СДАЕТСЯ ИЛИ ПРОДАЕТСЯ Обращаться в агентство недвижимости «Кемпбелл» — полмили дальше по дороге

И стрелка, указывающая, в каком направлении отсчитывать эти полмили.

Латимер не спешил с отъездом, просто сидел себе тихо в машине и любовался домом. И вдруг подумал: а ведь море, должно быть, совсем рядом и со второго этажа по заднему фасаду морской простор, наверное, раскрывается во всю ширь.

Если разобраться, то именно ради подобного убежища он и стремился в Вайалусинг — он искал местечко, где мог бы провести два-три спокойных месяца за мольбертом. Надо думать, убежище в Вайалусинге оказалось бы поскромнее, хоть описание, какое он получил предварительно, не отличалось полнотой.

Да нет, перебил он себя, не сводя глаз с дома, это слишком дорого. Почти наверняка дороже, чем он может себе позволить, хотя последние успешно проданные полотна сделали его, пусть ненадолго, обеспеченным человеком. А что, если, начал он спорить с собой, аренда обойдется не так дорого, как кажется? Такой домина привлечет немногих — слишком велик. Но ему-то лично это все равно, он проведет здесь недолгие месяцы и вполне может расположиться в двух-трех комнатах…

Странная штука, потянулась мысль далее, чем же все-таки привлек его этот дом, инстинктивно и без колебаний, отчего он мгновенно уверился, что именно о таком и мечтал? И ведь не догадывался до этой самой минуты, о чем мечтает. Дом старый, сказал он себе, дому лет сто, а скорее двести. Построен каким-нибудь давно забытым лесопромышленником. И необитаем, вероятно, уже не первый год. Там должны быть мыши, да и летучие мыши тоже.

Он включил скорость и не спеша двинулся дальше, оглядываясь на дом через плечо. Проехал полмили и на окраине городка — по-видимому, это и был Монтфорт, хоть при въезде не удосужились поставить указатель, — справа от дороги приметил дряхлую кособокую хибару. Перекошенная, провисшая вывеска оповещала, что тут и находится агентство «Кемпбели». И, едва ли отдавая себе отчет в том, что делает, и во всяком случае ничего еще не решив, он съехал с дороги и остановился.

В хибаре сидел человек средних лет. Свитер с высоким воротом, ноги в широких штанах заброшены на захламленный стол.

— Заехал справиться про дом, — сказал Латимер, — Тот, что чуть дальше по дороге. Где кирпичная подъездная аллея.

— А, этот! Сразу скажу вам, незнакомец, что в данную минуту не имею возможности показать его вам. Жду покупателя, пожелавшего посмотреть имение Фергюсонов. Хотя вот что. Могу дать вам ключи.

— А не могли бы вы сообщить мне примерно, какова арендная плата?

— Почему бы вам сначала не осмотреть его хорошенько? Сами решите, что вы о нем думаете. Как вам обстановка. Подходит ли он вам. Если понравится, тогда поговорим. Такой дом нелегко продать. Он немногим по вкусу. Слишком велик, с одной стороны, и слишком стар. Можно бы предложить вам приемлемые условия, — Сбросив ноги со стола на пол, человек покопался в одном из ящиков, извлек оттуда ключ с привязанной биркой и швырнул на столешницу, — Осмотритесь, потом возвращайтесь. Канитель с имением займет не больше чем час-другой.

— Спасибо, — сказал Латимер, забирая ключ.

На этот раз он подъехал к самому дому и поднялся по ступенькам. Ключ легко повернулся в скважине, дверь отворилась бесшумно на хорошо смазанных петлях. Он очутился в вестибюле, пересекающем весь дом от фасада до фасада. Видна была лестница, ведущая наверх, а по сторонам вестибюля распахнутые двери вели в комнаты первого этажа.

В вестибюле было полутемно и прохладно, изящно и чуть-чуть высокомерно. Когда Латимер двинулся в глубь дома, доски пола и не подумали заскрипеть под ногами, чего в доме столь почтенного возраста вполне можно было бы ждать. И не чувствовалось никакой затхлости, не было запаха сырости и плесени, и ни малейших следов мышей и летучих мышей.

Дверь направо была распахнута, как и все остальные, и он заглянул в комнату. Большая комната, наполненная светом: закатное солнце проникало сюда сквозь окна по бокам мраморного камина. По другую сторону вестибюля расположилась комната поменьше, с камином в углу, — по всей видимости, кабинет или библиотека. А та большая комната, вне всякого сомнения, по проекту предназначалась под гостиную. Дальше справа находилось помещение, служившее некогда кухней, — здесь был огромный кирпичный очаг утилитарного вида, на котором, вероятно, готовили пищу. А напротив слева была еще одна большая комната с мраморным камином меж окнами, с удлиненными зеркалами в стене и затейливой люстрой, свисающей с потолка. Тут, безусловно, должна была располагаться столовая — именно такая обстановка располагала к неспешным званым ужинам прежних времен.

Оставалось разве что головой покачать: все это было слишком величественно, все выглядело просторнее и элегантнее, чем он предполагал. Если бы кто-нибудь всерьез решил поселиться здесь и жить жизнью, достойной такого дома, потребовалось бы ухлопать целое состояние только на мебель, не говоря уж обо всем остальном. Он, помнится, подумывал, что можно расположиться по-походному в двух-трех комнатах, — но располагаться здесь по-походному было бы форменным святотатством: этот дом заслуживал лучшей участи, лучших квартирантов.

И тем не менее дом не утрачивал своей привлекательности. Здесь царила атмосфера искренности, простора и покоя. Здесь человеку не угрожало ощущение сдавленности и спертости, здесь хватало места развернуться. Дом поддерживал чувство благополучия. Это было, как бы поточнее сказать, не жизненное пространство, а пространство для жизни.

Человек в агентстве сказал, что такой дом нелегко продать, что для большинства клиентов подобная недвижимость не представляет интереса и что он, Латимер, мог бы въехать сюда на выгодных условиях. Однако в глубине души он понимал — это не доставляло удовольствия, да ничего не попишешь, — что человек сказал правду: несмотря на всю свою привлекательность, дом слишком велик. Сколько мебели понадобится даже для временной, летней полупоходной жизни! И все же, все же… дом тянул к себе, тянул мощно, почти физически.

Он вышел из вестибюля через заднюю дверь и очутился на широкой веранде, примыкающей к дому по всей его длине. Ровный зеленый склон, кое-где поросший древними березами, сбегал от веранды к берегу, а берег был хаотично усыпан камнями, и с каждой набегающей волной от камней в небо вздымались облака белоснежной пены. Стаи жалобно кричащих птиц висели над прибоем как белые призраки, а дальше до самого горизонта стелился серо-голубой океан.

И он понял, окончательно понял: это и есть то место, к какому он стремился, — место, где кисть сумеет освободиться от условностей, неизбежно время от времени одолевающих любого художника. Здесь сохранилась удаленность от всего и от всех, здесь сама природа возвела барьер против перенаселенного мира. Дело не в каких-то новых сюжетах, но здесь можно наконец создать полотна, давно созревшие в душе и жаждущие воплощения на холсте.

Он пустился вниз по долгому зеленому склону средь ободранных возрастом берез и вышел на кромку прибоя. Нашел подходящий камень и уселся, впитывая прелесть воды и неба, ветра и уединения. Солнце зашло, и по земле поползли тихие тени. Пора идти, сказал он себе — и все же продолжал сидеть, очарованный нежным сгущением сумерек и почти неуловимыми переменами в цветовой гамме моря.

Когда он в конце концов принудил себя встать и зашагал по склону вверх, исполинские березы приобрели призрачность и поблескивали в полумраке. Нет, он не стал опять заходить в дом, а обошел его вокруг. Добрался до кирпичной подъездной аллеи и двинулся по ней, хоть и поминал себе, что надо бы вернуться к дому и запереть двери.

И только когда он почти поравнялся с парадным входом, до него вдруг дошло, что машины и след простыл. От недоумения он просто окаменел. Он же оставил ее здесь — в чем, в чем, а в этом он был уверен. Да разве мыслимо, чтобы он тормознул поодаль на обочине и прошел по подъездной аллее пешком, а теперь совершенно забыл об этом?