никогда не уменьшится, даже если Кен говорил дело. Например, что касается фильм-карьеры, я считала, что он совершенно прав; маленькая роль в независимом малобюджетном фильме “Солдаты-девственники”, которую он добыл для Дэвида, была многообещающим началом.
Но вы не могли об этом сказать Дэвиду: сам факт, что это была инициатива Кена, и что фильм-карьера была Кеновской идеей, отвращал его и поддалкивал в противоположном направлении; он будет рок-звездой, чтобы там Кен ни говорил, и черт его дери, если он хоть на пол-шага подойдет к съемочной площадке (это предубеждение длилось еще долго; мне просто-таки пришлось выпрыгивать из штанов, уговаривая его сняться в “Человеке, упавшем на Землю”, и мне еле-еле удалось его уломать). Мой муженек, должна я вам сказать, обладал одним дефектом характера: ему обязательно требовалось, чтобы все идеи исходили как бы от него самого, хотя большинство его идей принадлежали, на самом деле, другим людям.
В практическом смысле бои за направление карьеры сводились к тому, в каких местах Дэвиду выступать. Кен подталкивал его в направлении работы, естественно следовавшей за успехом на конкурсах песни: танц-залы, рабочие клубы, где ты должен был подначивать толпу, обязан был выдавать им только популярные номера, а уж ЗАТЕМ (возможно) вам позволялось спеть одну из своих вещей. Дэвид упирался и все время пытался свернуть в сторону хиповой рок-фестивальной сцены.
Группа была важным фактором, камнем преткновения в баталиях с Кеном. Дэвид Боуи как певец в рок-группе – это было совсем не то, чего Кену хотелось. Его самый убедительный аргумент – тот, что Дэвид просто не может позволить себе содержать группу – рассыпался в прах перед лицом остроумного решения в виде хэддон-холльского балкончика, “бедфорда” для Роджера, денег на звукосистему от “Филипс-Полигрэм” и моей кормежки и обшивания всех парней. Учитывая все это, выбор концертных залов стал совсем неубедительным.
