Ветер усилился, издалека донеслась тараторка ветряка. Оглянувшись через плечо, Томас попытался разглядеть его, но света было слишком мало.

Напряжение понемногу отпускало, и Томас в недоумении принялся гадать: «Что же, черт возьми, произошло? Фантазию мою буйной не назовешь, духов я никогда не вызывал. Нет сомнений, произошло нечто непонятное — но как это истолковать?» В том-то и загвоздка — никаких толкований он давать не собирался, предпочитая, как и раньше, оставаться независимым наблюдателем.

Зайдя в фургончик, он взял там бутылку виски и вернулся к огню, не утруждая себя поисками стакана. Затем вытянулся на стуле и, взяв бутылку за горлышко, поставил ее на живот, кожей ощутив прохладное круглое донышко.

И тогда ему вспомнился разговор со старым негром, состоявшийся как-то раз в глуши Алабамы. Они сидели на покосившемся крылечке ветхого опрятного домика, под сенью ветвей падуба, защищавшего двор от жаркого послеполуденного солнца. Старик удобно расположился в кресле, покручивая палку между ладонями, так что ее крючкообразная рукоятка безостановочно вращалась.

— Ежели вы намерены написать свою книгу, как оно следует быть, — говорил чернокожий старик, — вам не следует останавливаться на нечистом. Напрасно я это говорю, да раз уж вы обещали не упоминать моего имени…

— Ни в коем случае, — подтвердил Томас.

— Я был проповедником долгие годы и за это время узнал о нечистом очень многое. Я сделал его козлом отпущения, я запугивал им людей. «Ежели будете скверно себя вести, — говаривал я, — то он, дух нечистый, поволочет вас за ноги по длинной-предлинной лестнице, а ваши головы будут биться о ступени, а вы будете вопить, рыдать и молить о пощаде. Но он, дух нечистый, не обратит на ваши мольбы никакого внимания, не станет даже слушать — просто протащит по лестнице да и швырнет в геенну». Нечистый прекрасно укладывается у них в головах, они год за годом слышат о нечистом, знают, каков он собой и знакомы с его манерами…

— И был какой-нибудь толк? — поинтересовался Томас. — В смысле, от запугивания дьяволом.

— Кто его знает. Сдается мне, что да. Порой. Не всегда, но порой помогало. Словом, стоило постараться.

— Но мне-то вы сказали, что надо глядеть глубже, не останавливаясь на нечистом.

— Вам, белым, этого не понять, а у нас, у моего народа, это в крови. Вы ушли чересчур далеко от джунглей. А мы всего несколько поколений как из Африки.

— То есть…

— То есть оно значит, что вам надобно вернуться. Назад, во времена, где людей вообще не было. Назад, в древние эпохи. Нечистый — это христианское воплощение зла. Ежели хотите, это зло добропорядочное, бледная тень настоящего, седьмая вода на киселе по сравнению с ним. Он достался нам из Вавилона да Египта, но даже вавилоняне и египтяне забыли, а то и не знали, что есть зло настоящее. Нечистый, скажу я вам, лишь жалкая кроха идеи, его породившей, смутный отблеск зла, какое ощущали давние люди. Не видели, а то и есть, что ощущали — в те дни, когда высекали первые каменные топоры да носились с идеей огня.

— Так вы утверждаете, что зло существовало и до человека? Что духи зла не являются порождением нашей фантазии?

Старик чуточку кривовато, не теряя серьезности, усмехнулся.

— И почему это люди возлагают всю ответственность за зло лишь на себя?

Томас вспомнил, как приятно провел тот вечер, посиживая на крыльце в тени падуба, болтая со стариком и потягивая бузинное вино. Эта беседа не единственная, были и другие — в разное время, в разных местах, с разными людьми. И рассказы этих людей привели к написанию короткой и не очень убедительной главки о том, что образцом для создания духов зла, которым поклонялось человечество, послужило зло первородное. Как ни странно, раскупалась книга хорошо, ее все еще переиздают. Все-таки она стоила потраченных сил; но удачнее всего то, что удалось выйти сухим из воды и безболезненно выкрутиться. Ведь сам Томас не верил ни в черта, ни в дьявола, ни во что иное — хотя многие читатели не подвергали их существование ни малейшему сомнению.

Угли дотлевали, бутылка изрядно опустела. Луна поднялась по небосклону, и ее свет смягчил резкие контуры окружающего пейзажа. «Ладно, — решил Томас, — завтрашний день проведу здесь — и поеду. Работа тетушки Элси завершена».

Оставив стул у костра, он отправился спать и, уже засыпая, снова услышал поскрипывание тетушкиной качалки.

Наутро, позавтракав, он снова отправился на гребень к усадьбе Паркеров, рядом с которой во время своего первого обхода окрестностей задержался лишь ненадолго,

Возле погреба рос могучий клен. Томас палкой разворошил суглинок — под ним обнаружился слой углей, делавший почву, похожей на чернозем.

Неподалеку виднелись заросли розмарина. Сорвав несколько листиков, он растер их между пальцами, ощутив сильный запах мяты. К востоку от погреба доживали свой век несколько уцелевших яблонь. Ветки их были изломаны ветром, но деревья еще ухитрялись плодоносить, давая мелкие, похожие на дички, яблоки. Томас сорвал одно и впился в него зубами. Рот наполнился забытым вкусом — теперь таких яблок уже не найдешь. Отыскались в саду и грядка ревеня в полном цвету, и несколько засыхающих кустов роз, покрытых дожидающимися зимних птиц алыми ягодами, и заросли ирисов, разросшихся столь густо, что клубни выпирали на поверхность.

Остановившись возле ирисов, Томас огляделся. Давным-давно, больше века назад, его предок, пришедший с войны солдат, построил усадьбу: дом, амбар, курятник, конюшню, закрома, овин и еще что-то — и поселился здесь, чтобы стать землепашцем, пожил сколько-то лет, а потом вдруг бросил! землю, впрочем, как и остальные жители гребня.

На пути сюда, странствуя по прихоти крохотной чудаковатой старушки, сидящей в поскрипывающей качалке, Томас остановился в небольшом поселке Пестрый Лесок, чтобы узнать дорогу. Два сидящих на скамейке перед парикмахерской фермера поглядели на него то ли с немым недоверием, то ли с беспокойством.

— Гребень Паркера? — переспросил один, — Неужто вам надо на гребень Паркера?

— По делу, — пояснил Томас.

— На гребне Паркера не с кем делать дела. Там никто не бывает.

Но Томас не уступал, и они в конце концов сдались.

— На самом-то деле там один гребень, только он разделен пополам. Езжайте от поселка на север, там увидите погост. Не доезжая до погоста, сверните налево и окажетесь на Военном гребне. Дальше держитесь по верху. Некоторые дороги отворачивают, а вы езжайте по макушке гребня.

— Вы говорите о Военном гребне, а мне нужен гребень Паркера.

— Да все едино. Как Военный гребень кончится, пойдет гребень Паркера. Он проходит высоко над рекой — спросите там по пути.

Так что Томас двинулся на север и, не доезжая до кладбища, свернул налево. Дорога по гребню была далеко не первоклассной — просто проселок. То ли ее не мостили, то ли мостили очень давно, а потом бросили, так что от асфальта почти ничего не осталось. Вдоль дороги тянулись приткнувшиеся к гребню мелкие фермерские хозяйства: сбившиеся в кучку полуразрушенные домики, окруженные скудными, истощенными полями. Завидев автомобиль, фермерские псы с лаем бросались в погоню.

Милями пятью дальше встретился человек, извлекавший почту из ящика, и Томас подъехал ближе.

— Я ищу гребень Паркера. Не скажете, далеко еще?

Мужчина сунул три или четыре полученных письма в задний карман комбинезона, подошел к обочине и остановился у машины, вблизи оказавшись крупным, ширококостным человеком. Его морщинистое обветренное лицо покрывала недельная щетина.

— Почитай приехали, — ответил он. — Мили три будет. Но скажите, незнакомец, зачем он вам?

— Хочу просто поглядеть.

— Не на что там глядеть, — покачал головой фермер. — Нет там никого. А раньше люди были, с полдюжины ферм. Жили, возделывали землю, да только уж давным-давно, лет шестьдесят, а то и поболее будет. Потом все куда-то перебрались.

Землю кто-то купил, да не знаю кто. Некоторые держат здесь скотину — по весне покупают ее на Западе, пасут здесь до осени, потом сгоняют и откармливают зерном на продажу.